НЕ НАМ НЕ НАМ НО ИМЕНИ ТВОЕМУ ДАРУЙ СЛАВУ

- Имаши ли ты, Иван, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пояти себе в жену сию Марию, юже зде пред тобою видиши?
- Имам, честный отче.
- Не обещахся ли еси иной невесте?
- Не обещахся, честный отче.
Огоньки венчальных свечей колышутся, отсветы пляшут на лицах венчающихся, поблескивает наперсный крест священника. Церковь невелика, собравшийся народ за недолгое время выдышал весь чистый воздух. Стоящим неподалёку от входа ещё терпимо, но здесь, возле алтаря, духота всё сильнее и сильнее.
- Имаши ли произволение благое и непринужденное, и твердую мысль, пояти себе в мужи сего Ивана, егоже пред тобою зде видиши?
- Имам, честный отче.
- Не обещалася ли еси иному мужу?... – Поп старательно ведёт чин венчания.
Нынче не то, что прежде: брак без записи в церковной книге именуется «блудным сожительством». Это прадеды, уходившие на Гребень от преследования царских слуг да патриарших псов, венчались по решению казачьего Круга, а ныне – никониане в силе!
Вот и пришлось двое суток добираться до станицы с действующим храмом: не рвутся особо священники служить в приходы Терской области, оттого и нехватка их. Понять попов можно: паства здесь не та, что в коренной России – богомольных мужичков и щедрых на подношения бар да купцов почти не встретишь. Казаки же без малого – поголовно старообрядцы. Почтения к «чиновникам в рясах» особого не выказывают, а в никонианские храмы наведываются в исключительных случаях: ради крещения детей, отпевания покойников или, как сейчас, для официального венчания. Да и места тутошние неспокойные: хотя после минувшей турецкой войны горцы и считаются усмирёнными, а буде появятся вне своих аулов при оружии, те ружья и шашки велено у них отнимать да сдавать по весу на железный лом, однако же нередки случаи, когда джигиты сбиваются в абречьи шайки да наведываются «пошалить». То коней угонят, то девку скрадут, то купеческую телегу на безлюдной дороге ограбят. Нечасто такое происходит теперь, но всё-таки случается…
Хороша невеста: высока, стройна, черноока! Одета как и казачки по праздникам: длинный бешмет алого атласа, обшитый по полам серебряным галуном, с серебряными же петлями застёжек по тёмно-вишнёвому бархату, поверх – старинной работы цепочка в полторы линии толщиной, чернёным серебром играют узоры узкого «капкаского» пояска, лоб прикрыт алым стягашем, почти скрытым под белым платом-ширинкою. Что-то молодая успела и сама пошить, кое-чем Ивановы старшие сёстры поделились, распотрошив ещё прабабкин сундук с одёжей – а то ведь привёз младший урядник сироту в чём была, за дальний-то путь всё прежнее поистрепалось… А что лицом не русская – так здесь и не Расея, здесь Терек, Горыныч-Батюшка. Тут всякие кровя перемешались со времён дружинников Тмутараканского княжества и бежавших от Батыева нашествия рязанцев. И с черкесами роднились, и с лезгинами, и с понабежавшими из Картли вайнахами… Даже захваченных персиянок гребенские казаки, а чуть позднее и терцы, в жёны брали! А эту молодую, аж из самой Болгарии своей волей за Иваном пришедшую, даже и крестить не потребовалось до венчания: с младенчества в греческой вере родителями воспитывалась. Господнею лишь волею убереглась, когда башибузуки её семью и соседей вырезали. Спасибо добрым людям: помогли девушке до дальней родни под Плевну добраться. Там, спустя несколько годков и повстречала Марица в русском военном лагере своего суженого.
Сейчас стоит её жених во храме красавцем. Бородка ровно подстрижена, усы лихо подкручены, русые непослушные волосы деревянным маслом смазаны да на пробор расчёсаны. На тонком сукне серой праздничной черкески поблёскивают при колебании огоньков церковных свечей знак отличия Военного ордена и светло-бронзовая медаль с попирающим полумесяц крестом: «Не намъ не намъ а имени твоему». Только справа подмышкой уже привычно примостился костыль, да один сапог не по-уставному отсутствует: отъяли лекари раздробленную в схватке с башибузуками ногу, вот и щеголяет молодой младший урядник с подшитой ниже колена штаниной. Бог дал вернуться в родной край хоть и калекой, однако же с невестою. А сколько славных казаков сложили головы в Болгарии, турецкой Армении да сражаясь с шайками непримиримых горцев, коих вновь взбунтовали султанские подсылы? Так и остались их могилки в чужой земле…
Церковное таинство не останавливается: вот уже отзвучали слова второй молитвы, за ней и третьей. Вынесены венцы, и священник возлагает конструкцию из посеребрённой меди и парчи на голову жениха:
- Венчается раб Божий Иван рабе Божией Марии во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь!
***
Небогат по казачьим меркам дом Щербаковых, но и не беден: на базу’ угощением заставлены несколько длинных столов из настеленных поверх споро сколоченных козел дощатых щитов. Под двухсотлетней тютиной, помнящей времена, когда по ней ещё мальцом, собирая ягоды, лазил дед Ивана, сидят новобрачные.
Сидят Иван да Марица за уставленном яствами столом, слушают поучения старших родовичей, отвечают на поздравления многочисленных гостей. Сами же, по древнему обычаю, к пище не притрагиваются…
Вот так же и в лазарете под Плевной душа еды не принимала. Только было душе ещё тяжелее, чем грешному телу.
Ведь всё шло у Ивана как нельзя лучше: накануне войны парня прикомандировали к инспектировавшему кавказские укрепления инженерному капитану, а после, когда тот потребовался в Дунайской армии, то захватил с собой и младшего урядника Щербакова. Так и оказался Иван вдалеке от братов-гребенцов и от сотни, к которой приписан.
И вот, в памятный апрельский день, когда войскам зачитали манифест Государя об объявлении войны Турции, оказалось, что капитану предстоит принять командование сапёрами в левобережных дунайских укреплениях, а ничего не понимающий в фортификации младший урядник ему только обуза. Так что пришлось с тех пор служить ему в казачьей Кавказской бригаде.
Через день, двенадцатого числа, молодой младший урядник, преодолев то верхом, то по бредя колено в вязкой молдавской грязи с конём в поводу, добрался до селения Чимншлия, где находилась на постое его новая сотня, успев как раз к выступлению в сторону турецкой границы. В вечерних сумерках казаки вышли, наконец, к Пруту. Но оказалось, что в Леове ещё не достроили мост через реку и пришлось дожидаться окончания работы солдат Пятого сапёрного батальона. Сапёры несколько дней по пояс в воде Прута, обдуваемые ветром и поливаемые сверху холодным весенним дождём, стучали топорами, устанавливая дощатый настил поверх приспособленных под понтоны мелких рыбацких лодчонок. Не дождавшись завершения, пятнадцатого числа казаки отправились к Жидовской переправе у Фальчи. Вот только случилось по пословице: «гладко было на бумаге, да забыли про овраги. А по ним – ходить!». Речка Серата была обозначенна на карте как мелкая и удобопроходимая. Но ко времени прибытия к ней казачьего полка и Конно-Горной батареи, она из-за непрекращающихся дождей превратилась в глубокий и быстрый поток. Выросшему на Кавказе Ивану Щербакову такое поведение речек было хорошо знакомо: мелкие – воробью не утонуть – в летний зной, в ливне и при таянии снегов они становились опасны и казаки с черкесами старались в такое время избегать переправляться через них вброд. Но то – горные реки, а здесь, в Молдавии, столкнуться с таким он не ожидал.
Однако не простому младшему уряднику выбирать, когда и в каком месте форсировать преграду: на то над ним поставлены командиры. Так что раз отдан приказ «вперёд!» – значит, вперёд! Кони всплывали, обозные повозки вязли и голые казаки – лишь крестики да ладанки сродной землицей на груди да папахи на головах – вытаскивали их из топи. Снаряды для пушек приходилось вынимать из ящиков и перевозить в руках, пока, наконец не удалось отыскать относительно твердый участок дна и переволочь орудия Конно-Горной батареи. На двадцативерстный переход было потрачено восемнадцать часов вместо запланированных «их высокоблагородиями» четырёх-пяти. Люди и лошади утомились. Намокшие уборы и вьюки некогда было просушить, лошадиные спины подпревали, возимый во вьюках у сёдел запас фуража увеличивал и без того немалую тяжесть груза, ссадины коней были ужасны.
– Ништо, браты! Мы – казаки, сдюжим! Своих от басурманов выручать идём, так не острамимся! – Подбадривали молодёжь старослужащие справные станичники.
Свои… Так воспринимали казаки болгар, так и болгары относились к своим освободителям. Первое время после долгого стояния на левом берегу Дуная и переправы через эту великую реку Ивану не пришлось участвовать в боевых стычках. Лишь двадцать третьего июня его сотня схлестнулась со свалившимися внезапно как снег на голову башибузуками. Черкесская пуля сорвала с его головы высокую папаху, но и сам младший урядник метким выстрелом сразил врага. Когда же, после отражения нападения черкесов, казаки, пересекши единственный на многие десятки вёрст вокруг мост, въезжали в населённое болгарами село Булгарени, где за несколько дней до нашего прихода напавшие басурмане убили нескольких крестьян, их встретило всё население во главе со священником. И древний старик, судя по виду, помнивший ещё времена атамана Платова и графа Николая Каменского, чьи разъезды бывали в здешних местах в начале столетия, поднёс хлеб-соль на вышитом полотенце.
В полусотне вёрст от Плевны раскинулось по заболоченной долине большое поселение Градиште, в котором сходилось несколько важных дорог. Там вновь схлестнулись с турками казаки Кавказской бригады. В селении, где каждый двор, огороженный высоким, сложенным из дикого камня, забором, представлял собой своеобразный редут, укрепилось три бейюка лучшей турецкой регулярной пехоты. Более трёх сотен воинов из низама, вооружённых прекрасными американскими винтовками производства Пибоди-Мартини, которые превосходили не только состоящие на вооружении русской пехоты «крнки», переделанные из древних дульнозарядок времён предыдущего царствования, но и приобретаемые станичниками за свой счёт казачьи «чернолиховки» (новомодная конструкция Бердана-Сафонова пока что встречалась редко и полностью такими были вооружены разве что лейб-казаки да атаманцы, да и то – лишь по слухам).
Командование Конно-Горной батареи приказало выдвинуть на гребень высотки рядом с селом четыре орудия под прикрытием двух казачьих сотен, частично рассыпавшихся в цепь по склону, чтобы уменьшить потери от вражеской пальбы. Но турецкие пули то и дело ложились между артиллерийской прислугой: отвести пушки от гребня не позволяли крутые овраги, так что конноартиллеристам было просто некуда отступать. Впрочем, прислуга батареи не взирая на частый огонь низама, хладнокровно исполняла свое дело. Уже после второго пристрелочного выстрела они нащупали верный прицел и больше ни один снаряд не пропал даром. Казалось, что турки не выдержат огня русских пушек и побегут. Но аскеры – традиционные враги России, были прекрасно укрыты за валами и строениями и несли небольшие потери от разрывов артиллерийских гранат, которых у наших батарейцев и без того было немного – ближайший артиллерийский парк со снарядами находился в дне пути в одну сторону. Между тем свежие турецкие части стояли всего в пяти верстах от места боя, на высоте Шамли, и вражеские подкрепления могли подойти к Градиште в любое время. Но усилия батарейцев не пропали втуне: от их стрельбы селение вспыхнуло в двух местах и занимающие огневые позиции в загоревшихся дворах турки кинулись тушить пламя.
Спешенная сотня быстро ворвалась в передние дворы юго-восточной окраины Градиште. Выбитые оттуда турки бежали сквозь всё село, к его северо-западному углу, увлекая за собой преследующих казаков. Конноартиллеристы прекратили огонь из-за опасности накрыть своих, но вскоре снова открыли пальбу прямо через головы казаков. Тем не менее, турки воспользовались этим засев и укрепившись в северо-западном углу села. Они упорно оборонялись там, ведя усиленную стрельбу по русской батарее.
Казаки снова выбили турок из завалов но, выбиваемые из дворов, аскеры низама бросались в разные стороны и наши воины невольно разбивались на группы по нескольку человек. Бой рассыпался на отдельные схватки. Первая сотня начала двигаться цепью вперёд под сильным вражеским огнём по открытой местности. Казалось, потери будут огромны. Но в это время недалеко от казаков выбежало напуганное выстрелами стадо буйволов. Есаул Порхоменко мгновенно поднял казаков, завернув стадо в сторону Градиште. Под прикрытием рогатых «щитов» сотня выиграла более половины расстояния, отделявшего её от селения. Не выдержав вида несущихся под уклон могучих животных, турецкие стрелки бежали из занятых ими ям перед околицей. Тем временем казаки частью ворвались в юго-восточную ограду, частью бросились на завалы с другой стороны. Турки, отбежали в юго-западные дворы и засели в них. Упорная оборона басурманами каждого завала и двора с одной стороны и настойчивый, но распадающийся на отдельные схватки, штурм с другой стороны, затягивали овладение селением. Непрерывный бой продолжался больше двух часов. Стрелки низама  тратили боеприпасы не экономя: пули носились буквально роями. Под губительным огнём казаки стремились добраться до противника, сумев прорваться в непростреливаемую «мёртвую зону» лезли на валы с кинжалами в руках. Осатаневшие от боя турецкие аскеры встречали их штыками и пулями в упор – почти все наши убитые были застрелены в голову. Засевшие за густыми колючими кустарниками сплошного ряда валов, турки были недоступны для лобовой атаки с фронта.
Казаки под командой офицеров и урядников, где дружным напором, а где и ловким обходом по глубокой канаве, врывались в пролёты дворов и тут начинались рукопашные свалки за кучами сухого горящего хвороста. Не имеющие на вооружении штыков, казаки полосовали аскеров доставшимися от отцов и дедов кинжалами, крушили вражеские кости и черепа прикладами разряженных винтовок, жгли выхваченными прямо из пылающих завалов ветками, словно факелами. Передние ряды турок падали под напором ворвавшейся горсти храбрецов, а задние отступали – хотя правильнее сказать «бежали» в соседние дворы, откуда вновь встречали казаков выстрелами.
Тем не менее османские бейюки, хотя медленно, огрызаясь ожесточённо на каждой улице, в каждом дворе, но отступали и, оказавшись выбиты почти отовсюду, задержались в двух просторных смежных дворах. Но три четверти часа спустя казаки выбили врагов и отсюда. Селение Градиште оказалось полностью в наших руках, но турки отступили в разросшийся до густой рощи обширный сад, отстоящий на несколько десятков саженей от Градиште. Скрывшись среди деревьев от выстрелов русских винтовок, турки перекрыли образовавшуюся «нейтральную полосу» плотным огнём. Утомленные непрерывным трёхчасовым сражением, казаки невольно приостановились и залегли за высоким валом, укрываясь от турецких пуль. Орудия Конно-горной батареи усилили огонь, направляя его через головы залегших сотен и деревья затрещали, принимая на себя разрывы артиллерийских гранат. Но турки не сдавались. К третьему часу пополудни в наших сотнях почти не осталось патронов, у пушкарей – снарядов, а на высотах со стороны Шамли показались густые колонны турецкой пехоты и орудийные запряжки. Вслед за тем оттуда раздались выстрелы пушек и полетели крупнокалиберные гранаты. Две из них попали в пункт перевязки наших раненых. Показавшиеся из виноградников два пехотных табора низама, залегли на горных скатах, рассыпавшись в цепь поперек дороги, спускающейся от Шамли к Градиште.
Несмотря на то, что бой за селение продолжался почти целый день, потери, благодаря хорошему взаимодействию казаков с конноартиллеристами, и в немалой степени – благодаря криворукости и косоглазию турецких стрелков, потери наши оказались относительно небольшими – всего двадцать семь человек. Но «всего лишь» – это для реляции вышестоящему командованию. А для односумов-станичников – это убитые и покалеченные друзья, соседи, почти все – родственники в каком-то колене и свояки. Это надевшие чёрный плат станичные вдовы и сироты, которым предстоит до сроку взяться за рукояти плугов на пашне… Держаться слабыми силами против сильных турецких подкреплений – бесцельно. Почти все болгары бежали из селения, кто – укрывшись в лесу на склонах гор, кто-то отправившись в сторону расположения главных сил Русской армии. При отсутствии боеприпасов казакам осталось бы лишь вновь идти врукопашную, надеясь только на кинжалы, шашки и приклады. Но турки, как к ним не относись, вовсе не глупцы и вряд ли позволят приблизиться к себе вплотную, имея артиллерию и два свежих табора аскеров: они попросту перестреляют атакующих снизу вверх отчаявшихся храбрецов. Потому поступил приказ отступать из селения мелкими подразделениями без сигнала, чтобы ввести в заблуждение противника. Орудия в то же время усилили огонь, тратя неприкосновенный резерв снарядов. Подобрав убитых и под обстрелом турецкой артиллерии и двух пехотных таборов окончив перевязку раненых, уложив их на подводы, казаки отступили от Градиште на Дебо.
После нашего отступления от Градиште и понёсшие большие потери турки, забрав для перевозки своих убитых и раненых до двадцати подвод, отступили в крепость Никополь, не сумев прорваться в направлении Плевны.
Бог любит Троицу – так говорят в народе. То есть даёт человеку не менее трёх испытаний, а бывает – и больше. Так и Ивану суждено было отличиться в третьем его бою.
Тогда пять полнокровных конных и пехотных таборов турецкого низама предприняли ночное наступление на неполные шесть сотен казаков, стоявшие заслоном возле села Самовид, преграждая османам дорогу к Плевне. Щербаков той ночью был назначен посыльным при батарее. Только кажется, что должность эта – несерьёзна, с ней справится любой дурень. На самом деле вести войсковой бой, не докладывая командованию и не получая от того распоряжений в просвещённом девятнадцатом столетии решительно невозможно! А каким способом докладывать? Как передавать приказы? Говорят, французы повадились в войну с пруссаками использовать в сих целях особо выученных голубей, а также надутые горячим дымом летучие мешки, но то, небось, бешут! Французы, конечно, нехристи, однако ж сколько засургученных пакетов в мешок ни положи, а хоть прокопти его дымом насквозь – он всё одно летать не будет! Да и голубь – птица мелкая, пакет навряд ли унесёт и не уронит, до и не летают голуби ночами, а днём любой пруссак его подстрелит, благо что и винтовки у немчуры хорошие, не крнкам нашенских пехоцких чета! А потому справный посыльный на поле боя – весьма нужный человек!
Русская батарея находилась в центральной линии расположившегося «покоем» бивака, между первыми сотнями Владикавказского и Кубанского полков. Между орудиями залегли стрелки из соседних сотен. В тылу стояли полдесятка повозок – две лазаретных, предназначенных для перевозки раненых и ещё три, в которых хранилось имущество господ офицеров. Казаку в боевом походе бурка – постелью, седло – изголовьем, кулак – подушкою, а небо – крышею. А их благородьям да высокоблагородьям без палаток, да кроватей складных, да ларцов-погребцов с винами разно-всякими воевать несподручно. Известно дело – баре!
Дежурное орудие, рядом с которым бдил Иван, стояло заряженнным, все остальные наведены в сторону дороги от Никополя для ближнего выстрела. Часть утомлённой, почти двое суток ничего не евшей, прислуги дремала, намаявшись после дня пути, другая находилась у лафетов. Слишком уж близко расположились басурмане, при солнышке их бивак простым глазом без офицерской блюстительной трубы видать!
Летние сумерки в Болгарии коротки. Скоро на смену им пришла непроглядная тьма. В начале двенадцатого ночи казачьи секреты, охраняющие лагерь, заслышали со стороны неприятельского бивака невнятный гул от движения множества людей. Вскоре турки, то ли самовольно, то ли стремясь устрашить наших, открыли редкий винтовочный огонь, который быстро перерос в беспорядочную стрельбу с далекого расстояния. Разумеется, пробудились и те казаки, которым было разрешено подремать до смены караулов и быстро заняли позиции. Было приказано открывать огонь только с расстояния прицельного выстрела и целить ниже – даже отрикошетившая от камней пуля способна поразить нападающего, а выпущенная наобум мимо его головы – только воздух поколеблет. Вскоре линия турок развернулась широкой дугой перед русской позицией. Орудия Конно-Горной батареи открыли огонь и головные сотни дали винтовочный залп. Турки окружили казаков с трёх сторон и после недолгой перестрелки внезапно с пронзительным криком «Алла!» бросились в атаку. И почти мгновенно отхлынули назад, не выдержав встречного огня наших сотен почти в упор.
Но небольшой турецкий отряд чуть было не захватил батарею. Была минута, когда орудийная прислуге, поддержанной казаками, пришлось вступить в рукопашный бой.
Тогда-то Щербаков, находившийся при дежурном орудии, и сумел особо отличиться. Увидев подскакавшего к пушке турецкого всадника, который кричал какие-то команды, размахивая кривым клычом, Иван выронил разряженную винтовку и, прямо с земли, сбоку вскочил на лошадиный круп позади османа. В столицах да в заграницах таковое удальство господа лишь в циркусах увидеть могут, за каковой погляд и денег не жалеют, а наши гребенцы с малолетства джигитовать привычны. Обхватив турка руками, он первый свалился на камни, увлекая с собой врага.
При падении выронивший оружие осман сумел вывернуться и тут же в боевой горячке вцепился крепкими пальцами в горло Ивана – и быть бы тому покойником, если б не заметивший это сотник Шанаеву, который успел крикнуть, чтобы Щербакову помогли. Кто-то из артиллеристов исхитрился тюкнуть нехристя по калгану деревянной баклагой с колёсной мазью. Удивительное дело, что не ухайдошил до смерти, лишь памороки отбил. Так и случилось, что Иван, рискуя жизнью, сумел захватить «языка»: оказалось, что турок был ординарцем офицера-эфенди, и вьюки, притороченные к седлу пойманной чуть позднее лошади, оказались заполнены важными бумагами штабной переписки.
Первый приступ был отбит. Турки бежали на холмы с противоположной стороны и оттуда продолжали вести частый, но совершенно не приносивший вреда из-за ночной темноты, огонь. Пули летели через головы казаков. Залегшие на земле среди камней казаки отвечали басурманам редкими выстрелами. Скоро перестрелка смолкла. Но некоторое время спустя турки вновь открыли пальбу и вторично бросились на в атаку, но и на этот раз получили отпор и были вынуждены откатиться.
Удивительно, но потери бригады в ночном бою оказались крайне малы: лишь трое убитых и пятеро раненых, да выведено из строя с полдюжины лошадей. Также турецкая пуля перебила древко знамени Владикавказского казачьего полка, которое принял и сохранил во все время боя сотник Ляпин.
Наутро Кубанская Казачья бригада в конном строю контратаковала противника и, сбив с позиций, перешла к преследованию, рубке и пленению бегущих осман. В результате преследовавшими сотнями были захвачены три вражеских знамени, большой обоз с патронами, имуществом, галетами, рисом и шестьюдесятью палатками, часть которых была роздана в казачьи полки и батарею, а также стальное крупповское орудие. Сдавшиеся в плен десятка полтора турок, были доставлены на наш бивак.
В конце июля в бригаду прибыл из царской штаб-квартиры есаул Козлов, передавший Кавказской бригаде от имени Государя его сердечное спасибо за службу и за молодецкое ночное дело. За благодарностью самодержца последовали и награды. Не миновало награждение и Ивана Щербакова: после неудачного для русской армии первого штурма Плевны он, вместе с четырьмя другими казаками, особо отличившимися в сражении на Самовидской дороге, был направлен в Ставку сопровождать захваченное турецкое знамя. Согласно статуту, за захват с риском для жизни важного пленника, младший урядник был представлен к награждению Знаком отличия Военного ордена…
Вот только радость была недолгой: во время конной разведки в окрестностях Юруклера, именуемого турками Кара-Тепе, то есть «Чёрная крепость», столкнулся казачий разъезд с башибузуками. Там-то, во время перестрелки и последовавшей сабельной рубки, и получил Иван Щербаков тяжкую рану ноги.
Спасибо однополчанам: отыскали раненого в кустах тёрна, замотали пораженное место холщовым полотном, остановив кровь, довезли живым до лазарета…
Там-то, среди вони гниющего мяса и крови, стонов и беспамятного бреда искалеченных людей, и повстречал Иван свою Марицу.
Младшей дочке бежавшего после восстания 1836 года из Пирота сербского торговца удалось избегнуть мученической доли, когда весной прошлого года басурмане устроили резню христианского населения в деревне Бояджик. Более того – Марица сумела добраться до осевшего в Бръшлянице и женатого на болгарке дяди Божана, младшего брата отца.
Когда в Болгарию пришли русские освободители, Божан встречал войников лучшим вином, с радостью угощал их в своём доме. Марица сама пекла нежнейший тутманик с брынзой и варила каварму для братушек. Но внезапно турки вернулись в Плевен в силах тяжких – и девушке пришлось, опасаясь новой резни, вновь покидать дом вместе с семейством дяди, пошедшего проводником к русским.
Марица носила для раненых русских войников воду, вино, и фрукты, которые покупала тётушка Йорданка на оставленные дядей Божаном деньги, благо, до войны он возил свои товары по всей Болгарии, Македонии и Румелии и кое-что сумел накопить на старость. Присмотревшись к старательной девушке, господин русский лекарь разрешил ей помогать сёстрам милосердия: нет, конечно, но лечить – да те и сами того не умели – обихаживать раненых, стирать и зашивать их бельё, шаровары и мундиры, кипятить и сушить оставшиеся после перевязок холщовые бинты, подавать страдальцам воду и выносить нечистоты из-под лежачих… И она не только не отказывалась от этой «чёрной» работы – она гордилась, что ухаживает за теми, кто проливал кровь за освобождение этой земли от османского владычества.
Там, в лазарете, она и встретила красивого молодого юнака, которому господин лекарь отпилил ногу по самое колено. Как и что сладилось у казака и сербияночки – семейные легенды умалчивают. Вот только позвал Иван её с собой и перебралась Марица-Мария с гордого Дуная на вольный Терек. И стала главной наградой Щербакова за тот поход. Главнее и серебряного креста, и светло-бронзовой медали. Говорят, они были красивой парой, жаль, не сохранилось их фотопортретов. Лишь медаль с отломанным ушком, на которой крест попирает османский полумесяц, осталась в сундуке со старыми пожелтевшими бумагами. «Не намъ не намъ а имени твоему» – вторит она завету древнего псалма.
Но главное, что оставили Иван да Мария – детей, внуков, правнуков праправнуков и прапраправнуков. Хоть и разметало нас по Земле, хоть и забыли многие о том – но кровь двух народов, раз соединившись, продолжает жить!