НЕПАРАД

Но в искушеньях долгой кары,
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.
А.С. Пушкин «Полтава»

Не так всё просто: всё ещё проще, чем кажется, но сложнее, чем можется

Андрей

Так-так-так-так-так-так-так-так-так!
Брезентовая лента спешит-торопится отдать латунную начинку, перед дульным срезом трепещет язычок пламени, стреляные гильзы с весёлым перезвоном падают на слой своих предшественниц.
Ладони удобно обнимают дерево рукояток, доворачивая тело «максимки» то вправо, то влево, туда, где в отдалении набегает цепь фигур в серо-зелёных мундирах, стальных шлемах и высоких фуражках. Бегут, бегут, бегут… И почти никто не падает!
— Да что там за Маклауды, холера им в душу! Они ж залечь уже должны, и пойдёт работать артиллерия…
Пулемёт выплюнул опустевшую ленту. Так, сейчас вторую коробку оприходуем… Так: крышку ствольной коробки вверх, вставляем новую ленту, закрываем дважды дёргаем рукоятку перезаряжания…
— Щас, панове, продолжим, щас!..
Оп-па! А впереди, через прорезь щитка, уже и не видать никого из атакующих… Залегли.
И почти тут же чуть в стороне неподалёку от бруствера окопа с грохотом вздыбилось пламя разрыва. Второй взрыв — чуть правее, третий — позади. На спину посыпался песок.
— Серый! А ну-ка, помогай «макс» снять! — Вместе со вторым номером опускаем тяжеленный пулемёт на дно и сами приседаем на корточки.
Пиротехники здешние, конечно, профи, но рисковать зря — нема дурных!..
***
После «боя» наваливается усталость. Сидим на бруствере, дымим трубочками. У Сергея аутентичная пенковая, заказанная у хорошего мастера в Лодзи за хорошие же денежки. Я свою смастерил сам из камышины и сухого кукурузного початка: получилось нехарактерно конкретно для реконструируемых событий 1919 года, но такой тип вполне себе существовал. Самокрутки вертеть я толком не научился, а папирос в этой Польше днём с огнём не отыщешь: Европа… Курить же на реконе сигареты с фильтром — это даже не покемонство, к этому вовсе слова не подобрать!
Куда ни глянешь — вокруг траншей толпится народ. Смешались серые мундиры с гороховыми гимнастёрками, между рогатыми касками с намалеванными во весь лоб белыми орлами виднеются мягкие фуражки и русские папахи со звёздочками и алыми лентами наискосок. Речь польская, русская, немецкая, литовская: сплошной Вавилон после башнепада. Куча цивильных, покинувших огороженные барьером места для зрителей, тоже ломанулась на поле, со смехом подбирая стреляные гильзы на память и фотографируясь с реконструкторами. Их по-весеннему яркие современные одежды испестрили общёю серо-зелёную массу участников. Над зданием усадьбы за нашими траншеями провисает красный флаг с орлом. Владелец дома, предоставивший свою землю для проведения «сражения», сейчас, небось, подсчитывает прибыль с мероприятия: помимо платы за аренду «поля боя» и укрытого за старинной аллеей лагеря противоборствующих сторон, в его карман пойдут процент за раскупаемые зрителями сувениры и за парковку автомобилей. Ну и, само собой разумеется — халявная реклама его пансионата, созданного на месте бывшей панской усадьбы.
Оно, конечно, правильнее бы было проводить реконструкцию исторического сражения на том месте, где это самое сражение происходило. Но учитывая слегка напряжённые в последние месяцы отношения Польши с прибалтийскими «братьями по ЕС», отмечать с пальбой и взрывами столетие захвата поляками Вильно близ окраин разросшейся за годы советской власти литовской столицы — как-то не комильфо. Так что мероприятие устроили на правобережье нижнего течения Вислы: тут и к Варшаве поближе, где проживает основная масса польских камерадов, и добираться не сложно. Мы с ребятами из ВИКа на «Полонезе», а потом заказанным заранее автобусом добрались всего за двадцать часов. Поскольку на всё обмундирование и снаряжение были заранее заготовлены бумажки, что это никакие не «предметы, представляющие историческую ценность», а современные реплики, а об СХП и расходниках позаботилась принимающая сторона, то с таможенниками проблем не было и мы доехали до лагеря всей дюжиной, как по той пословице: «сыты, пьяны и нос в табаке».
Вообще-то наш ВИК специализируется на Русской Императорской армии периода Великой войны, а в мероприятиях на Гражданскую почти все выходят в качестве белогвардейцев, но отказывать пригласившим клуб польским камерадам не хотелось. А поскольку в реальных литовских боях 1919 года поляки дрались не против белых, а против Красной Армии, пришлось поснимать погоны и кокарды, а вместо них укрепить звёзды с молотом и плугом. Впрочем, когда речь идёт не о междоусобице, а о борьбе с внешними врагами, русский солдат всегда себя покажет, вне зависимости от цвета знамён.
Вот какая-то съёмочная группа неподалёку обступила нескольких мужчин в форме польских легионеров и в дорогих костюмах. Берут интервью у «офицера», «пиджаки» самодовольно улыбаются рядышком. Небось, чиновнички из воеводства, а то и из самой Варшавы приехали лишний раз попиарится: эта порода, считай, везде одинакова. Небось твердят: «Славный юбилей, неподлеглось, героизм предков»… Ну и бес с ними: хотят мелькать в телевизоре — на здоровье! Мне и за пулемётом было неплохо. Для того и ехал: в эпоху вжиться, пострелять вволю, хоть и холостыми, с народом тесно пообщаться. Люблю это дело: почти что машина времени получается.
А тут этих киношников понаехало с нескольких стран: норовят свои полминуты в вечерних новостях урвать…
О, об сером речь — так тут и серый навстречь! Ещё какие-то рядом свой штатив для камеры устанавливают. Пойду-ка я отсюда: много народу — мало кислороду. Поднимаюсь, отряхивая шаровары, киваю на пулемёт:
— Слышь, Серёга, ты присмотри за машинкой, а я прогуляюсь малость.
Сергей Страшук, мой второй номер по реконструкции — мужик флегматичный, бывший спортсмен-гиревик. По жизни он крутится в ресторанном бизнесе, а при кухне, понятное дело, мало кто может сохранить впалый живот, так что лишний раз ему подрываться лениво.
— Не вопрос, давай.
— Андрей, не спеши! — за спиной в кожанке поверх офицерского кителя торчит мой тёзка Андрей Хлыстов, один из аксакалов-основателей нашего клуба. В этом выезде он отыгрывает большевистского комвзвода, временно сняв погоны штабс-капитана и заменив оловянные орлёные пуговицы на костяные. С ним какой-то тип в чёрной шёлковой рубахе с бородкой «под Чехова».
Да, ВИК, дело, конечно, добровольное, но армейское правило «подальше от начальства» действует и здесь.
— Ну, не спешу. А чё хотел?
— Да вот, представитель дружественных латышских СМИ, с канала NKL, мечтает заснять работу пулемётчиков крупным планом. Стрелять не надо, только попозировать.
— С каких пор нам лабусы друзьями стали? Как Союз разваливали — так они первые были. Я мелким был, а помню… И вообще: реконструкция это хобби, а всякие фотосессии — это уже работа, даже специальность есть: фотомодели! Работать я и дома могу, а сейчас у меня честно заработанный отпуск»
— Пожалуйста, господа! Всё будет оплачено: тридцать евро каждому! — На чистом русском языке встревает в разговор прибалт. — Всего за четверть часа съёмки!
— Слушай, Андрюха, а давай! Всё одно делать нечего пока. А вечерком на эти евры возьмём чего вдогонку, посидим, туда-сюда…
Напарник уже всё для себя решил: несмотря на солидный живот, уже шустро прыгнул в окоп и принялся извлечённой из шаровар ветошью обмахивать максимовский станок от припорошившего его песка. Ну ладно, раз такое дело и слинять не удалось, то отрываться от коллектива не будем.
— Ладно. Но с условием: по тридцать евро и по пиву каждому! И чтобы хорошего пива!
— Замётано, всё будет чики-пики!
Это «чики-пики» мне показалось очень знакомым, вот только от кого я его мог слышать? И часто слышать, факт…
Хлыстов тоже прыгнул в окоп, примащивается у «максимки». Наш «аксакал» тот ещё жучара, заработать тридцадку ни в жизнь не откажется, хотя дома у него довольно доходный бизнес. Это мне вот не свезло: по молодости да дурости загремел по 158-й, бэ-вэ, хорошо, что удалось получить «условно». Впрочем — сам виноват, что уж теперь. И хоть судимость и погашена, даже в армии отслужил после этого — водилой на топливозаправщике АТЗ-10 в ОБАТО — но устроиться на солидную работу на гражданке до сих пор не удалось. Солидные конторы подразумевают наличие серьёзных кадровиков, а кадровики нашего брата — судимых — не особо жалуют. Так что то, что удалось, наконец, по знакомству устроиться на СТО — это моя самая большая удача. А реконструкция — это для души: историю я со школы любил, благо наш «историк» Лев Артёмович Аваков был Педагогом от Бога и многое нам, обалдуям, сумел привить! Особенно интересно мне было собирать модели самолётов, главным образом «этажерок» Первой мировой и Гражданской: в отдельную тетрадку я наклеивал портреты легендарных лётчиков и кривым своим почерком переписывал их биографии. Всё мечтал пойти в авиационное… Но вот не срослось.
А ведь, пожалуй, припоминаю эти «чики-пики»…
— А вы откуда так язык хорошо знаете? — С интересом спрашиваю у бородача.
— Так я же родился и вырос в России, а на родину предков вернулся только когда Латвия стала независимой! Но до сих пор вспоминаю наш город на семи ветрах… — грустно улыбнулся латыш.
— На семи ветрах, говоришь?
— Ну да, так в народе называют.
— Будка, ты, что ли?
Мужик обиженно вскинул голову:
— Сам ты!.. Погодь! — Взгляд из злого становится пристально-узнавающим: — Дрей Ю?
Да, интересные дела. Не думал—не гадал, что встречу однокашника чёрт знает в каком польском захолустье! Чуть не ухнув вниз, перепрыгиваю траншею, и вот уже пошли хлопки по плечам, рукопожатия и весёлый разговор.
— Слушай, Дрей Ю, вот же встреча! Я-то смотрю: вроде лицо знакомое, но у меня работа такая: сто лиц в день видишь!
— А ты, Будкин, чего латышом заделался? Помню, всегда русским писался, да и фамилия твоя не типично русская? Или ты из неграждан, что ли?
— Я не Будкин, я Будкис! Это дед при СССР фамилию сменил, чтобы не сослали. У него брат был в «Шаулю саюнга», а после войны из-за этого родным могло быть плохо. Поэтому дед с бабушкой сами уехали в Россию, чтобы не попасть в Сибирь. А теперь я всё восстановил, потому что все документы есть. Только имя как было русское, так я Борисом и остался.
А вот твою фамилию никак не вспомню, извини. Дрей Ю — помню. Андрей Юрьев, нет?
— Нет, Андрей Воробьёв. А погоняло — это такой был крутой мужик у Булычёва, помнишь, когда «Химия и жизнь» с продолжением по рукам в классе ходила, а я лазер сделал из фонаря, на доске всякую фигню им писали!
— Верняк! Теперь вспомнил: ты ещё придумал пыль от мела в тряпки заматывать и узелки из окна кидать, как бомбы!
— Было дело.
Тут нашему бессвязному трёпу помешали: степенный оператор борисовой группы что-то недовольно сказал тому по-литовски, указывая рукой на солнце. Будкис с досадой в голосе ответил, потом обратился ко мне по-русски:
— Извини, Андрей, давай всё-таки заснимем вас с пулемётом. А то солнце скоро облаком закроет, качество будет не то. Работа, сам понимаешь… Успеем ещё потрещать
— Ну, работа так работа. Понимаю… — с этими словами я в последний раз хлопнул Борьку по плечу и спрыгнул в окоп. — Врубай свою технику, Феллини доморощенный!

Во-первых - спасибо!
Во-вторых - прежде всего, надо показать, что не всё так просто и идиллично, как многие представляют себе, было в царское время: у кого-то "французские булки" хрустели, а у кого-то - сухари с водицей. Судьбы были разные. Ну, а вторым делом - "Путь Империи" получился больше этакой "хроникой", со взглядом со стороны. Эдакий "недо-Сильмариллион", если можно так выразиться. Хотел было его текст "углубить и расширить" (С), но стало получаться при зрелом размышлении совершенно новое произведение.
Примерно так...

Это "немножко" не наша Россия. Это "немножечко" параллельная история. Речь идёт не о "правителе", а о Регенте. Дело в том, что Ник.Ник., внук Николая I и родной дядя Николая II был в романовско-голштейн-готторпской семейке "белой вороной". Начать с того, что он был образованнейшим в военном деле офицером, окончил (единственный из семейки) Академию Генштаба, во время Освободительной войны 1877-78 гг. (опять же единственный из) заслужил орден Св. Георгия и Золотую саблю за храбрость не "по факту пребывания при Ставке" (С), а за личное участие в боевых действиях. Любимец русской кавалерии, он, тем не менее, лично поднимался на воздушных шарах и был, похоже, первым из генералитета, потребовавшим использовать в войсках грузовые автомобили, телефонную полевую связь и создавать технические подразделения для ремонта и обслуживания автомобилей (до того - если "самобеглый экипаж" (С) ломался, то шофёру либо приходилось чинить её "с нуля" как Бог на душу положит, либо отвозить на завод-производитель для серьезного ремонта).
Тем не менее в вопросах внутренней политики Ник.Ник. зарекомендовал себя консерватором и достойным внуком своего венценосного деда.

Почему "сказка"?
"Путь империи" - чистая АИ. С минимальными допусками.
А что получится из "Непарада" - пока даже и гадать не стану.

Так что выдернуть Андрея из лагеря и уволочь за выпивкой удалось влёгкую. Поскольку на сегодня больше никаких сюжетов не намечалось, я отзвонился в Вильнюс и подучил разрешение взять выходной на завтра. До города добрались на арендованном для нашей съёмочной группы «Рено Эспейс III». Высадив нас у супермаркета, парни укатили: ребята семейные, им интереснее к вечеру вернуться домой, под тёплый бочок. А я птица вольная, мне отчитываться «где был» да «с кем пил» не требуется. Так что в магазине мы подзакупились основательно и не торопясь, как подобает двум солидным людям, тем более, что чего-чего, а выбор водки и закуски у поляков всегда очень широк. А что вы хотите: как-никак Польша — родина краковской колбасы и водки. Если вам кто-нибудь из русских попытается утверждать обратное — не верьте! Когда Москва платила день татарским ханам, польские и литовские шляхтичи уже пили крепкий алкоголь в неограниченных количествах! Возможно, в этом одна из причин польской безбашенности и источник постоянных рокошей в Речи Посполитой? А «Иваны» были лишены возможности угощаться чем-то крепче ставленого мёда вплоть до той поры, когда Пётр Первый принялся насаждать в Московии ценности западной цивилизации. А поскольку мудрый царь постоянно нуждался в деньгах для своих проектов, он использовал монополию на табак и водку— причём и курить и пить русским было напрямую предписано царскими указами! Очень разумный и европейский подход к делу, я считаю: большому правителю нужны большие деньги — так почему бы их не получить с подданных?
Одним словом, вышли мы из магазина уже с основательно загруженными — главным образом, «горячительным» — сумками. И вот тут-то и возникла проблема:
— Слуш, Дрей Ю! А как нам назад добираться? Я тутошнего транспорта не знаю, и на чём до усадьбы ехать — без понятия.
— Да фигня война, главное — манёвры! Сейчас такси отловим, да и прокатимся.
Ага-ага, щас! Аж два раза! Как сразу же выяснилось, ни у меня, ни у Андрея номера диспетчера не оказалось: он-то ехал со всей своей толпой из Варшавы заранее заказанным автобусом, а я — со съёмочной группой. Так что пришлось «голосовать» прямо на улице. Безуспешно! Ни одной машины с надписью «Taxi» без пассажиров отчего-то мимо не проезжало, частники же вообще не реагировали на нашу жестикуляцию. Впрочем, ничего удивительного: за нелицензированное таксование и у нас в Литве можно получить такой штраф, что надолго закаешься пассажиров подвозить. Конечно, я слышал о том, что стоянки такси есть не только возле вокзала и гостиниц, но и в других специально отведённых местах. Но вот где конкретно эти места находятся?
Вот же блин блинский!
— Ка-акие люди — и без конвоя!— От неожиданности я даже вздрогнул. Позади, сияя радостной улыбкой и чуть покачиваясь с пятки на носок лакированных туфель, в которых могли бы, наверное, отражаться идеальные брючные стрелки старомодного коричневого костюма-тройки, стоял пан, не узнать которого с первого же взгляда было невозможно.
— Рад тебя видеть без петли на шее, Стас! Ты тут откуда нарисовался, весь такой красивый?

Снова спасибо, Лена! Много благодаря, как говорят братушки. Вот умеешь ты попасть в настроение книги!
Я ж говорю: ТАЛАНТ!

А пока чуточку продолжу.

Станислав

Эту колоритную пару, возвышающуюся над «редутом» из набитых до упора магазинных пакетов, и безуспешно «голосующих» чуть ли не каждой легковушке, видно было чуть ли не за квартал. Учитывая знак «остановка запрещена» неподалёку и камеры слежения, ничего удивительного, что никто из водителей и не думал притормозить. В принципе, я тоже не собирался… До того момента, пока не подъехал поближе.
В старинной красноармейской форме, какую я помню ещё по фильму «Государственная граница», только что без винтовки со штыком, у края тротуара торчал Андрюха Воробьёв, которого я не видал с тех пор, как родители решили перебраться из российской хрущёвки в унаследованную «родовую усадьбу» в киевском переулке Одоевского. А рядом с ним нервно взмахивал, «голосуя», ни кто иной, как Борька, сидевший в классе прямо за моей спиной. Откуда они здесь? Проехать мимо — это, возможно, никогда больше не повстречаться. Что мы, не русские, что ли? Я — точно русский. Но поляк. Так что, миновав ребят, я завернул в ближайший переулок, где и оставил «шкоду». Затем быстрым шагом возвратился к Борьке с Андрюхой.
— Ка-акие люди — и без конвоя! — Парочка резко потеряла интерес к проезжающим автомобилям. Постепенно на лицах недоумение стало сменяться узнаванием, чьё место заняли чуть удивлённые улыбки:
Первым заговорил Борис, вспомнивший продолжение школьного приветствия:
— Рад тебя видеть без петли на шее, Стас! Ты тут откуда нарисовался, весь такой красивый?
— Живу я тут неподалёку. А вот вы двое откуда?
— Откуда-откуда… — Включился в разговор Андрей. — Тут неподалёку Будка съёмки затеял. Кино и немцы. В смысле — кино и ляхи. Он теперь у нас большая шишка, телевизионщик. Вот и меня с ребятами снимал для новостей.
— Судя по твоему видону, новости были года эдак девятьсот семнадцатого: Зимний взяли и царя скинули.
— Малость в обратном порядке: сперва царь отрёкся — такую страну просрал, козёл! — потом всякие Керенские и прочие «временные» звездоболы за полгода всё испохабили, а уже потом господа большевички Зимний взяли. И, между прочим, всяким финнам с Польшей независимость дали. А нынешние новости с реконструкции были: столетие штурма Вильны белополяками отмечали тут неподалёку.
Реконструкция… Не слышал. Сейчас, впрочем, второй год по телевизору то и дело идут передачи к годовщине независимости Польши. Один фильм «Битва за Варшаву» раз сорок крутили, не менее. Я, конечно, патриот, но, вероятно потому, что мы, Трошицинские, ещё с царских времён жили вне собственно польских территорий, проникнуться насаждаемым официально презрением к «кацапам», так не сумел. Впрочем, и не стремился. Меня раздражает показ в кино русских как диких номадов, эдаких гуннов, сменивших бунчуки Аттилы на красные знамёна. Будь это так на самом деле — то как Россия сумела в сороковые разбить немцев с их лучшей в мире армией, покорившей почти всю Европу?

Спасибо, поправлю

— Вот что, парни! Вы как знаете, но я вас к себе утащу: такая встреча! Посидим у меня — чего вам в гостиницу тащиться! А то я тут скоро по-русски разговаривать разучусь! Берём вашу хурду-мурду, и айда! Тут у меня тачка, в багажник всё спокойно войдёт!
— Погодь, Стас! Мы, вообще-то, собирались в лагерь сейчас, народу, опять же, пиво обещано… — Попытался спорить Воробьёв.
— Ничего не знаю. Сперва ко мне, а уже потом — хоть в «Артек»! Лично отвезу. И без споров: на всю жизнь обидите!..
С этими словами я подхватил ближайший пакет, в котором узнаваемо звякнуло, и устремился к оставленной в переулке машине, слыша за спиной топот волей-неволей последовавших за мной бывших одноклассников.
И вот мы разместились в «шкоде»:
— Так, парни! Всё-таки славно, что мы так пересеклись. Ведь сколько лет прошло: без звонков, без телеграммы. Кому рассказать, скажут: брехня!
— Угу, а вдоль дороги мёртвые с косами стоят! — усмехнулся Андрей. — Вот если бы ты за новостями следил, то ещё и на реконструкции побывал бы. Вон, Борька не даст соврать: зрелище было классное, почти как на войне.
— Подтверждаю, всё чики-пики было. Только что пули над головами не свистели. А так и стрельба, и взрывы, даже броневик ездил и уланы конные. Но ты, Стас, лучше расскажи, как ты сам тут очутился? Ты ж после восьмого класса уехал.
— Не «после восьмого», а «в восьмом». Как раз как зимние каникулы закончились. У нас перед этим тётя в Киеве померла, отцова сестра старшая. Вот отец в наследство вступил, да и переехали на «нэзалэжну». Думали, что хороший вариант: свой домик в столице, цены там, опять же, в те времена пониже российских были. Школу закончил, в Политех поступил, отец на неплохую должность устроился… Кто ж знал, что эти уроды Майдан устроят и война будет?
— Не война, а АТО — сумничал Будка.
— Да иди ты в пень! Какая, к чертям АТО, с бомбёжками и артиллерией? Да ещё мобилизации одна за другой? Сорок первый, что ли?
Ну вот от мобилизации я сюда и перебрался. Ещё не хватало за Каломойшу с гоп-компанией башку подставлять.
— Поня-ятно… — протянул Андрей. — Выходит, вынужденный мигрант ты теперь? А что же сюда, а не в Россию уехал? Отбил бы телеграмму, я б тебя встретил, жильё на первое время, работу нашли бы…
Добрая душа, что и говорить!
— Не-е, ребята, в Россию что-то не захотелось. Там ситуация непонятная была: а вдруг и там чего случится? Санкции-эмбарго всякие, Крым, опять же, Запад ссался кипятком… Вдруг тоже война? А Польша, как-никак, родина предков. У нас в семье даже шляхетские грамоты хранились и паспорт прапрадеда: приедем — покажу. Здесь этническому поляку проще гражданство получить, законы такие. Вот я и уехал.
— А родные?
— Отец к тому времени помер, сестра замуж вышла ещё пока в России жили. Племянников вон, двое на Урале растут. Это я пока что — вольный орёл, никто не окольцевал. Вот и приехал сюда, работу нашёл на первое время не сильно денежную, но с перспективой. Подал документы на гражданство, но тут ведь как: хоть мне, как этническому поляку и льготы с этим полагаются, но всё равно: пока безвыездно два года тут не прожил — так и был в статусе иностранца, хоть и репатрианта, конечно. А жены пока не нашёл: не сложилось как-то…
— И не спеши, наше дело ещё молодое! — Будкис хитро подмигнул. Ты гляди: в школе, как сейчас помню, не меньше трёх девчонок сохли по нему, блондину голубоглазому, а выходит, никто до сих пор так и не «окольцевал».
— Что, «орлы в неволе не размножаются»? — припомнил я древний анекдот.
—  А то как же!
Так, за дружеской болтовнёй, мы доехали до моей «берлоги». Хоть домик я снимал и в селе, вследствие чего приходилось вставать пораньше, чтобы успевать на работу в город, но весьма гуманная арендная плата вкупе с хорошей экологией и прекрасной охотой в близлежащем лесу, до которой я всегда был большой любитель, вполне компенсировали некоторую отдалённость от «цивилизации». Кроме того, владелец дома за всё время проживания приезжал сюда раз пять-шесть, поскольку сам проживал в Гдыне, а домиком  в деревне, доставшемся ему в наследство, планировал заняться не раньше входа на пенсию. Вернее сказать, в Гдыне проживала, главным образом, семья хозяина, сам же он большую часть жизни проводил в дальнем плавании в должности судового штурмана. Так что на моё уединение здесь никто не покушался. Иногда захаживали по-соседски местные крестьяне, из которых я ближе всего сдружился с егерем Мареком, который сам был из семьи репатриантов из СССР. Но поскольку его семейство покинуло Союз ещё в период, когда нынешний повелитель местного охотхозяйства ещё лежал в коляски и марал пелёнки, ни русского языка, ни особенностей жизни в СНГ он практически не знал. Зато великолепно изучил все окрестные леса, поля и болота, по которым таскал богатеньких приезжих, возжелавших приобщиться к древней польской забаве охоты на пернатую и четвероногую дичь. Я тоже не раз хаживал с ним, сперва с арендованным ружьём, а после получения разрешения на оружие и сдачи экзамена в Охотобществе — уже и со своей вертикалкой ИЖ-27ЕМ ещё советского выпуска. Конечно, не «бенелли», но ружьё надёжное, да и нет у меня лишних пенёндзов, чтобы «бенелли» с «ремингтонами» скупать. Мне главное не понты, а душевное спокойствие.
Загнал машину во двор, выгрузились, втроём заволокли покупки парней на кухню. Вот же хомяки запасливые, руки оторваться могут! Набрали всего столько, что неделю гулять можно… Это если на троих.
Врубили музыку, на пару с Будкой принялись мастерить холостяцкую закуску: чтоб за такую встречу, да не выпить? Что мы, не русские, что ли? Пусть не по крови, конечно…
Юрьева погнали в душ: наш «красноармейчик» на своей реконструкции набегался-настрелялся с утра так, что от амбрэ пота и пороховой гари на маленькой кухне стало просто не продохнуть. Ему-то что, он принюхамшись…

Борис

Нежданную встречу отмечали вдумчиво и основательно. Времена, когда на нашу подростковую толпу хватало одной, много — двух бутылок «Агдама»: не столько пьянки ради, сколько пацанячьей солидарности для. Ну и попонтоваться, само собой, собственной взрослостью и крутостью пофорсить друг перед дружкой. Где он сейчас, тот азербайджанский напиток? Там же, где тот добрый и радушный к гостям Азербайджан, не обожженный всякими карабахами и межнациональной резнёй: в далёком легендарном прошлом…
Сейчас двух бутылок — и не «Агдама»  — нам, естественно, хватило не на долго. Но слава богу: мы, литовцы, очень практичный народ, и очень запасливый. Из пакета были извлечены ещё несколько ёмкостей и торжественно водружены на законные места на столе. Как Стас убирал со стола третью бутылку, утверждая, что оставлять пустую — плохая примета, я помню чётко. Помню, как Дрей Ю требовал баян, но в конечном итоге согласился смягчить запросы и взялся за гитару. Чего не отнять, того не отнять: к музыке а Юрьева всегда был талант: вот и сейчас он то аккомпанировал песням, то, оборвав пение, переходил сразу к быстрому ритму фламенко, от тревожил душу мелодией «Города золотого»…
Потом воспоминания идут как-то скомкано. Вот парни заинтересованно слушают мой рассказ о том, как однажды залп украинского «Града» прошёл прямо над головами нашей съёмочной группы во время моей донбасской командировки. Вот Троцкий хвастается своим ружьём, а Андрюля ему с типично русским упорством доказывает, что трёхлинейка — не в пример способнее. Он бы ещё с миномётом на зайцев агитировал поохотиться: кто же в Польше Стасу дал бы ту самую винтовку приобрести? Тут, насколько я знаю, и с покупкой дробовушек дела обстоят сложновато, даже, пожалуй, сложнее, чем в России. Это не наша Литва, гораздо более европейская страна: у нас даже пистолеты разрешается носить: в целях самообороны, разумеется. Потом, почему-то, оказалось, что Юрьев успел каким-то образом вновь сменить фиолетовый халат на большевистскую форму, а Трошицинский, нелепо опоясанный старомодным ремнём-патронташем, уже стоит у двери, опираясь на ружейный чехол. Потом, помню, мы шли по полевой дороге, и я освещал путь тяжёлым и неудобным аккумуляторным фонарём завезённым в Польшу не иначе, как вояками Гудериана, если не кайзера Вильгельма: поскольку в наше время самое место этому артефакту электротехники — в каком-нибудь политехническом музее.
А потом мы стреляли. Каждому хотелось побахать из ружья, доказав тем самым свою мужскую самоценность. А как же иначе? Мы же не бабы и не гомики, чтобы душой не тянуться к оружию! Даже великий Ахиллес, как знает любой культурный европеец, попал в ту историю с осадой Трои, потянувшись к мечу, положенному между женских побрякушек хитрыми античными военкоматчиками.
Ну вот и мы попали. Вернее, попал я, чисто рефлекторно выпалив навскидку по вылетевшей откуда-то сове. Честно говоря — пальнул с перепугу, но не попал. Вернее сказать — попал. Но не в сову, а в изолятор на высоковольтной мачте. Последнее, что я увидел перед вспышкой, за которой встала АБСОЛЮТНАЯ белизна — падающий сверху прямо на нас толстый провод…

Признаюсь в полной бескультурности: "замечательный фильм" с неизвестным мне названием, похоже, не смотрел. По крайней мере цитату эту не припоминаю.

Это да, это знаем.
В ставке Гитлера все малахольные! 

Продолжим...

Шли долго, часа четыре, периодически загребая снег в обувь. Поскольку луна периодически пряталась за облачками, путь освещали моим и андреевым телефонами. Заряд айфона Будкиса берегли, поскольку никто не знал, сколько придётся топать до зоны функционирования связи. Дорога, похоже, давала крюк, огибая какие-то угодья, или болото: под снегом не понять. Так что когда, наконец, наша компания добралась до железнодорожного переезда, коллективный уровень негатива был уже достаточен, чтобы играть Отелло в каком-нибудь театре не слишком юного зрителя: и рожи грязью извазюканы, и желание одно: придушить кого-нибудь!
Так что после очередной бесплодной попытки дозвониться хоть куда-нибудь или, на худой конец, установить точные координаты по GPS, мы единогласно решили плюнуть на этот долбанный просёлок и продолжить путь уже по шпалам: и к станции какой-нибудь рано или поздно доберемся, и снега на насыпи заметно меньше. А поезда… А что поезда? Поезд бесшумно не катится: услышим, отойдём.
Километра через три оскальзываний, падений и матюков на четырёх языках, включая литовский и украинский, по левую руку мы заметили неяркий огонёк в окошке какого-то строения. Естественно, наша троица ломанулась туда с энтузиазмом забуревшего на островке «Робинзона», углядевшего на соседнем атолле миловидную «Пятницу» неглиже. Вблизи оказалось, что перед нами небольшая бревенчатая халупка с пристроенным не то сарайчиком, не то хлевом. Судя по характерному запаху чуть подпрелого сена, навоза и ещё чего-то неуловимо-деревенского, скорее всего как раз второе. Непривычно для обычаев Польши вокруг строения не было никакой ограды: ни забора, ни плетня, ни даже жердевой загородки, не говоря уже о сетке-рабице. Однако пёсья будка имелась, причём обитаемая. Не успели мы приблизиться, как оттуда выскочила угольно-чёрная даже в темноте зверинда и с громким лаем кинулась на нежданных гостей. Я даже струхнул малость: псина ростом мне пониже талии, глаза сверкают в свете телефонного фонарика, клыки в пасти — с мой ноготь каждый, настрой у зверика «всех порву, один останусь!». Добро, что привязь крепкая, хотя и не цепь…
— Эй, хозяева! Есть кто дома? Уймите пса, разве так надо гостей встречать? — Как единственный в компании поляк, я решил взять на себя начало общения с местными жителями. Ну, не сильно любят в Польше иностранцев, что тут поделать…
С негромким скрипом приоткрылась дверь. Чья-то рука, непривычно толстая — видимо, из-за зимней верхней одежды — повесила на крюк справа от проёма зажженный фонарь древнего вида — явно керосиновый. Ну, столбов с электропроводами я тут не заметил, так что понятно. Сам хозяин дома, тем не менее, выходить не стал, оставаясь в затемнённом коридоре.
— Тихо, Кулька! Назад! Послушный пёс умолк, но отошёл недалеко, так же ненавидяще глядя на нашу компанию и утробно рыча сквозь оскал. Да, серьёзная собачка…
— Кто такие? Зачем ходите по ночам, тревожите людей? Вон, пса напугали!
Это ещё кто кого напугал…
— Добрый вечер, пан! Прошу прощения за беспокойство. Мы в город идём, но вот заблудились. Не пустит ли пан отдохнуть до утра?
— Давно уже не вечер, ночь, благодарение пану богу! А чего москальский жолнеж с вами? Жолнежи по едному не ходят. Или беглый? Вон, нет шинели, и вы тоже без кожухов.
— Так уж случилось, что без кожухов. А пан Анджей — не жолнеж, хотя народовосць российска. Но он не враг полякам.
— Не враг? Что ж, такие встречаются. Пока тебе поверю. А что тшетий с вами?
— Я из Вильнюса, плохо по-польски говорю, — вступил в беседу Будкис, уже притерпевшийся к боли в обожженных пальцах за время нашего «марш-броска». — Много понимаю, а говорю плохо.
— Не штука, что понимаешь, Вильна — издревле польске место. Штука, что не говоришь, как вот, к примеру, мой Кулька. Он тоже всё понимает, а людской речи ему пан бог не дал. Ну да ладно. Грех по зиме людей на снегу держать. Заходьте в дом. Но глядите: ежели что злое удумали — забудьте! Картечи на всех хватит, а места здесь пустые, до весны не найдут.
С этими словами хозяин дома вышел на крыльцо и, спустившись, затащил за ошейник в будку недовольно рычащего Кульку. Теперь, когда он оказался на свету, можно было его разглядеть подробнее: пожилой, за 60 лет, но весьма бодрый мужчина с сивыми усами и отросшей седой щетиной, казался неуклюжим из-за здоровенных валенок и накинутого поверх тёмной тужурки тяжёлого тулупа, полы которого спускались почти до колен. Мохнатая шапка с суконным верхом прикрывала голову, а в правой руке абориген держал древнюю двустволку со взведёнными курками. Видимо и впрямь: глухие здесь места, раз даже электричества не провели, а путников встречают с заряженными ружьями…

Нет, не в данном случае: "угодья" - это ведь не всегда поле: это и луг может быть, и огороды, и лесок (лес - не в данном случае,а вообще)
Спасибо за помощь!

А пока - ещё немного продолжения

Андрей

Наконец-то можно отогреться!
Одна радость: сапоги у меня яловые, ноги сухие, не то что у парней: они-то в свои туфли моднячие грязюки начерпали — мама не горюй! А вот остальной организм подмёрз существенно: гимнастёрка с шароварами всем хороши, да только — летние они у меня, тонкая хэбэшка. А на дворе, как-никак, зима. Не знаю, правда, какого года, но имею догадки, что совсем не нашего. Потому как косвенных свидетельств вокруг заметно предостаточно. В наше время в любой деревне Кабыздоховке как минимум — электричество есть, а здесь, пока шли, кроме телеграфных проводов на древних столбах-опорах «времён очаковских и покоренья Крыма», тянущихся вдоль насыпи железнодорожных путей, ничего электрического в упор не замечается. Опять же тужурка на здешнем хозяине раритетная, с пуговицами молоточными и воротником-стоечкой. Такие годов с пятидесятых не носят, а если вдуматься, то мода и вовсе с царских времён идёт. В горнице, опять же, лампа керосиновая на столе, фитилёк прикручен, не ярко светит, да лампада перед католическим распятием, что по стене распласталось. От движений наших огонёк пляшет, колеблется, пятна света выхватывают фотографии в аккуратных резных рамочках. Там тоже персонажи древние: ни одного пиджака или кофточки легкомысленной, все сплошь в старомодных бешметах да шитых сорочках. А на центральном, групповом снимке, чья рамка украшена бело-красными зубцами-треугольничками, и вовсе народишко в сюртуках да жупанах, с конфедератками на головах. Конфедератки, правда, не военного образца, больше похожие на башкирские шапки, но пара-тройка сабель на виду и пистоли за кушаками у некоторых навевают воспоминания о разбойничьей вольнице и бренности жизни человеческой.
Если бы не железная дорога, причём явно действующая, судя по блестящим рельсам и воняющим креозотовой пропиткой шпалам, можно было бы предположить теоретически, что хозяин — анахорет-сектант какой-нибудь, на старости лет слегка тронувшийся головой и ушедший от мира в недоступные цивилизации места. Но тут — явно не то…
Жаль, не понимаю я по-польски: в этом смысле Стасу с Борькой полегче: вон как со стариком языками зацепились! Борька, конечно, не поляк ни разу, но по верхам нахвататься где-то успел, а Трошицинскому так и вовсе родной язык не знать стыдно. Хотя, подозреваю, родной у него всё-таки русский: в школьные годы мы иначе и не общались, а у коренных поляков в русской речи так или иначе акцент нет-нет, да проскользнёт. Станислав же по-русски речь ведёт чисто, иногда даже слишком по-литературному: это на слух сразу улавливается.
Вот и наш хозяин: за разговором раскочегарил печь, сверху на плиту водрузил аутентичный чайник — с таким ещё в «Человеке с ружьём» солдат по Смольному шлялся и с Лениным-Штраухом разговаривал. Горячая печка — великое дело: обступили, греемся, от мокрой одёжи парок подыматься начал… Ха-ра-шо!..
— Да вы, панове, разбирайтесь, повесиць убранья. Тераз я дам суше. — Хозяин порылся за занавесью, прикрывающей висящую у двери одежду и выудил нечто, что я бы счёл за свитку, если бы не высоко обрезанные полы и чёрную тужурку, похожую на надетую на нём самом, но со срезанными пуговицами и гораздо сильнее изношенную.
— Облачайтесь! — протянул он сухую одежду ребятам, которые уже набросили мокрые пиджак и куртку на висящую у печи верёвку. Мне сменки не досталось: не то не было ничего для моего роста, то ли просто поля не посчитал необходимым как-то утеплять «москальского жолнера». Вполне допускаю: вон, в армии один хлопец с Кубани родом рассказывал, что там до сих пор в станицах считаются, у кого в Гражданскую прадеды у красных служили, а у кого — у белых. Морды, правда, по этому поводу уже не бьют, но вот дочку замуж за правнука «классового противника» могут и не отдать. Не везде такое, но иногда встречается. Казаки — они памятливые… Так и поляки: как бойцы Тухачевского на Варшаву шли, а будёновцы с котовцами пилсудчиков рубали, до сих пор детям в школах рассказывают. А нехрен ляхам было на нашу Украину с Беларусью переться! Сами виноваты.
— Усядьзе за стол, гости неочекваны. Я тутешный обходчик, Томаш Лучицкий. А вот вы кто таки и длачего по ночам ходьзте?
Видимо, принимая во внимание присутствие не говорящего по-польски меня и слабоговорящего Бориса, обходчик перешёл с родного языка на лайт-версию русского. И на том спасибо: говорить он стал заметно медленнее и понимать его стало гораздо проще.
По всем правилам вежливости представляюсь:
— Андрей Воробьёв, механик, из России. Приехал сюда в отпуск, отдохнуть.
Резко, «по-белогвардейски», киваю, протягиваю руку. Лучицкий несколько мгновений смотрит, в светлых глазах колеблются свет и тени. Потом крепко стискивает шершавой ладонью мою:
— Механик — то згодно дело. В жолнежах пан служил? — Кивок в сторону лежащей на скамье красноармейской фуражке.
— Служил.
— Добже. Тшцарю без войска неможно, в жолнежи любого берут, абы не кршывой та хворы. Воювал?
— Нет, Бог миловал.
— Добже!
Старый путевой обходчик наконец выпустил мою руку и обратился к Борьке, уже успевшему усесться у стола на мощную самодельную табуретку:
— А ты, пан, кто есть? Убранье не простое, да и с паном Трошицинским у тебя розмова подобна. Тэж инженер?
Оказывается, пока я тут фотографии при лампаде рассматривал, Стаська уже и представиться успел, и инженером отрекомендоваться. А нам, поросёнок эдакий, и не сказал, кем после школы стать успел! Впрочем, особо времени у него и не было, да и кем ему ещё быть, после Политехнического-то? Не балериной же.

Оказывается, пока я тут фотографии при лампаде рассматривал, Стаська уже и представиться успел, и инженером отрекомендоваться. А нам, поросёнок эдакий, и не сказал, кем после школы стать успел! Впрочем, особо времени у него и не было, да и кем ему ещё быть, после Политехнического-то? Не балериной же.
— Я журналист. Репортёр, точнее говоря. Фамилия моя Будкис, я из Литвы.
— Из Литвы? Германец? Мала Литва — она под пруссаками. Цо тогда пан працюе в нашем крае?
— Нет, я из Вильнюса, я литовец, а не немец. Я узнаю новости и сообщаю начальству, для публикации. Вот на реконструкции был. — Лицо Будкиса приняло несколько обиженное выражение: отчего его не понимают?
— Чудной ты, пан Будкис. То мувишь — из Литвы, то мувишь — из Вильны. Як зрозуметь — не вем… Але ж про репортёров слыхал. Пан в газету пише але куда?
— Я на телевидении работаю, сюжеты делаю.
— Не розумем. То пан сильно образованный, цо таке научне дело працюе.
— Университет окончил с отличием. — улыбнулся Боря. Приятно всё же, когда хвалят…
— А цо у пана с пальцема? Спалил? И ницего не мувит! Вот же ж цловек! Але ж у старего Томаша верно средство естьем: после него як ангел скрыдлом махнёт, через две-тши годзыны боль утишит.
С этими словами старик сдвинул вязаную из разноцветных лоскутков дорожку, какие ещё иногда до сих пор встречаются в деревенских домах, с небольшого сундука у стены в дальнем углу, и, откинув крышку, принялся там копаться. Спустя минуту он выпрямился, держа в руках маленький пучок кудели и полуторадециметровую жестяную банку с защёлкивающейся наподобие немецкого газбака крышкой. Впрочем, принадлежность раритетной посудины к продукции германской промышленности на 99% отметалась чётко читаемой надписью «САХАРЪ», выполненной несколько архаичным, но всё-таки кириллическим шрифтом.
— Нех пан Будкис сидит тихо. Буде жецсь, але не на дулго. А ты, пан Анджей, подь-ка держи его, на всякий случай, як у вас мувяць.
Ну что же, «держать и не пущать» — этому мы с детства обучены. Зафиксировал борькины запястья ладонями вверх, как тот папановский персонаж, «сильно, но аккуратно». Но всё равно чуть не выпустил руку, когда наш горе-стрелок, из-за которого мы, похоже и попали сюда-не знаю куда, резко дёрнулся, шипя сквозь зубы. Лучицкий, не обращая внимание на реакцию пациента, продолжил мазать желтовато-восковой субстанцией, воняющей одновременно мёдом и мазутом, пострадавшие борькины пальцы. Нет, всё-таки правильный дед нам попался на пути. Отзывчивый! А что «москалей» недолюбливает — это ничего. В Польше многие не любят Россию: слишком долго шло соперничество наших государств. Но, тем не менее, достаточно и тех, кто относится нейтрально и положительно. А вот немцев, к примеру, ненавидят все поляки поголовно (может быть, за исключением служивших при оккупации в польской вспомогательной полиции и их родичей — ну так и в России есть ублюдки, воспевающие Власова с Каминским и прочей шушвалью).

Это осознание потрясло меня настолько, что перетрудившиеся за минувшие сутки нервы не выдержали и я истерически расхохотался…

Андрей

Тю, совсем наш Стасик сбрендил! Трещал-трещал с дядькой этим на пулемётных темпах, потом принялся карманы выворачивать, — морда ки-ислая, как лимон жуёт, а потом ка-ак заржёт! Прямо-таки ухохатывается.
— Слышь, Троцкий, ты чё — живого Жирика увидел? Чё за приколы? Расскажи нам, мы тоже хотим повеселиться.
— Повеселишься, до слёз. Ты у нас главный историк и великий реконструктор, значит, должен помнить, когда русско-японская закончилась?
— В сентябре пятого года. Тыща девятьсот который. Вместе в школе проходили, только ты, по ходу прошёл мимо. А чё?
— А то, братец ты мой, что сидим мы тут такие красивые из себя, а на Дальнем Востоке эта самая война вовсю шпарит. «Са-ами взорва-али «Коре-ейца», нами потоплен «Варяг»!» — совершенно немузыкально взвыл Трошицинский. М-да… Не Карузо и точно не Хворостовский. Вбыв бы певуна, да свой, жалко.
— В смысле «шпарит»? — Вмешался в разговор Борис. — Что, и Порт-Артур осаждают?
— Не исключено. Спросить надо.
— И спросим! — Будка, когда захочет, может быть очень въедливым. — А скажите, пан Томаш, Порт-Артур японцы не взяли?
Обходчик, всё это время глядевший на нас с некоторым опасливым подозрением — как люди смотрят на скорбных разумом: «тихий-то он тихий, а ну как бросится?!» — хмыкнул, огладив усы:
— В Артуре москали ещё в начале зимы капитулировали. Пан Бог даст — скоро мир настанет. Але ж я слышу, пан Анджей мувиць, цо до вржесеня война будет? Откуда пан те ведае?
— Предположения такие. Учёные люди говорят.
— Худо. У меня сёстрженец в войске, пока война идёт, увольнения им не будет, а Збыслав свой срок уже выслужил, пора бы уж повертаться в обрат, да и за хозяйство браться. Аглая как мужа схоронила, вовсе больна стала, она меня на семь роков старше, Збышек у нее млодший. А то от Кшиштофа новостей нет, да и то: с той Америки через море и напишет, а везут не скоро. Да и не пишет, холера! Так что лучше было б, если бы царь с микадо скорее мирились. Никакого добра людям от тей войны нема! — Поляк в сердцах хлопнул по столу.
— Эт точно. Как моя бабушка говорила: «кому война, а кому мать родна». А она была мудрая женщина, отец её, а мой прадед, многому научил, хоть в ссылке гимназий не кончала.
Наш гостеприимный хозяин насторожился:
— В ссылке? А за что его сослали?
— Бабушка говорила: за повстанне. Он из дворян вроде бы был, но когда судили — разжаловали, или как это правильно называется. А в ссылке женился, дети появились. Так что я вроде как тоже шляхетскую кровь имею. Видать, потому и дурной такой, со всеми задираюсь, вон, Стас подтвердит, в скольких драках мы с ним были.
Станислав только кивнул, дескать: «было дело!». Он в прошлые времена тоже большой любитель помахаться был, не то, что Будка. Тот до последнего норовил обойтись без кулаков, впрочем, если уж припирало — не тушевался. Но Борька — он вообще такой… метис купчины с дипломатом из старых советских фильмов «про царизм». Но товарищ хороший.
Пан Томаш встал из-за стола:
— За повстанне сослали? Славный у тебя, пан Анджей, пращур.
Подойдя к стене, снял с нее ту самую фотографию в бело-красной рамочке, бережно смахнув со стеклышка пыль невесть как оказавшимся в руках клетчатым платком, вновь вернулся на своё место:
— Мой дзядек, отец и двое вуйков теж повстанцы. В осемьсет шестьдесет тшетем дрались у славного пана Романа Рогиньского. В тем повстанне дзядек и вуйко так и згинелы. Ось лишь картка осталась. Поглядайте: то отец, то дзядек, а с краю — вуйки. А то, посредине — сам пен Рогиньский! Славный был пан!

— Ладно, хлопцы, проехали! — Станислав припечатал ладонью к столешнице ту самую купюру с царём Петром. — Сейчас мы здесь и переиграть ничего не можем. А если и можем, то сами об этом не подозреваем. Великих физиков, занимающихся хроноэксперимнтами, как я понимаю, среди нас нет, так?
— Ну…
— Значит, надо как-то вживаться в существующую реальность.
— И выживать! Тут целая куча революций с войнами намечается, а оно нам не надо! — Нет, ну действительно: жизнь человеческая и так бренна, и торчать в «зоне рискованного обитания», которой через какое-то время станет вся Европа, что-то не хочется.
— Верно, Борь, оно нам не надо, но отменить войны мы вряд ли сможем. Не цари и не министры. Поэтому предлагаю вживаться в роль мирных обывателей. Или есть желающие дойти до государя-императора, как пишут в книжках и поднять ему веки? В смысле — открыть глаза на предстоящие в России безобразия? Сразу скажу: я пас! Поскольку кончится это, в лучшем случае комнатой с мягкими стенами и рубашкой с длинными рукавами. В худшем — Петропавловкой, а то и стенкой. Больше болтаешь — меньше живёшь. Есть возражения по сути вопроса?
Стас уставился на меня. А я что? Я ничего… Я за консенсунс.
А вот третий наш однокашник, оказывается, имел несколько иной взгляд на перспективы нашего здесь пребывания.
Андрей, нервно поигрывая в пальцах самодельной трубкой, в которую так и не набил табак из своего сшитого «под старину» кисета, бросил Трошицинскому:
— Возражения есть!
Это что же получается: мы тут сидим, рассуждения рассуждаем, а вокруг Россия хоть погибай, пока мы «обывателями» становиться будем? Хренушки, не дадут нам прожить обывателями! Вот сейчас война, допустим, с Японцами. Допустим. И мы все втроём знаем, что войну эту мы, в смысле, Империя наша, продуем всухую. Вот никто не знает — а мы знаем! Порт-Артур самураи уже взяли, скоро раздолбают сволочь Куропаткина, а там и Цусима. А мы, выходит, должны сидеть, как мышь под веником? А потом Мировая, Февраль, Октябрь, Гражданская: это сколько ж миллионов русских ляжет? В смысле — россиян, поляков с прибалтами я тоже считаю за русских.
— Вот уж спасибо! А мы, латыши, себя русскими почему-то не считаем, у нас своё государство. — Нет, ну а что он, в самом деле? Шовинизм какой-то!
— Фиг вам! Нету у тебя, Борька, сейчас отдельного государства. Не отчекрыжили пока немцы ваши лимитрофы. Государство для тебя, Будка, здесь и сейчас — Российская Империя. Великая, прошу заметить, держава. Есть, чем гордится. Вот у Стаса Царство Польское есть, не спорю. Оно же — Привисленский край. Мы, собственно, в этой автономии сейчас и находимся. Хотя поляки в Германии и Австро-Венгрии и такой автономии не имеют. Правильно я говорю? — Обратился он к Трошицинскому.
— Ну, в целом да… Хотя автономия какая-то неполная. — Кивнул Станислав.
Я решил не спорить: перепалки с русскими по вопросу национальной гордости и чувства патриотизма приводят зачастую к выбитым зубам, а в глобальном масштабе — и к аннексиям. Немцы в сорок первом уже пробовали подискутировать, и Киев в две тысячи четырнадцатом. В результате русские танки потом лет сорок по всей Германии катались на полигонах, да и свидомым тоже крупно не подфартило. Так что лучше промолчать. Для здоровья.
А Воробьёв тем временем развивал свою мысль:
— Ну да ладно, не о том речь. Хотя, когда мировая война началась, полякам после победы обещали независимость и я уверен: дали бы!
— Ну-ну… И без этого обошлись. — Наш русский поляк выглядел не слишком довольным.
— Всё, проехали. Тем более — пока что ничего не случилось, не забыли? Так вот я к чему веду: как правильно ты, Стас, сказал, мы не цари и не министры и отменить предстоящую войну вряд ли сумеем. Но глядите сами: из стран Антанты Россия единственная оказалась на положении проигравшей стороны, хотя и воевала за блок победителей. То есть по факту страна потеряла свои окраины, дважды менялся государственный строй, в ходе Первой Мировой и Гражданской погибло русских людей больше, чем во всех остальных воюющих государствах. Ну, или около того, сейчас точно не помню — это и не суть важно: там счёт на миллионы будет идти. И это ещё не считая эмиграции и разных большевистских «ликвидаций как класса». Нет, что потом Сталин с большевиками страну подняли с нуля, войну какую одолели, Империю воссоздали — это да, это я как и любой патриот признаю. Вы, думаю, тоже? — Воробьёв обвёл нас взглядом. Что ж, по факту он прав. Мы с Троцким поочерёдно подтверждающе кивнули. — Вот! Но ведь сколько это всё жизней стоило! Хорошо янкерсам за двумя океанами отсиживаться, они вообще на своей земле крайний раз при Линкольне воевали, и то, кажись, тыщ четыреста с обеих сторон потеряли и до сих пор воют, что это колоссальные потери. И ведь правильно воют: на войне солдата не одного убивает: семью его убивает с ним вместе, детей-внуков не рождённых. Это ж какой геноцид мы сами себе устроили? Никакого Гитлера не нужно, мать его через коромысло! — Андрей хряпнул по столу так, что звякнули ложечки в кружках с остатками остывшего чая.
— Александр Македонский, конечно, великий полководец, но зачем же табуретки ломать? — Выдал в своей чуть ироничной манере Станислав. — Ты, дорогой товарищ реконструктор, заканчивай мебель крушить, и толком своё резюме излагай. Что война это плохо, мы и так догадываемся.
— А? Ну да, правильно. Так вот: если бы удалось, раз уж не получается у нас войну предотвратить, попробовать как-то облегчить ей технически участие в войне. Вот смотрите: в шестнадцатом году во всей русской армии, по всем фронтам и авиашколам было раскидано меньше шестисот самолётов, а у одной только Германии — больше тысячи. Плюс к тому сколько-то самолётов у австрияков и у турок: правда, у этих весь аэропланный парк был импортным, производства тех же фрицев — но, тем не менее, четверть тыщи «этажерок» они имели. У болгар тоже чего-то было, но против России они авиацию вроде бы не применяли.
— А что, Болгария с Россией воевала? — Я был реально удивлён. Бывал я в своё время в командировке там, и никаких проблем с общением не испытывал: абсолютное большинство болгар вполне нормально по-русски говорило. «Братушки».
— Здравствуйте вам! — Андрюха издевательски поклонился, широко разведя руками. — И в Первую Мировую они в союзе с немчурой были, и во Вторую. Впрочем, в сорок четвёртом-сорок пятом, когда там красные победили, и советские войска вошли в страну, болгары повоевали и вместе с нами, в той же Венгрии у Балатона. Грех хаять: держались они там достойно против эсэсов с мадьярами. Хотя без наших им там ловить было бы нечего, факт.
Но ты, Борька, меня с мысли не сбивай. А мысль у меня такая: раз мы тут волей-неволей очутились — давайте-ка сгарбузуем для России собственные ВВС! Я в этом деле малость понимаю, сколько лет модели всяких «ньюпоров» с «фарманами» собирал, вот этими вот ручками. — Воробьёв продемонстрировал нам свои лапы с сохранившейся местами под ногтями грязью следующего столетия и приплюснутыми, из-за многочисленный былых драк, костяшками.
Нет, не нравится мне это, совсем не нравится. Моё дело — сторона, и вообще моему здоровью и вихри враждебные противопоказаны, и залпы «Авроры» вкупе с «Большой Бертой».
— Не пойдёт! Я считаю, что незачем нам тут в это всё влазить. Лучше эмигрировать куда-нибудь, в ту же Америку или, хотя бы, в Швецию, она постоянно в нейтралитете. А если тебе так загорелось в русского Вилли Боинга поиграть и самолёты мастерить, то никто не мешает их и из другой страны поставлять. До Сталина всё равно в России вся авиация была импортная.
— И вовсе не вся! Были прекрасные русские конструкторы: Сикорский, Ульянин, Григорович, братья Касьяненки…
— Тихо, панове, тихо! — Трошицинский вмешался в наш разгорающийся спор. — Успокойтесь, горячие русские парни!
На «русского» я решил не обижаться: не до того. Судьба решается.
— Вы вот мне скажите, братцы, — продолжил Станислав, — а на какие, пшепрашам, пенёндзы вы собираетесь осуществлять свои планы? Один, понимаешь, в Америку собрался, второй — КБ открывать с авиазаводом вместе имени себя любимого. Нет, ничего не скажу, дело, конечно, достойное: помочь Родине, хотя до нашего рождения ещё у-у-у сколько. Вот только заводы — штука такая, что вложений требуют и вложений солидных. И тут вариант продать что-нибудь ненужное — не проханже. Сами знаете, ненужного у нас нету и клад искать, как тот дядя Фёдор, мы не можем. Что касается твоей мысли, Борь,  — так она тоже того… не аллё. Ну сам скажи: кому ты на хрен нужен в той Америке или даже в Швеции с голой задницей и пустыми карманами? Правильно: никому. Там таких горе-эмигрантов двенадцать на дюжину. Прав я или не прав?
Пришлось согласиться, что наш рассудительный товарищ, как обычно, глаголит истину.

«Ну что сказать, ну что сказать?
Устроены так люди…»
Древняя, как мастодонт, песенка времён молодости моей матушки вдруг закрутилась в мозгу, словно пытаясь вырваться наружу из плена черепной коробки. Какие, к чертям грузовики? Какие самолёты? Какая мотопехота, чтоб ей лопнуть?! У меня одна жизнь. Одна! И я не желаю тратить её на утопические прожекты этих придурков! Сочинять рекламу для продажи каких-то колымаг с моторами, которые, может, и не выедут с завода — да и завод-то только в мечтах у этих «радетелей за Россию»! Маниловы доморощенные! Нет уж, я уж как-нибудь обойдусь без такой работы! Хотя Стас и прав: чего я умею — так это делать репортажи. Вот и устроюсь пока репортёром, подкоплю денег, женюсь на какой-нибудь тётке с наследством, вроде купеческой вдовы. А будут шуршавчики в кошельке — тогда можно и за границу. В этом наш поляк тоже верно рассуждает: Америка длинный бакс любит, с пустым карманом там делать нечего!
Но если сейчас отказаться — то что потом? Деньги у Стаса, никак не разделишь. Документы нынешние — тоже у него. Чёрт, получается, что я полностью зависим от его расположения! Не захочет — ни рубля не даст. Ладно. Пока что сделаю вид, что согласен, а там… Хотя — а не будет подозрительным, что так быстро согласился? Ладно, тогда так…
— А я чего? Я ничего. Я как все. Вот только рекламщик — это одно, репортёр — немножечко другое. Как репортёр я полезнее могу быть! Мне бы в хорошую газету устроиться, а ещё лучше — собственную открыть. Телевидения всё равно тут пока нету. Вот там бы я нарекламировал! И напрямую всю продукцию вашу, то есть нашу, и вообще достижения автомобилестроения и авиации по всему миру! А что: «Автопробегом — по русскому бездорожью!» Звучит?
— Ага. И разгильдяйству. Помним.
— Помним, конечно. А местные не помнят! Потому что ещё ни книжку не написали, ни кино не сняли. Мы с вами вообще много чего помним!
— Ну, так на том и порешили… — Стас поднялся со своего места. — Всё, панове, спать пора! Утро вечера, как в сказках говорится, мудренее…

Продолжение

Во, хорошо, что нас не на Сибирскую «железку» закинуло, а в Русскую Польшу. А то знаем мы это «военное положение»… Наслышаны.
— Что ты там разбираешь? — Борька решил отвлечь меня от поглощения информации вековой давности. Впрочем, для нас сейчас — всего лишь прошлогодней. — Я на третьей стройке этого шрифта себе глаза сломал: все буквы вперемешку и пишется всё по-дурацки: почему-то в одном месте «краснЫЯ мундиры», а в другом «краснЫЕ маки»…
— Дело привычки, ничего трудного при некоторой тренировке. А уж тренировка, поверь, у меня была: я ж реконструктор всё-таки, а не кот начхал. Доводилось читывать и уставы царские в подлинниках, и приказы разные по изменениям в обмундировании.
— Ну да, ты ж у нас великий спец, всю жизнь сюда готовился бултыхнуться!
— Будка, не подкалывай! — Вмешался сердито Стас. — Все мы тут в одном положении. По твоей, между прочим, вине, стрелок ты латышский! Так что будешь добадываться — денег на мороженое не дам! — Под конец Трошицинский улыбнулся, сводя всё к шутке.
Опять наш рассудительный инженер прав: не в том мы положении, чтобы собачиться между собой. Начинаем-то мы своё внедрение практически с нуля, и далеко не в самые спокойные времена. Конечно, после Первой революции и реакции на нее Россия вновь окажется на подъёме, но этот прогресс продолжится только несколько лет, а потом Империю накроет чёрно-красным покрывалом войн, разрухи и революций, после которого всего этого мира, который мы видим сейчас вокруг, просто не останется. И трём людям из других времён легче лёгкого оказаться размолотыми в жерновах исторических потрясений. А этого бы не хотелось. Может, я ещё полёт Гагарина застать намерен, если не удастся вернуться назад!
Так, хрустя по снежной тропке обувью не по сезону, мы добрались до местного вокзала как раз в приходу пассажирского поезда. Ключевая точка местной «стальной магистрали», откровенно говоря, не особо впечатлила: красная одноэтажная коробка под железной крышей удивлённо глядела на привокзальную площадь дюжиной высоких окон с полукруглым верхом. Позади виднелись синие вагоны стоящего на первом пути состава и часть паровозного тендера: сам паровоз, судя по шуму бьющей с высоты мощной водяной струи, заполнял котёл.
Перед крыльцом неторопливо прохаживался полицейский в серой шинели с тёмно-зелёными петлицами и погонами, и чёрной каракулевой шапке. Потёртые ножны шашки покачивались при каждом шаге, а красный витой шнур, свисающий от воротника к револьверной кабуре, смешно походил на поводок мопса или, скорее, боевого пса-боксёра: лицо служителя правопорядка абсолютно не казалось «декоративным».
Небольшая привокзальная площадь, единственными украшениями которой были два довольно вычурных газовых фонаря рядом со зданием вокзала и афишная тумба напротив, была не то, чтобы пуста, а, скажем так, слабо наполнена народом. Четверо запряжённых не самыми лихими на вид коняшками аккуратной цепочкой выстроились с краю, извозчики, сгрудившись точь-в-точь как наши привокзальные таксёры, негромко обсуждали какие-то свои проблемы. Несколько пассажиров из простонародья торопливо волокли свои мешки, баулы и плетёные корзины с крышками, не обращая внимания на местных «королей улиц». Подвыпивший дьячок в замацанной камилавке и распахнутом овчинном тулупе с напоминающим силуэт Австралии жёлтым пятном пониже поясницы, с повышенным вниманием изучал возле тумбы театральную афишу. К нему-то мы и направились.

Перед крыльцом неторопливо прохаживался полицейский в серой шинели с тёмно-зелёными петлицами и погонами, и чёрной каракулевой шапке. Потёртые ножны шашки покачивались при каждом шаге, а красный витой шнур, свисающий от воротника к револьверной кабуре, смешно походил на поводок мопса или, скорее, боевого пса-боксёра: лицо служителя правопорядка абсолютно не казалось «декоративным».
Когда паровоз на путях басовито загудел, состав лязгнул буферами и тронулся, увозя в дальний или не очень путь сидящих в разноцветных вагончиках пассажиров, блюститель привокзального порядка снял шапку, отряхнул её и, вновь водрузив на голову, скрылся за высокими дверями внутри здания. То ли замёрз — хотя морозец был невелик, от силы пара градусов, то ли просто решил проверить, как дела внутри охраняемого объекта.
Небольшая привокзальная площадь, единственными украшениями которой были два довольно вычурных газовых фонаря рядом со зданием вокзала и афишная тумба напротив, была не то, чтобы пуста, а, скажем так, слабо наполнена народом. Четверо запряжённых не самыми лихими на вид коняшками аккуратной цепочкой выстроились с краю, извозчики, сгрудившись точь-в-точь как наши привокзальные таксёры, негромко обсуждали какие-то свои проблемы. Несколько пассажиров из простонародья торопливо волокли свои мешки, баулы и плетёные корзины с крышками, не обращая внимания на местных «королей улиц». Подвыпивший дьячок в замацанной камилавке и распахнутом овчинном тулупе с напоминающим силуэт Австралии жёлтым пятном пониже поясницы, с повышенным вниманием изучал возле тумбы театральную афишу. К нему-то мы и направились.
— Здравствуйте! Не подскажете ли, где-нибудь неподалёку есть недорогая, но приличная гостиница? — Станислав «включил» джеймсбондовскую улыбку. Его чуть заметный польский акцент, благоприобретённый за время проживания в Жечипосполитой образца двадцать первого века, куда-то мгновенно улетучился и сейчас речь не отличалась от произношения уроженца исконной-посконной России. Впрочем, он таковым и являлся по месту рождения. — А то мы от поезда отстали, нужно другой подождать. Заодно и город посмотрим…
Дьячок посмотрел на нас несколько недоумённо:
— Благослови вас Господь… Гостиниц у нас несколько, вот только я, по моему сану, там не живал. Но самые приличные расположены, в основном, на Александровской и на Муравьёвской.
— А далеко это?
— Да нет, пожалуй. Минут за пять извозчик довезёт. — Церковнослужитель привычно мотнул головой куда-то в сторону, противоположную вокзалу.
«Как же, «довезёт»! — Я вспомнил наших родимых таксистов. Сколько помню, ни разу у них сдачи с пятисотки не было. А уж в этом времени, когда на ту бумажку, которая лежит в стасовом кармане можно купить такой себе приличный домик в деревне с хозпостройками и скотиной, и вовсе никто заморачиваться не станет. Жизнь — не литература, и марктвеновский рассказ тут не проканает».
— Спасибо большое! — Стас был всё так же голливудски-вежлив, но наш собеседник отчего-то не попрощавшись суетливо засеменил от нас через площадь, мелко крестясь.
Странно… Видимо, мы вели себя слишком уж нетипично? Или тут не принято разговаривать со служителями церкви не по богослужебным делам? Не знаю…
Не обращая внимания на беседующих предков таксистов, наша троица направилась вслед уходящим в город людям с поезда. Метров через триста, выйдя на перекрёсток, где от основной дороги шёл поворот, застроенный по сторонам деревянными двухэтажными зданиями непонятного предназначения мы разделились согласно прежнему уговору, условившись встретиться здесь же в три часа пополудни. Ну, не идиоты? Хотя в тот момент идея осмотреть как можно больше мест в городе за меньшее время показалась мне отчего-то правильной. Уже через пару часов я об этом пожалел…

А Воробьёв это знает?
Человек глубоко не-воцерковлённый, так, краем уха нахватался "словей"...
Он знает, что главное отличие попа от дьякона - наперсный крест, видит дьячка в такой вот шапке, как на фото - и преспокойно считает, что это - камилавка. Они вообще к нему неправильно обратились - отсюда и реакция...

Ребята ещё не раз впросак попадать будут... Быстрого внедрения промежуточного патрона и командирской башенки ждать не приходится 

Ну, скуфья - пускай будет скуфья. Спасибо!
Пускай персонаж тоже знает это слово.

Хотя в вопросах религиЙ - действительно, 90% наших людей, думаю, ОЧЕНЬ малограмотны...