Книги - Империи

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Книги - Империи » Полигон. Проза » Звезда на рукаве


Звезда на рукаве

Сообщений 1 страница 4 из 4

1

В годы Войны в Красной Армии было  8063000 членов Всесоюзной Коммунистической партии большевиков. 6 миллионов их них стали членами партии уже во время боёв. Убыло из войск инвалидами после ранений и болезней более шестисот тысяч. Погибли и пропали без вести более 4139000 большевиков...

Ещё до вторжения в СССР немецким командованием был издан печально знаменитый "Приказ о комиссарах":

"...1.) Politische Kommissare, die sich gegen unsere Truppe wenden, sind entsprechend dem „Erlass über Ausübung der Gerichtsbarkeit im Gebiet Barbarossa“ zu behandeln. Dies gilt für Kommissare jeder Art und Stellung, auch wenn sie nur des Widerstandes, der Sabotage oder der Anstiftung hierzu verdächtig sind.

...

2.) Politische Kommissare als Organe der feindlichen Truppe sind kenntlich an besonderem Abzeichen – roter Stern mit goldenem eingewebtem Hammer und Sichel auf den Aermeln ...  Diese Kommissare werden nicht als Soldaten anerkannt; der für Kriegsgefangene völkerrechtlich geltende Schutz findet auf sie keine Anwendung..."

( "1.) Политические комиссары, выступающие против наших войск, должны рассматриваться в соответствии с «Указом об осуществлении юрисдикции в районе Барбаросса». Это относится к комиссарам всех типов и должностей, даже если они подозреваются только в сопротивлении, саботаже или подстрекательстве к этому.

...

2.) Политкомиссаров как организаторов вражеских войск можно узнать по особому значку - красной звезде с золотыми серпом и молотом, нашитым на рукава  ... Эти комиссары не признаются солдатами; защита военнопленных по международному праву не распространяется на них...")

https://forumupload.ru/uploads/0014/a0/14/2/t377938.jpg

Об этих людях и хотелось бы написать.

+2

2

Звезда на рукаве

Мокро!
Противное ощущение проникшей в нос грязной воды, неприятный вкус во рту. Меня волочет и крутит водяной поток, то притискивая ко дну, то выталкивая к поверхности.
Жуть!
Начинаю барахтаться, пытаясь всплыть. Пловец из меня — так себе, но, тем не менее, получается высунуть голову над поверхностью. Отплёвываюсь, кашляя, вода вновь проникает в открытый рот… Голове тяжело, как в школе, когда ради забавы мы клали на башку несколько учебников и так ходили по коридору: у кого первого книжки посыплются, тот и проиграл. На ноги как будто по гире привязали, как ни стараюсь лечь на воду и плыть, их всё равно тянет в глубину.
Зар-раза!
Где я? Почему? Вокруг темнота, небо, будто чёрный бархат с яркими крапинками звёзд. Речное течение у поверхности заметно слабее, чем в глубине. Или это мне так кажется? Но куда меня несёт? Не суть. Я не рыба, мне на сушу надо, а то ведь потону, зар-раза!
С трудом разворачиваюсь и, как учили в детстве, саженками плыву в темноту. Раз вода пресная, значит, не океан, так что берег должен быть где-то неподалёку…
Удивительное дело, но рука зацепила береговой обрывчик уже минуты через три-четыре. Земля скользкая, руки мокрые, течение приличное — пока пытался уцепиться, меня снесло ещё метров на семь. Но вот ладонь цапнула какой-то куст, тут же ухватился второй лапой, подтянулся, оперся о скользкий край бережка и вскарабкался наверх. Вы пробовали в мокрой одежде и обуви лезть на метровую земляную стенку, норовящую соскользнуть вниз под весом вашей тушки? Нет? Вот и не пробуйте, неприятное это занятие. Разве что совсем уж нужно. Вот мне — НУЖНО. Я жить хочу.
Повалился тут же, перевернувшись на спину, пережидая, пока стихнет хрип в груди и свист дыхания. Небо над головой — тёмные тучи на чёрном бархате, льют струи сильного дождя. Где-то далеко изредка побухивает, но это не гром: видно, пьяные охотнички никак не угомонятся, шмаляют, салютуя собственной невыразимой дурости. Равномерно протатакала пулемётная строчка…
Резко сажусь.
Что за нафиг? Какой пулемёт? Это же явно он: «голос» солидный, очередь патронов на сорок. У «калашмата» звук другой, да и не станет никто высаживать за раз весь магазин, а тут непрерывно били дольше, чем на три десятка патронов.
Что происходит и вообще — где я, а главное — кто? Так, Саня, соберись, вспоминай… Нет, не помню. Или… Или да? Лежу, задыхаясь, пытаюсь извернуться и высвободиться из наручников, а кто-то прижимает мою голову коленом, ладонью затыкая клапан противогаза с заткнутым пробкой фильтром… Это что — про меня? Да твою ж дивизию!..
Удушили и ночью выкинули в реку? Да ну нафиг, что я, нашу реку не знаю? Ширина — во! Глубина — во! Скорость течения — у-у-у-у-у-у!!!! Там бы не выплыл, даже если бы и очнулся. Да и груз не привязан, чтобы не всплыл покойничек…
Стоп. Груз. А что же это меня ко дну тянуло?
Глаза потихоньку привыкают ко тьме. Подтягиваю ногу, ощупываю. Сапог! Узкий, внатяг — потому, видно, и не соскользнул в воде. С кряхтением ухватываю задник, медленно с трудом стягиваю, разматываю мокрую, как тряпка для мытья полов, портянку. Так, теперь то же самое проделаем со второй ногой. Отсыревшую кожу на ногах овевает ночной ветерок, ступни покалывают травинки. Хо-ро-шо! Сто лет сапоги не носил, последний раз, кажется, в Новгородской области, когда мы в конце девяностых ездили к парням поднимать из озерка утопшую в войну «тридцатьчетвёрку». А так на коп я предпочитаю обувать берцы, либо кроссовки, в зависимости от местности. Разбаловался. А почему тогда сейчас в сапогах? Что, полицисты сподобились переодеть-переобуть? Да ну нафиг. Не бывает.
Привычно чешу в затылке. Вернее — пытаюсь почесать. Пальцы натыкаются на скользкий от воды металл. Блин! Каска! То-то башке тяжело! Пытаюсь снять — ага, сейчас! Подбородочный ремешок затянут до упора. Расстёгиваю, стаскиваю с головы железный «горшок». Поля широкие, заметный козырёк спереди, на макушке приклёпан характерный гребень. Сбоку — солидная, с детский кулак, вмятина. Такие каски у нас ввели в тридцать шестом, но решили, что слишком сложны в производстве и перед самой войной начали менять на всем привычные по фильмам куполообразные. Впрочем, во всей армии поменять не успели, так что большинство кадровых бойцов встретило войну именно в таких вот.
Так это что? Я в сорок первый год попал? Да ну нафиг, не смешно. Это уже литературная банальность в наше время. Тем более я не фанат книжек про попадунов, хотя десятка полтора в домашней библиотеке и имеются: приобретал в моменты, когда хотелось разгрузить мозги. Нет, ну смешно же, если вдуматься: типы с уровнем знаний и умений хорошо, если военного училища, а так в основном недавние школьники или «менеджеры с высшим гуманитарным», оказавшись в прошлых временах, начинают резво «крутеть», валят пачками вражин любимой (без иронии) Родины или переустраивают государства, попутно общаясь с высшими лицами или вовсе вселяясь в их мозг. Причём эпоха попадания не принципиальна: такой ГГе-й равно готов изобретать бердыш с гуляй-городом, а также спасать от злодейских козней юного царя Ивана (пока ещё не Грозного, но уже Васильевича) или, вселившись, аки бес, в Михаила Александровича, брата «царя-тряпки», нагибать долу всевозможных гадов при помощи геройских армии и флота Российской Империи… Нет, почитать такое, конечно, можно, и даже некоторые занимательные идейки, случается, мотаешь на ус. Но вот в реальности такое никак не проходит…
Ладно, фиг бы с ними, с книжками. Мечтать не вредно, вредно не мечтать — к обезьяньему состоянию скатываться без мечты легко и приятно. Есть вопрос важнее: кто я есть такой? В мозгу какие-то обрывки: «тут помню, тут не помню». Саня — значит, Александр. А дальше? А вот не знаю. Какой-то парень в камуфляже сидит у костра напротив: «Ну чё, Бульдозер, давай, водка ж выдыхается!» В руке моей жёлтая пластиковая стопочка, такая же у парня. «Ну, за сегодняшних мужиков! Два медальона. Прочтём — вернутся.» И знание: позади меня, в трёх пластиковых мешках, лежат коричневые человеческие кости.
Оглядываюсь — нет, помстилось. Всё также спокойна степь, также льёт дождь, дальняя стрельба совсем стихла.
Блин, ну вот за что мне всё это???
Ну ладно, нужно шевелиться. А то ведь пневмонию подхватить на ветру — дело нехитрое. «Хоть воспаленье лёгких, но… ох и тяжёлое оно»… Из какой-то книжки ещё того, советского, детства. Советского… Если сейчас взаправду сорок первый год, то и здесь всё советское должно быть, вот только детство здесь не моё, и родители мои ещё не родились. Зато вокруг сплошной СССР, ну, возможно, оккупированная врагом территория, но всё равно наша. Как говорится, «сбылась мечта идиота».
Расстёгиваю гимнастёрку. Так и есть: пуговички на манжетах со звёздочками. Затем стягиваю майку, высвобождаюсь от неудобно зауженных на голенях шаровар и сатиновых трусов. Ладонями растираю голову и тело, сгоняя остатки воды. Поочерёдно выжимаю бельё и портянки, накидывая на кустарник: пусть хотя бы чуть-чуть подсушит ветерком. Тем более воздух оказывается не слишком холодным, несмотря на ночное время. В кармане штанов обнаруживается самодельный фанерный портсигар с тремя разбухшими от воды папиросами и раскисший коробок спичек. М-да, костерок такими не разведёшь… Да и не стоит, пожалуй, раз тут пулемётами балуют: мало ли, какой народ на огонёк может заявиться? Не хочется голяком перед немцами с автоматами оказаться как-то…
Ощупываю гимнастёрку. На воротнике, как и ожидалось, петлицы, на каждой по четыре треугольничка. Старшина я, значит. Получается, «разжаловали»: дома-то я «страшным» лейтенантом запаса числился и даже на военных сборах бывал. Ну и ладно, всё равно здесь ни средств радиоэлектронной борьбы, ни ракет ПВО, ни даже «калаша» ещё не изобрели. А большей частью тутошней техники и вооружения я пользоваться всё равно не умею. Нет, стояла у меня в сейфе охотничья версия СВТ-40, доводилось побабахать из ТТ, нагана, трёхлинейки, немецкого маузеровского карабина, а разок даже с позволения приятеля-реконструктора выпустить несколько очередей из его «максимки» холостыми, но вот что-то посложнее — увы… Да и транспорт здешний: мотоцикл, возможно, ещё заведу, с велосипедом тоже справлюсь, а вот уже «полуторка» для меня — антиквариат и музейная редкость, не говоря о танках-самолётах.
В нагрудном кармане обнаружил хорошо завёрнутый в клеёнку пакетик. Документы? Так и есть: отсыревшая книжечка, ещё какие-то размокшие листочки, сложенный вдвое почтовый конверт с письмом и, по ощущениям, небольшой фотокарточкой. Всё равно в темноте, да под дождём не прочитать. А документы — это важно! Иногда даже важнее оружия. Впрочем, оружия-то у меня как раз и нет. Мало того, куда-то пропал поясной ремень, на котором, по идее, должны висеть в боевой обстановке патронные подсумки, лопатка и фляжка. А ещё старшина! Раззвездяй ты, Саня, а не старшина! Чем врага поражать будешь? Голой задницей? Так фрицы поразятся, до полного изумления. Выжимаю гимнастёрку. Ладонь накалывается на металл. Что такое? Ага, форма «железки» знакомая: комсомольский значок. Носил такой в школе, только на том был ленинский профиль, а здесь и сейчас на флажке должна стоять звёздочка с буквами «КИМ».
Выходит, сознательный я боец, не партийный, но всё-таки и не подкулачник затаившийся. Ладно, учтём. Товарища Сталина, как Верховного Главнокомандующего, я уважаю, хотя и не со всеми его действиями согласен. Потому не станем выпендриваться, а будем пока поддерживать политику партии и правительства, тем более в сорок первом она простая: «остановим, разгромим и уничтожим врага». Когда принялся выкручивать рукава, обнаружил накрепко пришитые звёздочки. Это что, я комиссар, что ли? Не может такого быть, у них на петлицах «шпалы». У меня — треугольники. Четыре на каждой. Вспоминай, Саня, вспоминай! Комиссары, политруки… Есть! Замполитрука — была такая должность в Рабоче-Крестьянской! Политинформации проводили, читки газет всякие… Не, ну нормально?! С теми, кто такие звёздочки носит, немцы не церемонятся, сразу в расход пускают.
В памяти всплывают кадры чёрно-белого фильма: строй наших пленных, церковь на пригорочке, перед строем прохаживается гитлеровский офицер: «Коммунистен, комиссарен, юден — выходи!» Людей выдёргивают из строя, отводят в сторону. А потом — треск выстрелов…
Страшно стало. Спороть звёзды? Хоть зубами содрать?
Блин! Я что — не русский? Ничего вокруг ещё не знаю, только выкарабкался, спасшись от утопания, только осознал себя, где и что — и уже зассал? Сволочь ты, Саня, однако.
Вызверился на себя как на Ельцина, вот правда.
Торопливо принялся облачаться обратно в форму, со сдавленными матюками натянул сапоги поверх сырых портянок, собрал и спрятал в карман непросохшие документы. Хотел было зашвырнуть в реку каску, но передумал: надёргав травы, скрутил жгут, обмазав его землёй и заткнул изнутри вентиляционное отверстие на макушке. Пройдя вдоль берега, нашёл место, где обрывчик пониже, лёг на пузо и ухитрился-таки зачерпнуть стальным шлемом мутной воды. Авось, сразу не вытечет, будет сочиться потихоньку. Фляжки-то всё равно нет, а топать с пересохшим горлом — грустное это занятие.
Человек я городской и в ночной степи хоть и бывал, то либо на копе, с костром, автомобилем и одним-двумя такими же поисковиками, либо ещё раньше, во время учений в годы армейской службы в составе большого скопления народа под названием «рота». Конечно, это дало кое-какой опыт, но вот совершать одиночный пеший поход в состоянии недотопленного кошака прежде не доводилось. Но хочешь-не хочешь, а к своим выходить нужно: «один и без оружия» — это только в кино интересно, а в жизни всё наоборот.
Так что, прикинув по редким хлопкам выстрелов направление, я потопал в темноту, время от времени спотыкаясь на кочках и незаметных в траве норках неизвестных грызунов. Вода из тяжёлой каски при этом плескала на траву и на без того мокрые сапоги. Говорят, в Средние века была такая пытка: человека связывали, накрутив на ноги сырую кожу наподобие голенищ и клали его на жаркое солнце либо просто к горящему костру. «Голенища», естественно, сильно усыхали, причиняя пытаемому сильные страдания. Сейчас, конечно, ночь, хоть и довольно тёплая, невзирая на стихающий дождь, но яловая обувка поверх мокрых портянок радости ни разу не доставляет. Но идти по такой местности босиком без привычки, полагаю, будет ещё хуже. Всяких колючек наподобие перекати-поля и прочего саксаула здесь полно, да и на спящую змейку впотьмах наступить — проще простого. Нет уж, нужно либо успеть дойти до своих и там добыть хотя бы годные портянки (сапоги-то, по рассказам бабушки, в довоенные времена, да и позже были немалой ценностью и вряд ли кто согласится со мной ими махнутся. Или, в лучшем случае, выделят какие-нибудь опорки: «на те, убоже, что нам не гоже». Не согласный я на такое). А не успею дойти, так хоть пересижу светлое время где-нито в балочке. Там и подсушу имущество. Если тут и правда сорок первый год, так будет спокойнее. Безоружному политработнику ходить в предположительно прифронтовой полосе может быть чревато: если немцы не поймают и в чистом поле к стенке не прислонят, то свои с большой вероятностью задержат как подозрительного и доказывай потом особистам, что не верблюд… С учётом полного незнания здешних реалий, начиная от фамилии своего командира роты и заканчивая ценами в гарнизонном чипке перед войной — могут и за диверсанта принять, а с ними в первые месяцы боёв не церемонились. Но даже если просто сочтут дезертиром — особо лучше не станет.
Другой коленкор, если удастся где-то добыть хоть завалящий ствол и патроны, а для полного цимеса приволочь геройски пленённого оберста: вот тогда вопросов возникнет меньше…. Но они всё равно будут.
Размышляя примерно таким образом я неспешно двигался приблизительно в том направлении, откуда раньше слышались звуки выстрелов. Неизвестная река оставалась справа и чуть сзади, местность постепенно повышалась, глаза, привыкшие к ночной темноте, уже замечали разницу меж землёй и небом по линии горизонта. Всё так же в шелестящей траве цвиркали насекомые, дул несильный ветерок… Благодать! Если бы не форма дедовских времён, да не столь давняя пальба, да ещё не странный перенос из вполне современного города в мутную степную речку… Впрочем, за последнее стоит быть благодарным тем силам или явлению, которые совершили его: если верить отрывочным воспоминаниям, за миг до переноса меня тупо «месили» люди в одежде полицейских. Вот только память пока отказывается пояснить причину, да и с собственной фамилией пока что ничего не понятно.
Километра через полтора-два справа послышался лязг металла о металл, чуть позже — равномерное постукивание-погрюкивание.
О, это дело! Такие звуки — явный признак что-то мастерящих, либо, наоборот, разбирающих, людей. Пожалуй, стоит посмотреть, что там за пепелац у здешних «самоделкиных». Вот только не стоит мчаться очумевшим Робинзоном с воплями «Ура! Люди!». Поскольку люди эти вполне могут оказаться каннибалами, пиратами, или, что гораздо хуже, пьяными эсэсовцами, меняющими проколотое колесо мотоцикла. Так что нужно быть осторожнее…
Ах, твою ж дивизию! В размышлениях об осторожности я отвлёкся и грохнулся в неглубокую яму с песчаными стенками и дном, усыпанном стреляными гильзами. Колено больно стукнулось о что-то твёрдое. Да что ж за непруха-то такая!!! Хорошо хоть, не вскрикнул от неожиданности, сдержался. Потёр коленку: вроде цела, ушибся только. Пошарил по дну ямы: гильзы советские, с закраиной донца, притом много: пулемётчик тут, что ли, сидел? Сомнительно: тогда бы отстрел улетал вперёд и вправо. Рука наткнулась на ту самую клятую железяку. Ага, знакомая вещица: пехотная лопатка старого образца, с полотном прямоугольной некогда формы. Впрочем, сейчас полотно заметно погнуто: чем-то хорошо так стукнуло, скорее всего осколком, потому-то владелец и бросил такую нужную в солдатском быту штуку. Ну ничего, мы люди небогатые, нам и гнутая лопаточка сгодится на что-нибудь, хотя бы временно. Это явно стрелковая ячейка, вот только какая-то странная: для стрельбы лёжа глубоковата, для полноростовой — мелка, стенки не укреплены, что с учётом песчаной почвы не слишком хорошо. Слой дёрна есть, и довольно толстый, но вот всё, что глубже — того и гляди осыпаться начнёт. Не, ребята, нужно отсюда выбираться и топать дальше. Нащупываю свою мятую каску: как ни странно, в ней ещё плещется несколько глотков воды. Не пропадать же добру? Выхлебал, водрузил шлем на башку и полез на поверхность.
Судя по побрякиванию металла, неизвестные люди уже совсем недалеко.
Чтобы не выделяться силуэтной мишенью на фоне неба дальше двигался, пригибаясь и крепко сжимая в руке покорёженную лопатку. Дважды обходил стрелковые ячейки, раза три — резко воняющие сгоревшей взрывчаткой снарядные воронки. Услышав раздражённую фразу на незнакомом языке, тут же рухнул в траву, стараясь не шуметь… Но нет, обращались явно не ко мне: уже другой голос принялся что-то рапортовать, явно стараясь смягчить начальственное недовольство. Это был явно не немецкий или румынский язык: слышны были сплошные «ся» и твёрдое «р». Чем-то напоминает китайский, но речь их гораздо мягче: был у меня знакомец, работавший в КНР преподавателем и приезжавший на малую родину только в отпуск. Вон он и пытался познакомить нас с мовой Мао и Конфуция. Правда, тщетно: в моей голове отложилось только «нихао» и «кан лян», то есть «привет» и «неси бревно/остыла печка». Да и что китайцам делать у нас в сорок первом году?
Или это не сорок первый? Да ну! А форма, каска, гильзы в окопчике — это куда? Может, там вообще наши чего-то ковыряются, а что гутарят непонятно — так мало ли в армии нацменов? Я по говору какого-нибудь эвенка от тувинца точно не отличу, если заранее не объяснят, кто из них кто: ну вот ни разу не полиглот, английский с немецким знаю на уровне «руки вверх, Гитлер капут, кто ваш командир, где танки и сколько это стоит?».
Метрах в двадцати впереди, чуть правее, появился неяркий синий свет, частично проявив угловатые очертания какой-то техники. Спустя несколько секунд он стал тусклее, словно пробиваясь через щели неплотно закрытой двери. Светомаскировка, похоже? Я такое не застал, но слышал неоднократно, что в прежнее время стёкла фар и электролампочки специально в синий красили, якобы он менее заметен издалека. Ладно, поглядим, что это за Винтики-Шпунтики такие маскировкой забавляются…
Не пройдя и десятка шагов я вновь споткнулся — и на этот раз вовсе не о кочку. Прямо передо мной вытянулось, раскинув в стороны окостеневшие руки, тело лежащего навзничь человека.
Опустившись на колени, ощупываю его шею. Пульса нет. Покойник, однако, и уже не первый час. Погона на плече вроде нет… Хотя нет! У шва рукава поперечная полоска сукна в пару пальцев шириной, прощупывается пара нашитых тканевых звёздочек. А вот пальцы натолкнулись на кожу наплечного ремня вроде портупейного. Осторожно, стараясь не шуметь, обшариваю убитого. На поясном ремне — неуклюжие патронные подсумки, похожие на небольшие кирпичики, но винтовки рядом что-то незаметно. То ли кто подобрал, то ли отлетела в сторону… В нагрудном кармане какая-то книжечка, наверное, аналог нашей красноармейской. Покойник точно не наш, но и не фриц: уж немецкого-то снаряжения за годы занятий поисковыми работами я навидался. Сую книжку себе в правый карман гимнастёрки, подальше от своих. Документы противника на войне — это важно. Пытаюсь перевернуть тело: маленький, однако, но тяжёлый! О-па! А это что у нас? Справа на уровне поясницы убитого на ремне висит фляжка в чехле, а вот справа — длинный «тесак» с выгнутым к острию крюком на рукояти, упрятанный в железных ножнах. Чёрт, да это же японец! Наконец-то всё встало в голове на места. Штык-нож к винтовке «Арисака» — очень уж характерная штука, подобных к середине двадцатого века даже известные знатоки извращений французы уже не делали, а вот самураи провоевали с такими вплоть до конца Второй Мировой.
Со стороны «Винтиков-Шпунтиков» донеслась короткая фраза агрессивной тональности. Неужто кувалду на ногу уронили? Ну, добро хоть люди своим делом заняты и меня не замечают, хотя расстояние до непонятного ремонтируемого объекта уже совсем недалеко, всего шагов двадцать, если не меньше. Недолго повозившись, разоружаю покойника, вытянув штык из ножен. На ощупь клинок достаточно острый: побриться таким вряд ли получится, но вот колбаску порезать или консервы вскрыть вполне реально. Была бы тут винтовка в комплекте — подобрал бы и уполз подальше, но придётся добывать оружие у тех говорливых ремонтников. Заниматься починкой техники с оружием в руках проблематично, так что свои «стволы» японцы должны отложить как минимум на то время, пока руки заняты инструментом. Так что задача-минимум — тихонько подобраться и прихватизировать их «Арисаки» в пользу малоимущего бойца Красной Армии в моём лице. При этом желательно не обратить на себя излишнего внимания. Поскольку в ином случае придётся рассчитывать только на замародёренный тесак и гнутую лопатку: убегать в темноте от пули слишком рискованно: то ли убежишь, то ли нет. А если у них автоматы вместо винтарей, риск увеличивается многократно. Не просто так в армии нас учили: при обстреле нельзя поворачивать назад, надо уходить из-под огня только рывком вперёд, на сближение с противником. Только тогда есть шанс выжить и уничтожить врага.
Так что, как говорится, приступим, благословясь…
Стянув с покойника ремни, с трудом приспособил их на себя: прежний владелец заметно уступал в росте и телосложении. Воткнул под ремень черенок лопатки так, чтобы прикрывала живот. С детства помню строчки из фронтового письма первого мужа бабушки о том, как такая же лопатка спасла его в рукопашном бою, отрикошетив автоматную пулю. Но и похоронку на него также помню: не уберёгся боец при прорыве Миус-Фронта в сорок третьем, так и остался на высотке, по которой в грёбанные девяностые легла украино-российская граница.
Сдерживая дыхание на четвереньках подбираюсь к непонятной технической хрени почти вплотную. Несмотря на дождь, всё-таки хреновина выделяется на фоне неба. Похоже, это танк неизвестной мне конструкции. Явно поменьше наших «тридцатьчетвёрок», но тоже приличных габаритов машинерия.
И что характерно: на переднем крыле виден силуэт невысокой фигуры курящего человека. Он сидит спиной ко мне, так что то, что он курит, понятно только по запаху табачного дыма и сечению при размеренных затяжках. При этом со стороны невидимого мне левого танкового борта продолжается металлическое постукивание-позвякивание. Разговора больше не слышно, так что, вероятнее всего, японцев только двое, вряд ли третий такой весь из себя ниндзя, что его не услыхать. А с учётом того, что один спокойно курит, когда второй впахивает, курильщик — командир, а второй — простой член экипажа, скажем, мехвод. Это у нас в Союзе «иногда даже ездовые академики встречаются», а у этих скуластых островитян субординация: «я самурай, а ты трудяга, так что трудись давай, миляга».
Помню, крутили когда-то по телеку один мультик, в котором толстый злодей постоянно задавал сам себе вопрос: «есть ли у вас план, мистер Фикс?». У меня, план есть, хотя я и не мистер, но фамилию свою отчего-то запамятовал: раз уж довелось угодить в такую передрягу, то нужно выбираться к своим. А поскольку особисты у этих своих суровые, то в историю с потерей памяти они ожидаемо не поверят, и даже если не шлёпнут на месте за дезертирство или шпионаж, то вполне могут загнать лет на десять, если не больше, в дальние дали, за колючей проволокой с караульными собаками за миску перловой каши драться. Вариант подойти и сдаться прям сейчас самураям вообще не рассматривается: даже если сразу не зарубят — за потомками Аматэрасу это водилось во все времена, — то японские лагеря для военнопленных ничем не лучше родимого КолымЛага, вот только в итоге, если доживу, разменяют наших пленных на своих, и — здравствуйте, товарищи чекисты! Кто бы сейчас не рулил: Ежов или уже Берия — но с мутного мужика спросят со всей чекистской бдительностью. Оно мне надо? Да вот ни разу. Так что, Александр Батькович, придётся добывать себе индульгенцию. И вот что-то совесть совсем не трепыхается, поскольку выбор прост: или я, или эти типы в чужой форме. В конце концов мы явно не в Японии, и этих типов никто не приглашал.
Самурай докурил и сильным щелчком отправил тлеющий чинарик в шуршащую дождевыми каплями темноту. Что-то спросил у ремонтника. Из-за танка раздалась фраза в явно успокаивающем тоне.
Ну, работаем!
Стараясь не шумнуть, поднялся в рост и, пробежав отделяющие меня от танка полдесятка шагов, оперся левой рукой о броню и, наступив на гусеницу, вскочил на боевую машину, чуть было не грохнувшись, когда подошвы скользнули по мокрой стали. Сидящий самурай, накрытый с головой плащ-палаткой тут же отреагировал, резко разворачиваясь в мою сторону и запуская руку под плащ.
Не успел, гад! Правой, с зажатой рукояткой тесака, со всей дури заряжаю офицеру ниже козырька кепи, вкладывая в удар вес собственного тела. Отчётливо слышу хруст переносицы и тут же, оскальзываясь на мокром металле, с матом валюсь в мокрую траву, еле успевая откатиться вбок, чтобы не попасть под падающее сверху тело джапа. Из-за танка появляется второй японец: в комбезе, с молотком недо-бейсболка на черноволосой голове сбита набекрень — ну чисто работяга с автобазы!
Заорав что-то невразумительное, но явно обидное, япона-мамин сын без размаха запустил в меня молотком, умудрившись в темноте угодить вскользь по каске — вот собака! — и вновь заскочить за танк. Умудрившись подняться на четвереньки и при этом не выпустить своё оружие, я как был, с низкого старта, рванулся за ним. Ну, ну а чё? Если каждый будет молотками швыряться, так никакого здоровья не напасёшься!
Оп-па! А танкист-то шустёр! Уже схватил короткую винтовку без штыка и возится с затвором, норовя загнать патрон в патронник. Нафиг мне такое щасте! Подскочив, хватаюсь ладонью за ствол у мушки, тесаком наношу удар по руке джапа, но солдат как-то изворачивается, выдёргивая оружие и рефлекторно нажимая спуск. Бабах! И пуля, звонко ударившись о броню, с обиженным визгом рикошетирует в ночное небо.
Японец делает выпад «Арисакой», норовя ударить мне в грудь. Был бы штык примкнут — могло быть плохо. Они у них длинные. А так что винтовка, что палка, только потяжелее. Поворотом корпуса ухожу от тычка, раскрытой ладонью отбиваю оружие врага и тут же лишаюсь своего тесака: неожиданным хлёстом танкист бьёт по запястью и пальцы сами разжимаются. Рефлекторно отдёргиваю руку, второй хватаясь за ушибленное место — и тут же эта сволочь, подскочив вплотную, пыряет неизвестно откуда взявшимся ножиком прямо в живот! А вот фиг! Лезвие натыкается на лопату и складничок выпадает из руки врага: я пытаюсь выкрутить его руку на излом. Ага, щ-щаз! Согнувшись, джап проворачивается в том же направлении и, зацепив свободной рукой меня за ногу, делает резкий рывок. Мы оба обрушиваемся в мокрую степную траву и японский танкист остервенело вцепляется мне в горло. Пытаюсь боднуть каской в лицо — не выходит резко согнуть шею. Луплю японца по ушам — бесполезно, он только болезненно-зло вскрикивает, наверное, тоже по-своему матюкается. Эх, тесак бы сейчас, а лучше — «макарку»! Но нету. И какой ещё Макарка? Мне б хоть кто подсобил, и на Абрама Шмулевича согласен! В глазах темнеет, нечем дышать… А руки сами ухватываются за голову и челюсть врага и резко рвут в сторону. Мнится, что слышно, как трещат шейные позвонки, но так не бывает… Накатывает Тьма.

+2

3

Бифуркация

Октябрьский дождь не прекращается уже четвёртый час. Ноги лошадей погружаются по бабки в раскисший южный чернозём. Неудивительно: лошадь — скотина тяжёлая, так ещё на спине в сёдлах не мальчишки-пастушата (те и ездят-то больше охлюпкой), а здоровые взрослые мужики в пропитанных водой толстых шинелях, у каждого — винтовка и стальная шашка, а позади приторочены специальные чувалы, которые старослужащие, «забритые» ещё в мирное время, по старой памяти зовут «чемоданами». Нынче-то «чемоданом» чаще кличут крупнокалиберные снаряды, с нарастающим гулом летящие по воздуху, рвущие и корёжащие всё вокруг при попадании. Слава Богу, в дождь вражеские канониры без особой нужды не стреляют: корректировщикам ни черта не видать дальше сотни-полутора шагов от своих позиций. Но вот лошадкам идти в дождь трудно…
Пятеро драгун едут компактной группой: дождь, сумерки — растягиваться в шеренгу не стоит, легко можно отбиться от своих и попасть в плен. А кричать-шуметь нельзя: противник может услышать и резануть из пулемёта. Конечно, их задача — обнаружить новые позиции врага. Но если они тут все лягут от одной очереди, то ничего хорошего не будет. Кроме обнаружения, нужно ещё вернуться и доложить об этом. А мёртвые не докладывают…
Молодой унтер слегка обгоняет драгун. Стянув на спину мешающий башлык, вслушивается в октябрьские сумерки, стараясь в шуме дождя и чавканье лошадиных копыт уловить звуки чужой речи, шлепки падающих с лопат на будущий бруствер при рытье окопа пластов земли или бряцание ложки по котелку с гуляшом или супом… Нет, не слыхать! Только шелест падающих капель и чавк выдираемых их почвы копыт…
И вдруг — ГРОХОТ!
Нога мерина едущего позади драгуна надавила на покрытую грязью дощечку. А под дощечкой вражеский сапёр пристроил мину… Двое солдат и две лошади были поранены, а ехавшему чуть впереди унтер-офицеру Георгию Жукову, недавно награждённому солдатским «Егорием» за захват немецкого офицера, маленький, с ноготь большого пальца, кусочек германского железа вошёл сзади точно под основание черепа…
Один крохотный кусочек. Один крохотный эпизод Великой войны. Один из десяти с лишним миллионов…

Ну ты и сука, покойничек… Мелкий-мелкий, а чуть на тот свет не отправил, малости не хватило… По застывшему в злобной гримасе лицу мёртвого японского танкиста стекают капли дождя. Ну что за непруха: второй раз подряд удушить норовят, то какие-то полицаи, то этот… каратэка мазутный.
Стоп! А второй? — страх продёргивает по внутренностям.
Резко откатываюсь от трупа, переходя в сидячее положение.
Фух, вроде всё спокойно: темнеющая у танковой гусеницы масса не шевелится и это, похоже, тот самый командир машины.
Выдернул лопатку из-за ремня — какое-никакое, а оружие. Пригибаясь, подхожу. М-да… Неживой самурай, однако…
… И сразу накатила слабость в позвоночнике, мышцы крепко расслабились… Чтобы не сесть снова в грязюку, пришлось привалиться к крылу боевой машины. Лицо перекосило в беззвучном смехе, как у истеричной мамзельки.
Блин горелый, что я за урод такой? Только что угробил двоих мужиков — ну, пусть иностранцев и вообще не с нашей армии, но они полчаса назад обо мне вообще не знали, да и я о них тоже. И — никакой реакции, никаких переживаний, кроме адреналинового отходняка — но не из-за убийства, а из-за того, что сам жив остался. Говорят, что самая бурная реакция — на первого тобой убитого, а потом можно привыкнуть. Не знаю. Не уверен, да и не убивал я раньше… Не убивал? Точно? А если всё-таки — уже? Я сам, или этот парень с треугольниками в петлицах, место в мозгу которого я занял? Вот же ж блин без маслица…
Ладно, не пингвин: сколько ни сиди — птенчика не высидишь. Нужно к своим топать. Но предварительно закончить с делами здесь. Оберста в плен захватить не получилось, да и нет здесь оберстов, да и фрицев как таковых не наблюдается — и, вероятно, это хорошо. Мне и японцы хлопот доставили, особенно мазута. Вот бы никогда не подумал, что у них танкисты такие шустрые и злые. А ещё говорят «пролетарии всех стран, соединяйтесь». Что-то стремления к этому в мехводе не заметил, так что пока и я воздержусь.
Перевернул тело самурая — хорошо, что сейчас ночь, проломленное рукоятью тесака красотой явно не блещет. Плащ-накидка, которая прежде прикрывала офицера от дождя, при падении и переворачивании трупа распахнулась и теперь китель постепенно начинает промокать. Придавленная бедром покойника, топорщится характерная рукоять японской сабли — к ней он инстинктивно дёрнул руку при виде меня! А зря. Ну, что уж теперь, покойнику оружие ни к чему, я полагаю. А вот на правом боку тяжёлая кожаная кобура. Ну-ка-ну-ка… Что у нас тут? Видно плохо, но пистолет увесистый и даже в темноте — красивый. Чем-то похож на «парабеллум», но не он. Оп! А в рукоятке-то пусто, нет магазина с патронами — и это в прифронтовых условиях? А запасной? Ура, запасной на месте, в кармашке. Нечего тебе там делать, давай-ка сюда… Ага, кнопки сброса на рукоятке нет, да и сама по себе – сделана грубовато? Деревянные шероховатые щёчки с широкой горизонтальной насечкой, шершавая рамка под пальцами… Не пойму, японцы что, внешнюю доводку оружия не делают? Так вроде не война, чтобы «клепай больше, давай дальше». Советское и немецкое оружие, которое доводилось держать в руках, на ощупь было гладенькое и приятное, а этот экземпляр… Гм… Так, а где тут у нас предохранитель? Эта пимпочка? Попробовал сдвинуть вперёд — не идёт. Надавил — бесполезно. Не понял… Так, а это что за такое спереди, почти у окончания рамки? Так, вперёд не движется… А так? Проворот на сто восемьдесят градусов снизу-вверх, щелчок! Ну вот, просто, как мычание. У калашоидов что-то похожее по принципу действия. То есть будет у калашоидов, сейчас-то Михаил Тимофеевич о создании автомата и не задумывается, тащит службу где-то в Киевском Особом, танкистом…
Ладно, с заряженным пистолетом чувствую себя заметно комфортнее. Оружие за пояс, смотрим дальше, что у его японского благородия в карманах-то? О, в нагрудном кармане вместо ожидаемых документов обнаружилась початая сигаретная пачка и аккуратная зажигалка. Пригодится. Так, что-то плотное на груди. Внутренний карман? Разумеется. Расстёгиваю пуговицы и сую руку. Не очень-то приятно обшаривать мертвеца — но тут война и ничего не поделаешь. Ага, вот оно. Вытягиваю бумажник — может, я и ошибаюсь, но на ощупь, кажется, натуральная крокодиловая кожа. Остались сиротками Тотоша с Кокошей, никто им не выклянчит больше галоши… Подсвечиваю зажигалкой: в бумажнике три отделения. Среднее, самое толстое, заперто двумя застёжками — кожа с латунью. Что там? А, деньги, несколько десятков вдвое сложенных купюр. Не бедствовал покойник, но мне это не интересно. Смотрим дальше: вот и документы: три разноформатных картонных книжки, в самой большой вклеена фотография в военном мундире. Знакомых букв не обнаружено, только японские кракозябры — этого следовало ожидать. Ну ничего, раз мы с Японией воюем, значит, при штабах должны водиться переводчики, вот пусть и переводят. В третьем отделении — вдвое сложенные конвертики с письмами, открытка с горным пейзажем, где над вершиной горы краснеет японское Восходящее солнце, а на его фоне летит куда-то стайка бипланов. Тут же, в отдельном конвертике, фотографии. На каждой огонёк зажигалки высвечивает лицо владельца. Вот он, стройный и худощавый вьюнош, в тёмной униформе и смешной фуражке, стоит на фоне какой-то ротонды, а на плечо его опирается высокий представительный пожилой офицер в мундире с тремя рядами орденов. Левая рука офицера – кто он? дед? отец? начальник военного училища, решивший сняться с лучшим учеником? — опирается на саблю с несоразмерно длинным эфесом вроде бы европейского типа, но, похоже, предназначенном для хвата обеими руками. Другая карточка. Персонаж уже в кожаной куртке и круглом шлеме со свисающими «ушами» позирует на фоне каких-то раскиданных мешков и перевёрнутой на бок пушечки, а где-то на заднем плане над заснеженным полем стелется дым от горящего здания. Вот он около танка, похоже, этого самого, возле которого теперь лежит, вот радостно улыбается и машет, высунувшись из танковой башни. Фотограф подобрал удачный ракурс: с фотоснимка можно хоть сейчас перерисовывать плакат «слава ниппонским танкистам!». Теперь не нарисуют… Ладно, пригодится: прячу бумажник в карман своих шаровар — в нагрудный, на гимнастёрке, он не помещается, тем более, что в нём уже документ японца, у которого я позаимствовал винтовочный тесак. Перехожу к осмотру брючных карманов, где и обнаруживаю ещё одну полезняшку: небольшой складной ножик с костяными накладками.
Тоже полезно… Перехожу к осмотру покойного японского пролетария. Этот мельче, да и лежит на спине, потому ворочать его почти не нужно. В карманах негусто: солдатская книжка, какая-то маленькая коробочка кубической формы, плотный мешочек с вышивкой, напоминающий очертаниями отменённый в РККА офицерский погон, мешочек с несколькими монетками и парой замызганных даже на ощупь купюр — и всё. М-да, этот солдат на войне нажиться не успел, судя по всему. Да и что можно взять в голой степи?
К слову о степи: похоже, теперь я понял, где очутился. Разумеется, ни о каком сорок первом годе и речи быть не может, равно, как и о сорок пятом: тогда бы на плечах были бы погоны — их ввели в Красной Армии как раз в период боёв за Сталинград. А «при петлицах» мы всерьёз схлёстывались с японцами после окончания интервенции только два раза: в пограничных боях у озера Хасан, где после нескольких дней боёв одержали героическую, но, увы, пиррову победу, и в тридцать девятом, на Халхин-Голе. Поскольку местность у Хасана — либо болотистая низина, в которой, так и не вступив в бой с врагом перетопло немало наших танков, либо каменистые сопки — Заозёрная, Безымянная и Пулемётная горка — а здесь ни того, ни другого не наблюдается — значит, по методу исключения, занесло меня на Халхин-Гол.
Я, вообще-то, атеист и ни в «тот свет», ни в «переселение душ» не верил, хотя в детстве «нелегально» крещён аж два раза: сперва бабушка-полька, втайне от деда, ветерана трёх войн и твердокаменного сталиниста, во время моего пребывания у них на каникулах, отыскала где-то ксендза и он провёл католический обряд, а после матушка, узнав о таком поступке свекрови, уже дома поволокла несчастного второклассника уже в православный храм. А поскольку в гарнизоне ничего не скроешь, да и ни одной действующей церкви в радиусе километров трёхсот с гаком не имелось, одни мечети, пришлось дожидаться отпуска и ехать для совершения ритуала к кумовьям в РСФСР…
Странно: вот это вспоминается, а вот собственная фамилия, имена родных — нет… Всплыла только сценка: я сижу на подлокотнике кресла рядом с дедом, в руке — тяжёленький орден с портретом русского богатыря в серединке. А дедушкин голос произносит: «Мы тут собрались трое тёзок — ты, да я, да Невский — он ведь тоже Александр»… А лицо деда почему-то не проявляется в памяти… Странно…
Вероятно, что-то в легендах об реинкарнации есть: иначе как бы я сейчас размышлял и управлял этим сильным, но совсем не моим телом? Ладно, пока запишем в странное и непонятное. Однако стоит посмотреть и внутри танка, оказавшегося в моём распоряжении. Я, конечно, ни разу не танкист и вообще сроду не управлял гусеничной техникой — но вдруг та, внутри, отыщется что-то полезное. Например, сейчас полезно было бы чего-нибудь пожрать, поскольку в желудке, кроме речной воды — заметьте, ни разу не кипячёной и тем более без «градусов», — нет абсолютно ничего.
Обошёл машину по кругу, приноровившись, взобрался на броню. Неплотно закрытая полукруглая створка башенного люка пропускала тонкую полоску неяркого синего света. Ну да, зачем японцам было запирать повреждённую машину, раз они находились тут же? Ни разу не бывал внутри импортной бронетехники — пора исправить упущение. Проём оказался для меня тесноват, тем не менее полминуты спустя удалось влезть в танк и закрыть обе створки — незачем тут лишнее внимание привлекать.
Внутри тоже тесновато, крепко попахивает бензином, йодом и ещё чем-то незнакомым. В синем свете внутренняя часть брони кажется зеленоватой. Потрогал — заводская покраска. Читал, что у немцев танки изнутри белым красили. Но тогда и казалось бы тоже всё сине-голубым, значит, колер другой. Вероятно, жёлтый или оранжевый. Позади места наводчика, совсем близко — двигатель, похоже, размещён вдоль и как бы не спарен. От него горючкой и воняет, ясное дело. В самой башне установлена пушечка, в боеукладке — аккуратные снаряды-пузатики. Достал один — на донце гильзы иероглифы, прочесть калибр не сумею, но на глаз примерно миллиметров пятьдесят, может чуть больше — ну не артиллерист я ни разу, в этом деле не разбираюсь. Отличить пушку от миномёта или «катюши», конечно отличу, но с деталями — это не ко мне. Впереди и внизу видны ещё два сидения. Странно, японцев же двое было, куда третий подевался? Правее явно место механика-водителя, левее, соответственно, пулемётчика, там же курсовой пулемёт. Полез вынимать — а вот фигушки-заюшки! Машинка неведомая, и как закреплена в, скажем так, шаровой установке, непонятно совершенно и выниматься, зараза, категорически не желает. М-да… Огорчительно.
Ревизую наличествующие железные коробки, который в танке несколько. Инструментов нет — видимо, мехвод их все наружу вытащил. Зато нашлись снаряженные магазины к пулемёту — десяток полных и пара пустых, сумка с четырьмя гранатами: чугунные корпуса с горизонтальными бороздками по кругу удобно лежат в руке. Пригодятся.
Наконец, обнаружил — сперва позади места механа, а потом и за командирским — коробки с японскими сухпайками. Нет, всё-таки логика у потомков Аматэрасу какая-то странная. Солдатский паёк он чем ценен? Тем, что во-первых, упакован-законсервирован так, что должен долго не портиться, а во-вторых, любой продукт из него теоретически можно съесть, не прибегая к готовке, поскольку в военно-полевом быту возможность воспользоваться печкой или развести костёр выпадает далеко не всегда. А тут, что у офицера, что у рядового (или кто там этот каратэка по званию был?) большую часть пайков составляют сухие крупы: мешочек граммов на шестьсот-шестьсот пятьдесят риса, и мешочек пшеницы, раза в три меньший. С животными белками получше: у солдата бумажный пакетик с нарезанными кусками сушёной рыбы, один из которых я сразу отправил в рот — не вобла, но тоже вполне съедобно, — а у офицера — ломоть копчёного сухого мяса в похожем пакете, граммов на сто пятьдесят и маленькая плоская баночка с рисунком свиной головы. Наверное, тушёнка. Картонные коробочки, пахнущие чем-то острым. Расколупал одну — внутри какой-то квашеный овощной то ли салат, то ли гарнир. Попробовал и это: огурцы, баклажаны, кажется, дайкон и ещё что-то незнакомое — вот только слишком щедро добавлен соевый соус, а я как-то к нему без восторга отношусь…
Слегка заморив червячка и припрятав коробку с остальными харчами в опустошённую противогазную сумку с дурацкой шнуровкой на задней стенке, решил всё-таки разобраться с собственной идентификацией. Ладно, прошлые воспоминания проявляются в мозгу урывками и, кроме собственного имени толком ничего не помню. Но у этого парня, тело которого я вытащил из реки с собственным разумом в голове, есть друзья, сослуживцы, родственники, командиры, просто знакомые, в конце-то концов! И получается, что они его знают, а вот я их — нет! Время мне досталось суровое, здесь к подобной «забывчивости» относятся совсем без «понимания». Могут, конечно, и в сумасшедший дом упечь, как психбольного, а могут и посчитать, к примеру, что Имярека японцы поймали — ну, или убили, — а в его форму внешне похожего белогвардейца-эмигранта переодели и со шпионским заданием ка-а-ак послали!
Ну, да документы какие-то наличествуют, хоть и промокшие, а лампочка синяя от танкового аккумулятора хоть фиговенько, но всё-таки светит. Вот сейчас и посмотрю, кто я таков есть и что из себя представляю на нынешний исторический момент…
Достал клеёночный пакетик из нагрудного кармана гимнастёрки, как можно бережнее развернул. Так, что у нас тут… А у нас тут документ, и не простой: светлая книжечка сантиметров десяти в высоту, на картонной обложке — смотрящий влево профиль: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! ВСЕСОЮЗНЫЙ ЛЕНИНСКИЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ СОЮЗ МОЛОДЕЖИ Секция Коммунистического Интернационала Молодежи ЦК ВЛКСМ». Странички слиплись, но теперь-то у меня есть честно затрофеенный складной ножик! Кстати, клинок у него непривычной формы: не сходится на острие, а заканчивается как на опасной бритве, только не перпендикулярно, а по диагонали от режущей кромки к обуху. Японцы — те ещё затейники. Лезвием ножа аккуратно расслаиваю документ постранично. В СССР комсомольский билет — второй документ по значимости после партийного. Паспорт, «военник» или красноармейская книжка, всяческие пропуска и иные удостоверения и справки — всё важно, но постольку, поскольку. Тех же паспортов половина населения не имела и не слишком переживала по этому поводу: по всей стране, кроме погранзоны, военных объектов и оборонных заводов, ну и, вероятно, московского Кремля, можно передвигаться абсолютно свободно. А вот при утере партийного или комсомольского билета неприятности гарантированы со стопроцентной вероятностью. На всю страничку фоном — изображение ордена Красного Знамени. Чернила слегка расплылись, но прочесть можно даже при таком паршивом освещении.
Фамилия Новиков
Имя и отчество Александр Пантелеймонович — ну и отчество парню досталось! Надо заучить, а то ведь как «родного батьку» звать забуду невзначай.
Год рождения 1916. Значит, последнего царя живьём застал, впрочем, вряд ли видел.
Год и месяц утвержд. членом 15-7-36. В девятнадцать-двадцать лет, получается, уже не школьник.
Наименование комитета, выдавшего билет Кагановичский райком Краснодар
Секретарь комитета — неразборчиво, начинается, похоже, на «Во…»
Ага, «Вступительный взнос уплачен…», «За билет уплачено»…
«Месячный заработок» — 100 руб., 120 руб… Членский взнос при этом 20 к. А вот дальше интересно: «Интернациональный взнос». За 1936-й год стоит сумма 10 к., а там, где должен быть 1937-й, вклеена марка номиналом в десять копеек, где на фоне Кремлёвской стены и Мавзолея Ленина изображены четверо целеустремлённых людей под почему-то белым знаменем с буквами «МЮД», притом у следующего за знаменосцем бородача и примыкающего к «барбудо» явному азиату в руках крепко сжаты винтовки с примкнутыми штыками. Замыкающая композицию девушка вроде бы безоружна: наверное, санитарка, звать Тамарка. Или Ленка, или вовсе Фёкла… Блин, вот чего меня вечно заносит-то? Про санитарку явно не моя мысль… На следующей страничке уже «Шефский взнос». Двадцать трудовых копеечек в год платили шефы-комсомольцы. Вот только в упор не вспомню, над кем таким я шефствовал…
Текст на отдельных четвертушечках бумаги не разобрать: написанные химическим карандашом строчки смазались напрочь, только пальцы перепачкал. А что у нас за конвертик?

+2

4

Конвертик простой, на двух наклеенных марках — работница и крестьянка с серпом на плече. Получатель, как и предполагалось, я, в смысле — я нынешний, Александр Новиков. А вот отправительница — некто М.П. Кривонос, проживающий в Краснодаре на улице Гоголя. Из Кривоносов припоминаю только лихого запорожского казака, бившего ляхов во времена Хмельницкого. Ну, он точно с того света цидулку бы не присылал. Что внутри? А внутри у нас — наклеенная на картонку фотокарточка и собственно письма. Снимок небольшой: в центре на стуле сидит пожилая женщина в платке, за ней — заметно более молодая светловолосая, в малороссийской «сорочке-вышиванке», по сторонам стоят две улыбчивые девочки — одна лет десяти на вид, вторая — подросток. Оборот пустой, нет даже штампика фотоателье.
Почерк письма аккуратный, сильно размокнуть оно не успело, читается почти всё:
«С приветом с твоей родины.
Здравствуй мой дорогой братик!
Посылаем мы тебе пламенный горячий привет и поцелуй.
Передают привет тебе Машуля и Сталена, а ещё Мария Николаевна. Саша, мы твое письмо получили за которое очень и даже очень благодарим из которого узнали, что ты жив - здоров. Саша, Дуню взяли работать телефонисткою в Ростове, пишет, что дали место в общежитье и казённое мундированье, так что теперь все хлопцы ейные будут. Валька Маслакова совсем с глузду съехала, записалась в совиахим на курсы шофёров, хочет на грузовик потом пойти работать. Всё думает тебя превзойти, пока ты с Красной Армии не вернулся. А я ей гутарю, что не бабское дело в машинах ковыряться, и сила там в руках нужна. Смеётся только. Ты б, Сашко, кого другого себе присмотрел, не то гляди — так тебя зажмёт, что и не охнешь.
Карапетяновский Самвелка приходил, рассказывал, что ихний Ованес с Митром Кондратько на танкистов уже выучились и зараз где-то в Белоруссии командуют, в одну часть их послали. Вот если б ты поумнее был — так с ними бы учиться пошёл. У командира и оклады хорошие, и мундированье казённое добротное, а главное — от всего трудящего народа большое уваженье и почёт. Опять же — девушки командиров любят. Помню, когда с Андрюшей ходили на Горячие Денёчки смотреть, я от чуствий вся исплакалась. А ты как байбаком был, так им и остался.
Вот сейчас за Андрея написала — и сызнова тоска на сердце. Пенсию-то за него НКПС исправно начисляет, вроде и грех жаловаться. Но всё одно тоскливо, что погинул он во цвете лет. Я на маслозаводе получаю неплохо, да к тому профсоюз и жмых выписывает, и масла по паре бутылок поквартально, а к Первомаю премию в 100 рублей дали. Машулю Мария Николаевна вовсе хорошо шить обучила — племяшка-то твоя уже большая, скоро невеститься пора придёт — и теперь они вдвоём надомничают. На вторую машинку покамест не скопили, пользуются той, какую Андрюша в 29-м с Киева привёз. Так что живём неплохо, денег хватает. Потому за нас не беспокойся, стойко защищай нашу родину вместе со всей Красной Армией, чтобы никакая сволочь не смела совать свое свиное рыло в наш советский край.
Служи честно, не позорь нашего роду, сполняй наказы командиров и держись товарищей.
Засим низко кланяюсь и остаёмся мы в ожидании когда ты возвернёшься хотя бы на побывку, а лучше насовсем.
Сестра твоя Марина.»
Ну вот, оказывается, теперь у меня в далёком Краснодаре есть сестра Марина и, как я понимаю, две племянницы. Ещё какие-то Мария Николаевна, — явно не мать, возможно, свекровь сестры или ещё какая родственница, — Дуня-телефонистка, непонятной идентификации и некая Валентина Маслакова, начинающая королева кубанских дорог и «симпатия» Александра Пантелеймоновича Новикова, то есть теперь моя. Во всяких книжках герои, как правило, родичами и девушками из своего прошлого, как правило, не обременены и вольны делать что угодно, героически геройствуя и прогибая окружающий мир под свои задумки и хотелки. Но то книжки, а это — жизнь, а в жизни всё немножечко сложнее, чем пишут. Ладно, раз уж так сложилось, буду иметь в виду и держать данные факты в памяти. Вдруг кто-то спросит «а что из дома пишут?» — вот и поделюсь с интересующимся. А не спросят — и того лучше.
Вновь завернул бумаги в клеёнку, откромсал ножиком кусок резины от японского противогаза для дополнительного предохранения от влаги и получившийся свёрток упрятал в карман. Снова безуспешно попытался снять пулемёт, но пришлось ограничиться одним затвором — и с тем разобрался не сразу. То же злодейство сотворил со вторым пулемётом, который торчал в задней части башни. Сунул затворы в гранатную сумку — еле застегнул. Хотел снять пушечный замок — не получилось. Тут, вероятно, спец по артиллерии нужен. Поразмыслив, Вынул гранату, примерился к … даже не знаю, как называется: в винтовке и автомате это патронник, а у пушки как? «Снарядник», что ли? В общем, прикинул на практике: чугунный корпус спокойно туда помещается, даже зазор в несколько миллиметров остаётся. Вынул обратно, из хранящегося в отдельном кармашке сумки пенальчика вынул взрыватель с забавной петелькой из конопляного шпагата — она у самураев вместо привычного кольца приспособлена — и аккуратно вкрутил. Затем осторожно засунул гранату внутрь казённой части орудия, правой рукой ухватился за рукоятку замка, левой — за петлю-«кольцо». Мысленно дважды перекрестившись и по-католически, и по-православному, — я ж теперь комсомолец и целый замполитрука, здесь такое церковное мракобесие не приветствуется — резким движением выдернул предохранительную вилку взрывателя и сразу же с маху захлопнул замок.  И даже успел отшатнуться, пригибаясь, когда глухо бухнуло и орудийный замок вновь распахнулся и башню заполнил едкий и вонючий дым. Да твою ж дивизию!
Я, резко выпрямившись, сунулся наружу. Хорошо, что на голове каска, иначе расшиб бы череп о створки башенного люка, но и без того мало не показалось. Вот только открыться-то люк открылся, и я даже высунулся на свежий воздух почти по пояс — и тут же застрял!
А вы бы не застряли? На одном боку сумка с гранатами, на другом — с сухими пайками, опять же пистолет неизвестной породы… Это всё ни разу не стройнит фигуру, а я и без того парнишка немаленьких габаритов. Пришлось, продышавшись и отплевавшись от горечи во рту, сорвать болтающуюся на каком-то штыре мокрую тряпку и сделать из неё здоровенную повязку на лицо, а затем набирать в лёгкие воздух и вновь лезть в недра танка. Не, ну не свинство ли: моим салом мне же и по мусалам! Неблагодарные эти японцы и гранаты у них не той системы…
Стащив с себя обе сумки, выпихнул их наружу и уже, было, собрался выбираться, когда увидел подозрительно знакомые овальные очертания металлического бочонка. В похожих, только деревянных, хранят домашнее вино. Значит, в металлическом, скорее всего спирт. А спирт — это не столько выпивка, но и литров двенадцать, судя по объёму тары, жидкой валюты. Авось, когда к своим приду, пригодится — да хотя бы начальству сдать, чтобы подобрело и санкций за отлучку не применило. Прихватив бочонок, поднатужился и выпихнул наружу и его. Теперь можно и самому покинуть машину.
Кое-как выкарабкавшись, поднял с кормы сумки и вновь нацепил на себя. Тяжеловато, но терпимо, всё не мешки по пол-центнера на мельнице таскать. Железный бочонок, как выяснилось, в силу своей овальности, свалился на землю. Спрыгнул, наклонился поднять — и заодно подобрал утерянное покойным японским мехводом оружие. Вещь полезная, от пистолета на дальних дистанциях проку немного, а тут длинноствол… Впрочем, не особо и длинный — меньше метра общая длина. Значит, не винтовка, а карабин. Странно, про карабины «Арисака», кажется, слыхать не доводилось. Ну и ладно, главное — что это оружие. Содрал с лица тряпку, протёр ей карабин сначала «вчерновую», на ощупь, потом запалил зажигалку, чтобы, вынув затвор, протереть и его.
О-па! А тряпка-то не простая, оказывается. Развернул, присмотрелся при помощи неровно горящего огонька: так и есть! Белое полотнище, в центре — красный диск, а по белому разбросаны чёрные кракозябры иероглифов. Понятно, чего оно над танком торчало — флаг, если и вовсе не боевое знамя части. Японские флаги я точно видал, там никаких надписей не было, только диск посерёдке. Тоже прихватить надо: не каждый день такой сувенир попадается. Правда, если вдруг самураи с ним поймают… Ой, лучше не думать…
Затвор я всё-таки вынул, протёр, поставив на корму танка горящую зажигалку, посмотрел канал ствола на предмет загрязнения — пришлось всё-таки вынимать шомпол и прочищать набившуюся в дуло грязь — и укомплектовал всё обратно. Попытка вставить в магазин вместо стреляного пулемётный патрон успехом не увенчалась. И калибр у винтовочных меньше, и размеры — потому выкинул лишние прямо в грязь и потащился искать давешнего покойника, подсумки которого я снял с ремня и оставил с ним рядом. Нашёл, кое-как приладил вновь на ремень, снова с трудом застегнул. Открыл один из двух передних — ага, две картонных пачки. Проверил — в ней три снаряжённые обоймы. Выходит, шестьдесят патронов в передних подсумках, задний по габаритам вдвое больше, так что, выходит, всего у меня теперь сто двадцать, да четыре в магазине. Вполне можно жить какое-то время.
Может, немножечко за это употребить? В смысле, за жизнь вопреки всяким гадам? Если не злоупотреблять — а я зло не употребляю, предпочитаю добро — то почему бы и не «да»?
Присел а землю — и так весь грязный и мокрый, хуже не станет, поставил бочонок на колени, наощупь нашёл закручивающуюся пробку. Тугая, зараза! Но всё же открутил…
— Да вот же блин блинский!!!
Характерный запах бензина ни с чем не перепутаешь. А я-то, дурень, раскатал губу на спиртяшечку… Ну и хрен с ним, не жили сыто-пьяно, нечего и начинать. Однако внутри почти каждого человека сидит малюсенький такой куркуль с огромным чувством собственника. И вот этому микрокуркульчику до невозможности жалко оставлять просто так честно затрофеенный бензин. Но и тащить с собой неизвестно сколько километров лишнюю тяжесть, да по темряве, да под дождём — хоть он. похоже, и ослабевает… Я всё-таки не ишак, чтобы лишним навьючиваться. Но и выливать горючку на землю отвратительно: куркулёныш такого не простит, спать спокойно не даст.
Стоп! А почему, собственно, на землю?! В голове всплыло откуда-то забавное выражение: «используй то, что под рукою, и не ищи себе другое». А что у нас под рукою или, по крайней мере, в «шаговой доступности»? Пра-авильно!
Вновь поднимаюсь на ноги, вскидываю карабин на плечо и, подобрав бочонок, топаю обратно.
Через десяток минут, избавившись от лишнего груза, я пошёл в сторону, откуда звучали редкие винтовочные выстрелы и порыкивали пулемёты. А за спиной на щедро политом бензинчиком моторном отделении японского танка весело танцевало пламя…

+2

Быстрый ответ

Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»



Вы здесь » Книги - Империи » Полигон. Проза » Звезда на рукаве