2.
Вот уж что тетушка умела в совершенстве – так это отвлекать от мрачных мыслей. И вообще от любых.Через полчаса Алиэн, как бывало всегда в первый день по приезде, забыла обо всем на свете, к исходу часа начала подумывать об укрытии. Но незаметно улизнуть из гостиной было невозможно – гостиная, которую Алиэн вдруг стала про себя именовать «ограниченным пространством», и всего лишь четверо несчастных – Рой и Рей, теткины сыновья-погодки, Форменное Наказание и она, Алиэн. Ну, и одна счастливая – понятно кто. Не улизнешь.
Гвардейцев хозяйка незамедлительно выпроводила во флигель, не забыв прокомментировать, обращаясь к домочадцам, но так, чтобы уходящие услышали и наверняка приняли к сведению:
– Не хочу, чтобы мой дом превратился в казарму.
Бригг и Фенелла понятливо исчезли сами – отправились обустраивать покои принца и принцессы.
Ужин подали рано – в шесть вечера («У нас простые и здоровые привычки», – не преминула пояснить тетушка), но длился он – со всеми трогательными воспоминаниями, рядом с которым негде было затесаться мыслям о настоящем, – до восьми. Чай пили уже при свете, причем не электрическом: слуги внесли в столовую с дюжину керосиновых ламп и расставили их на столе и по периметру комнаты. Настолько спокойно и сноровисто, что не приходилось сомневаться: они выполняют привычное, обыденное дело, не испытывая ни малейшего недоумения.
– Тетушка, позвольте узнать, почему именно такое освещение? Не припоминаю, чтобы раньше вы экономили на электричестве.
– С некоторых пор я поняла, что живой огонь успокаивает меня и я легче засыпаю. – Пожилая дама с нежностью погладила матовое стекло ближайшей к ней лампы. – Ну а теперь... понимаешь ли, в прошлую войну, когда я была примерно в твоих летах, даже во дворце были перебои с электричеством. И тут выяснилось, что во всем дворце ни одной керосиновой лампы. Благо у одной престарелой горничной нашелся запас свечей...
– А кстати, почему именно лампы, а не канделябры со свечами? – Алиэн не успела договорить, как сообразила: сейчас надлежит спрашивать совсем о другом. Но тетя уже включилась в тему:
– Ты не поверишь, но канделябры и свечи тоже есть. Это торжественный вариант, на случай приемов. Мы тут даже костюмированные вечера устраиваем. Буду в столице – надо помочь вам что-нибудь подобное на ближайший праздник...
Дункан сдавленно хихикнул. Это на мгновение прервало поток тетушкиного красноречия, и Алиэн воспользовалась моментом, понимая, что если сейчас не задаст тот самый вопрос, потом может утратить решимость:
– Тётя, скажите, я правильно поняла, что в прошлую войну столицу тоже обстреливали? Ни разу нигде не видела упоминаний об этом.
Тетя немного замялась. На несколько секунд – но замялась. А потом все тем же напористым тоном выдала:
– Есть то, о чем не рекомендуется писать и говорить. Ты выросла в нашей семье. Ты знаешь.
– Но ведь многие видели.
Тетя пожала плечами.
– Понятно, что это наверняка обсуждалось, но кулуарно. Обсуждать публично или печатать что-то об этом недоразумении в газетах настоятельно не рекомендовали, и предупреждение подействовало.
«Недоразумении?» – у Алиэн в очередной раз сердце сжалось от дурного предчувствия.
– Ну да хватит об этом. Я так рада вас видеть, и так замечательно, что в этот раз вы надолго. Жаль, Альберт не приехал. Но будем надеяться, что он скоро присоединится к нам.
«Если присоединится – это значит ему тоже придется бежать? – с нарастающей тоской подумала Алиэн. – Да и удастся ли нам спрятаться?»
– Вы еще столько не видели у нас. В конце прошлого года мы построили новые конюшни и купили дюжину северных чистокровок, теперь у Роя свой конезавод. Завтра с утра, пока не жарко, предлагаю совершить верховую прогулку. А сегодня, если не очень устали... Рей, покажешь свой зверинец. Ну, вы помните, Рей никогда не любил охотиться, ему всегда было жалко всякого зайчика и птичку...
Алиэн исподтишка бросила взгляд на «братца» – на его месте она давно уже покраснела бы. И вряд ли удержалась бы от резкости. А он смакует чай, будто дорогое вино, и, кажется, вполне всем доволен.
– А недавно кто-то из арендаторов принес ему лисенка, попавшего в силки. Правда, лапу пришлось долго лечить, но сейчас зверь абсолютно здоров, весьма бодр и даже слегка агрессивен. Но вы не волнуйтесь, он в надежной клетке, – тетушка улыбнулась, явно она гордилась зверинцем не меньше, чем конезаводом. – Так вот, Рею пришло в голову назначить вознаграждение за каждое здоровое животное, доставленное ему. И вот у нас уже целый выводок волчат, три лисицы, сколько-то зайцев...
– Пятнадцать, – педантично уточнил Рей.
– Еще есть куропатки, перепела... Да что и говорить, пойдемте смотреть.
По дороге их маленькую группу перехватил лейтенант, беззвучно, как призрак, возникший из темноты.
– Ваше высочество, позвольте. На несколько слов.
– Обустроились? Поужинали? – именно эти вопросы сразу пришли Алиэн на ум. Неловко было думать о том, с какой оскорбительной решимостью тетя выставила из дома Джока и его людей.
– Да, – односложно ответил он. Понятно, думает о другом. – Ваше высочество, к сожалению, нас меньше, чем требуется для должной охраны этого поместья. Я решил разделить отряд на две пятерки, двое охраняют вход, трое обходят периметр. – И со вздохом признался: – Конечно, мы в гостях, но размещать нас в стороне от дома – не лучшая идея.
Принцесса медленно кивнула.
– Господин лейтенант, полагаете, нам что-то угрожает?
Джок помолчал, прежде чем начать, и видно было, что он старательно обдумывает и взвешивает каждое слово:
– Я послал двух ребят из тех, кому знакомы особенности деревенской жизни, посмотреть, что там в окрестностях. Ничего не настораживает. Но я привык доверять интуиции. А она подсказывает, что дело неладно. Да, это не непреложный факт, но лучше соблюдать осторожность, нежели потом пожалеть. Поэтому прошу вас: даже по территории усадьбы перемещайтесь в моем сопровождении. И вы, и его высочество. Здешние хозяева беспечны. Вы должны быть разумно осторожны.
– Благодарю, я последую вашему совету, – и прибавила шаг, чтобы догнать родственников.
Джок последовал за ней, отставая на полшага.
Длинное одноэтажное строение было явно новым: Алиэн никогда не видела его прежде. И даже если бы она впервые была в имении тетушки, все равно не усомнилась бы – в свете фонарей (к счастью, у тети хватило здравого смысла не бродить по парку с керосиновыми лампами) штукатурка белела, как первый снег, а из приоткрытой двери отчетливо тянуло свежей краской.
«Бедное зверье! – подумала Алиэн. – Как они там выживают?»
Рей, на правах хозяина, первым вошел в душегубку для свободных в недавнем прошлом лесных обитателей, щелкнул выключателем и с поклоном пригласил дам. Волчата – пятеро пузатых малышей – дружно отпрянули в угол клетки. Две лисички – рыжая и бурая – заметались по клетке, каким-то чудом не сталкиваясь. Отдельно сидящий лис – наверняка то самое первое приобретение Рея – зажмурился, его морда искривилась в оскале, похожем на предсмертный, что-то подобное Алиэн видела подростком на традиционной ежегодной королевской охоте.
– Издох, – с печальным вздохом констатировал Рей, наклонившись над заячьим вольером. – Над распорядиться, чтобы убрали. Лишь бы не какая-нибудь зараза, мор пойдет... А может, они так реагируют на соседство лис. Как думаете, сестрица?
Алиэн не смогла заставить себя обернуться. Она смотрела на Джока, который не сводил взгляда с лиса, очень похожего на того, который был вышит – белым по алому – на его эмблеме.
– Он тоже не жилец, – ни к кому не обращаясь, проговорил Джок. –Если не вернуть ему свободу.
– Привыкнет, – убежденно ответил Рей.
Лейтенант с упрямым осуждением покачал головой.
– Пойдемте отсюда, – потребовала Алиэн. – Краска... у меня голова кружится.
До полуночи, а то и за полночь – никто не следил за временем – она и Бригг сидели на балконе в только что обустроенной спальне с уже привычными безделушками – настольным зеркальцем в серебряной оправе, ониксовой фигуркой собачки и электрическим светильником, стилизованным под старинную лампу – на привычных местах. Фенелла давно ушла в свою каморку, а они все сидели и сидели. Не говорили – обменивались нечастыми короткими репликами. Слушали ночь, смотрели на луну в окружении голубоватых звездочек.
– Странно, я в детстве боялась полнолуний и просила задергивать шторы, – неведомо зачем призналась Алиэн.
– В я всегда любила. Мне казалось, что загаданное в ночь полнолуния обязательно сбудется.
– Давай загадаем, чтобы ничего плохого не случилось. Ни с кем из наших.
Не сбылось.

…– Эй, хорош дрыхнуть! – Инг немилосердно ткнул его в бок. – Отбой воздушной тревоги.
– Угу, пойдем дрыхнуть в более комфортные условия, – Эрик притворился полусонным. За что немедленно получил локтем в бок еще раз: провести Инга никогда не получалось. – Ладно, что бы завтра ни случилось, выспаться не помешает.
– Жаль, впрок – уже не получится. Половину ночи вчистую сожрали, сволочи... – И, понизив голос, снова спросил: – Как думаешь, что у нас с противовоздушной обороной?
– То есть? – искренне не понял Эрик.
– Ну, как с ней дела обстоят?
– Думаю, неплохо.
– Плохо думаешь, – шепот стал еще тише и злее. – Дэнд, когда в город выходил, разнюхал: одно крыло королевского дворца – в прах. В первый же налет!
– Слухи, небось, – Эрик зевнул и прибавил шагу, торопясь добраться до койки.
– Не думаю, что слухи.
– А ты думай. Думай, о чем треплешься. Мне вот проскулить все лето в казарме ну никак не в радость, – и первым перешагнул порог.
Инг уснул мгновенно – Эрик безошибочно определил по дыханию. А он не смог. С трудом припомнил: когда-то с ним такое приключалось. Давно, в совсем-совсем другой жизни. Кажется, в первые дни в интернате, когда еще не знал, чего ждать от людей и ближайшего будущего.
Лейтенант Аластар шаг за шагом сокращал расстояние – так подходят к дикому зверю, который может укусить, а того хуже – убежать. Казалось бы, из непонятного звереныша может вырасти кто угодно, только не Лис. Но лейтенант почему-то крепко верил в него – вопреки всему. Почему? – этот вопрос Эрик так и не решился задать, хотя навещал Аластара всякий раз, когда выходил в город, и свободно болтал с ним – как с лучшим другом или даже со старшим братом – обо всем на свете. Но ни разу не спросил «почему?» или «со мной было очень трудно?», хотя вопросы крутились на языке. И ни разу не сказал слов благодарности – просто не смог найти. Да и к чему? Аластар и так все знает. Равно как он, Эрик, знает, что трудно было очень.
В медпункте начальнику курса пришлось по-настоящему повоевать. Об этом Эрик случайно узнал только перед самым выпуском, когда уже был зачислен в корпус. Зрение, легкие, суставы… С таким комплектом проблем не в военный интернат, а на улицу, милостыню просить. Лейтенант его отстоял. И, хочется верить, не пожалел об этом даже тогда, когда Везунчик отчаянно чудил.
То, что легко давалось Ингу, обращалось в настоящую пытку для Эрика. Не один и не два вечера лейтенант бился с упрямым мальчишкой, чтобы научить его элементарному счету. С чтением все обстояло еще хуже. И наверняка не было ни одного преподавателя, что из вольнонаемных, что из военных, который не побывал бы в кабинете начальника курса с жалобами на «этого приютского». И одна эта формулировка уже недвусмысленно указывала на то, что дела ну никак не ладятся. Делить воспитанников интерната на «офицерских» и «приютских» было не принято. На первом же построении первокурсникам-девятилеткам четко объясняли: здесь никто не будет смотреть на то, откуда ты – из семьи погибшего офицера (таких на каждом курсе было не меньше восьмидесяти процентов) или из сиротского дома. Корона равно заботится о каждом и равно требует от каждого.
И это, как через время понял Эрик, не просто слова. Интернат никогда не посещали никакие благотворители – их попросту не было, средства на содержание выделялись исключительно из казны. Зато почти ежемесячно бывал король со свитскими офицерами, а иногда еще и с кронпринцем – мальчиком немногим старше тех, кто здесь учился. А когда Эрик и Инг перешли на четвертый курс, на торжество по поводу начала учебного года прибыла принцесса Алиэн – светленькая девочка в легком белом платье, перетянутом в талии золотистым пояском.
Эрик невольно покосился на мирно посапывающего Инга. Интересно, он помнит?.. Да наверняка! Надо будет его подколоть, когда в очередной раз с дурацкими вопросами подступится.
После того памятного посещения в интернате совершенно неожиданно возник тайный орден служения золотоволосой деве. Кому первому пришла идея, Эрик поручиться не мог. Сначала ему приятно было приписывать первенство себе. Ко второму курсу корпуса (а орден перекочевал туда вместе с девятью десятками интернатских) он начал подумывать, что первым был все-таки Инг. Слишком уж странной стала казаться ему клятва на верность деве после того как перед выпуском из интерната все они – и те, кто уходил в корпус Сумеречных Лисов, и будущие военные инженеры, и артиллеристы и все прочие – давали присягу на верность до последнего вздоха Державе, королю и его семье. Вот это – по-настоящему. А придуманные на ходу ритуалы – ребячество, чепуха.
С тех пор Эрик не раз и не два видел ее высочество на весеннем и осеннем балах в корпусе. Но понадобилось время на то, чтобы преодолеть неловкость и признать, что мысль о создании ордена накатила на него и на Инга разом. Или все-таки... Нет, пусть так и будет – разом.
Инг ловил возможность пригласить Алиэн на танец, Эрик делал вид, что не умеет танцевать. Хотя учитель говорил, что у него, у Эрика, безупречное чувство ритма и вообще особо выделял. А однажды даже ляпнул, что способность к танцам свидетельствует об аристократическом происхождении. Опять же, внешность – светлые волосы, васильковые глаза...
Тогда Эрик в последний раз за все годы процедил сквозь зубы:
– Меня нашли в мусорной куче.
– П-простите, – учитель оборвал себя на полуслове.
Молодым Лисам, сменившим молочные зубы на коренные, учителя из вольнонаемных прощали и не такое. Главное не выдать что-то подобное при отделенном сержанте. Кто-то из курсантов присвистнул и тихо прокомментировал:
– Давно не вспоминал.
Эрик бросил взгляд через плечо. Ну конечно, Грир. Этот никогда не упустит случая укусить, хотя и знает – укус безболезненный... а может, как раз таки потому, что знает.
Больно было только тогда, когда Грир, воспитанник-первокурсник, такой же девятилетний шалопай, как Эрик, с превосходством выдал:
– Лучше бы еще одного нормального парня приняли, а не этого. Эй, тебя, небось, на порог приюта подкинули?
– Нет, – пробубнил Эрик, не отрываясь от тарелки с кашей, – в мусорную кучу.
Грир подумал, что это шутка, и расхохотался.
Возникший неведомо откуда (легендарная способность!) Аластар сцапал Грира за плечо и заставил встать.
– За мной, – не повышая голоса, приказал он.
За ними самовольно потрусил Эрик. И, не спрашивая разрешения, проскользнул в кабинет лейтенанта.
– Тебя предупреждали? – без вступлений коротко спросил Аластар.
Грир удрученно кивнул.
– Не слышу.
– Так точно.
– На первый случай – трое суток карцера.
– За что? – удивился Эрик. – меня ж и вправду подкинули.
– И тебе трое суток, – устало констатировал начальник курса. – Думаю, хватит времени, чтобы понять. А нет – он, – кивок в сторону Грира, – объяснит. Плюс сутки за то, что заявился туда, куда тебя не звали. И еще сутки – за препирательство с офицером. Сколько всего?
Эрик, потупившись, молчал.
– Не прикидывайся. Ты не дебил, и дармовой каши тебе не видать. А от ответственности за свои поступки не избавлены даже дебилы. Так сколько?
Эрик поднял голову.
– Не знаю, – с вызовом ответил он.
Лейтенант сузил глаза и весело фыркнул.
– Посидишь – узнаешь.
Наказание не дало отдыха от учебы. Во-первых, на занятия их все равно гоняли. А во-вторых, ежевечерне являлся Аластар и продолжал вдалбливать в голову Эрика правила грамматики. Одна радость: не с пустыми руками приходил – приносил «борцам за неправое дело» по паре бутербродов.
– Это не нарушение режима, это чтобы у вас мозги не отказали, – сразу же пояснил он.
Эрик занимался с еще меньшей охотой, чем обычно, и включался только тогда, когда подходил Грир и начинал давать ответы вместо него. Везунчик и сам не отдавал себе отчета, что в нем проснулась жажда соперничества. Это их с лейтенантом дело, чего какой-то лезет поперек.
Вообще-то Грир оказался добродушным и общительным парнем – в понимании Эрика балаболом. Много рассказывал о себе, о том, как кочевал с отцом по дальним гарнизонам (отец погиб два года назад в стычке на границе), о маме и сестренке, без смущения признавался, что скучает по ним, потом принялся рассказывать истории из книг... Эрик отмалчивался, отвечал только на прямые вопросы:
– Обижаешься на меня?
– Нет.
– А чего молчишь?
– А о чем говорить?
– Тебя и правда нашли в мусоре?
– Да.
– Ты не злись, я просто не могу понять, что такое бывает. А в приюте ты как оказался?
– Подобрал один человек.
– Кто?
– Не знаю. Прохожий.
– И ты больше никогда его не видел?
– Я и тогда его не видел. Точнее, видел, но не помню.
– И он тебя не навещал?
– Нет. Сдался я ему...
– Ну а сюда как попал?
– Как все. Приехал он, – кивок на дверь, – привез.
– Неужто в приюте лучше было? – наверное, что-то в тоне Эрика насторожило Грира.
– Везде одинаково, – с ожесточением выплюнул Эрик, давая понять, что ему надоел этот допрос. И вдруг понял, что сбежит. Вот выпустят его отсюда – и в тот же день...
Ему верилось, что без Грира будет спокойнее. Оказалось – просто скучно. Хотя чего скучать? Все равно они больше никогда не увидятся. Да и зануду-лейтенанта осталось потерпеть два дня. Почему-то стало совсем тоскливо.
А когда вечером пятого дня Аластар самолично явился, чтобы выпустить его и, придержав за руку, участливо поинтересовался: «Ну, как ты?», – Везунчик почувствовал себя таким несчастным, что впервые за долгое время захотелось плакать, и в ответ он только дернул плечом. Лейтенант понятливо разжал пальцы.
Менять свои планы Эрик не собирался. И той же ночью перелез из окна (второй этаж, пустяки) на разлапистое дерево – то ли грушу, то ли яблоню и, стараясь оставаться в тени – проклятая полная луна! – двинулся вдоль забора, ища место, где можно его перелезть. Почему не догадались высадить деревья возле забора, тогда все, кому осточертели здешние порядки, попросту свалили бы, все казне меньше трат? – почти всерьез возмущался Везунчик, чувствуя, как его решимость тает. Вернуться? Ну нет! Раз сумел уйти незаметно, сдаваться нельзя. Появишься перед взрослыми даже по доброй воле (о том, что можно вернуться с повинной, Эрик и не помышлял – просто не знал) – получишь трепку. Сдернешь – не будешь битым.
На этой эпичной мысли Везунчик вдруг увидел дыру – черную-черную в белом заборе. От центральной аллеи и корпусов ее скрывал густой, хоть и невысокий, кустарник. Эрик тоже был отнюдь не великаном и мог скрыться за кустиками, не пригибаясь. Он примерился к дыре – пролезешь без проблем и в последний раз оглянулся на просвечивающие сквозь листву огоньки: в преподавательском корпусе еще не спали, высунулся в дыру – и в то же мгновение был втянут назад сильной рукой. Увидел Аластара – и от удивления, смешанного с приступом ужаса, ослепленный неожиданно мощным светом фонаря в руках начальника курса, шлепнулся на землю.
– Погулять вздумалось? – вкрадчиво осведомился лейтенант. – И снова без разрешения? Без разрешения, друг мой, отсюда можно только уйти насовсем... да и то желательно подать прошение с указанием причин. А для тех, кто принял присягу, – строго обязательно, иначе ты уже не бегунок, а дезертир, и судить тебя будут как дезертира. А ты и буквы-то как следует не знаешь, какое там прошение.
– Я и хотел – насовсем, – Эрик поднялся. – Отпустите. Хотите – побейте.
– Не хочу. И да, я тебя и не держу. – Лейтенант тяжело вздохнул. – Тебя держит другое. Подумай, что. От правильного ответа зависит твоя судьба.
– Этот самый... долг? Ну, долг перед короной? – Эрик решил, что самый очевидный ответ (а о долге им твердили почти на каждом уроке, каким бы он ни был) – наверняка правильный.
– Когда это ты успел так короне задолжать, чтобы долг тебя удерживал? – с усмешкой превосходства, которую Эрик успел возненавидеть едва ли не с первой встречи, спросил Аластар. – На том, чем тебя кормили и во что одевали в приюте, вряд ли разорился бы даже мелкий лавочник. А здесь ты без году неделя. Другой вариант?
– Нету, – признался Эрик и, к стыду, хлюпнул носом.
– Странно, – с осуждением откликнулся лейтенант. – Обычно ты лучше соображаешь. Держит тебя форма, в которую ты одет. Те, на ком эта форма, ходят по улице строем и с высоко поднятыми головами, а не шмыгают в одиночку по закоулкам и не подворовывают. Ясно? Отвечай.
– Угу.
– Похоже, пять дней – это я погорячился, это для тебя слишком... памятуя о твоей приютской кладовке, – как бы размышляя, сказал начальник курса. И уже обращаясь к Эрику: – Ты совсем перестал соображать. Тот Везунчик, которого я видел, первым делом продумал бы эти детали. А такой ты мне не нужен.
«Вот уж новость, что я никому не нужен», – зло и обреченно подумал Эрик.
– Тебе снова повезло, Везунчик. У нас принято хранить вещи воспитанников до выпуска, а там уж они сами решат, как ими распорядиться. Глупая традиция, конечно, учитывая, что из одежды и обуви все вырастают. И снова везение – ты еще не успел. Пойдем.
Лейтенант привел мальчишку в незнакомое помещение со стеллажами – какой-то склад, быстро сориентировался, бросил ему бумажный сверток (Эрик не поймал, пришлось поднимать с пола рванину, – именно так он подумал). Аластар безжалостно усмехнулся.
– Переодевайся. Форму повесишь вот на этот стул. Через две минуты ты должен быть снаружи.
«Вот и все», – Больше мыслей не было. Пустота. Опустошенность.
Но это было еще не все. Лейтенант, подсвечивая путь фонарем, повел его не к дыре, а в дальний угол двора, где мальчишка ни разу не бывал. Навел луч на груду кирпичей.
– Значит так. Перетаскаешь кирпичи к тому месту. Как сделать раствор, я тебе объясню. Ну и стойкой для фонаря поработаю. Заложишь пролом – сразу же выведу тебя за периметр. Начинай. До рассвета успеешь.
Эрик – дерзкий Эрик, ни одно наказание не считавший справедливым, – ошеломленно понял, что сам виноват. Во всем, во всем, что с ним сейчас происходит. И безропотно принялся за работу. Попробовал ухватить два кирпича – и едва не уронил оба на ноги.
– Как думаешь, сколько кирпичей понадобится, чтобы закрыть дыру? – поинтересовался Аластар.
– Десятка два, – удрученно пробормотал Эрик.
– Почти угадал. И полутора десятков хватит. Возьми брезент, – лейтенант направил указующий луч, – нагрузи штук семь, ну и волоком.
Больше вопросов он не задавал. Только советовал и распоряжался. Равнодушно, коротко, ни одного лишнего слова. И только когда, уже в самом конце работы, Эрик, сделав шаг – всего один шаг! – за кирпичом, споткнулся о другой и растянулся на земле, холодно прокомментировал:
– С этакой ловкостью – только воровать. Не вздумай, когда попадешь в полицию, упоминать, что ты учился у нас, не позорь наше честное имя.
– Больно надо, – огрызнулся Эрик, с трудом поднимаясь.
Когда дыра была заложена, лейтенант безжалостно погнал мальчишку относить ведро из-под раствора и мастерок в проклятущий «дальний угол». А фонарик выключил – «уже светает, и так все видно». Эрик падал еще дважды. В последний раз думал – не поднимется. А когда поднялся, лейтенант огорошил его вопросом:
– Ты знаешь, кто проделал этот лаз?
– Нет.
– А если бы знал, сказал бы?
– Нет. Теперь все?
– Да. Пойдем.
И повел его прямиком к пропускной. Точнее, пошел вперед, не оглядываясь, а Эрик, прихрамывая, плелся за ним.
На границе сумерек и света от фонаря под крышей пропускной Аластар остановился. Остановился и Эрик. Лейтенант повернулся к нему. И сказал тем самым тоном, которым разговаривал с ним раньше:
– Ты упорный. И неглупый, очень неглупый. Просто знаешь до обидного мало, но это поправимо. Я могу сейчас вывести тебя через эти вот двери – и ты больше никогда сюда не вернешься, это не приют. Но я предлагаю тебе выбор: ты можешь отправиться в казарму. Два часа на отдых у тебя еще есть. Утром пойти вместе с курсом на занятия. И никому не рассказывать о том, как едва не ушел. Если сможешь продержаться этот год и выдать не худший на курсе результат по всем дисциплинам, я перед строем извинюсь перед тобой и за сегодняшнее, и за все, что еще будет, а будет многое, поблажек не жди. Я вижу, что ты можешь осилить. Вопрос: хочешь ли? Уйти можешь в любой момент. Достаточно мне об этом сказать, вместо того чтобы изобретать способы.
Эрик минуту постоял, глядя на бледнеющий лунный диск. И спросил:
– Разрешите идти?
– Да, – ответил лейтенант, не уточняя, куда именно.
Везунчик целеустремленно похромал к казармам.
– Стой! Ты же не в этом рванье собираешься явиться? Быстро в душ, форму я тебе принесу.
Мыться в душе на улице в конце сентября не самое большое удовольствие. Эрик управился за десять минут и не был уверен, что выполнил приказ с должным старанием. Но когда он высунул нос за плотную занавесь, Аластер сунул ему в руки форменную одежду и велел:
– В казарму и под одеяло, окочуришься ведь. Додумался тоже… Ты ходишь, как кот, даром что в темноте плохо видишь, до душа в казарме прошмыгнул бы. Ищи тебя по всему периметру… – и лейтенант отвесил воспитаннику легкий подзатыльник.
Везунчик действительно прокрался к своей койке незамеченным, упал лицом в подушку. Мышцы ныли, раны саднили. Но плакать хотелось от счастья. «Ты никому не нужен», – твердил он себе. Но уже не верил.
Нет, на него не перестали жаловаться. И он не стал волшебным образом показывать удивительные результаты в учебе. Да и от товарищей все еще держался в стороне. Да и малоприятных ситуаций, в которых был замешан он, было предостаточно. Чуда не произошло. Но он старался. И вот один, второй, третий вольнонаемный или даже военный между делом сообщал Аластару: «Я думал, этот приютский и до середины года не дотянет, а у него определенно способности…»
Эрик об этом не знал, лейтенант не собирался расчищать для него дорогу. Первый курс он окончил семьдесят пятым из двухсот. И начальник курса во время торжественного построения перед строем громогласно объявил:
– Эрик, я прошу у тебя прощения за все, чем оскорбил или унизил.
Везунчик посмотрел на него широко распахнутыми глазами, набрал воздуха и выдохнул:
– Это вы меня простите, господин лейтенант.
Тому, кто обозвал его командирским любимчиком, Эрик без слов врезал с разворота. А Инг и Грир растащили их в разные стороны и настоятельно потребовали угомониться.
Вечером Эрик пришел в кабинет начальника курса незваным, чего не позволял себе почти год. И, не тратя времени на положенные обращения, заявил:
– Я думал, вы соврали. А вы…
– Я дал слово чести, – отчеканил Аластар. – Я не буду пытаться объяснить тебе, что это значит, очень скоро сам поймешь, воин.
Эрик ощетинился.
– Я не воин. Я сам не понимаю, кто я.
– Продержись еще год и поднимись хотя бы на семидесятое место – и поймешь. Если и поднимешься, и поймешь, я расскажу тебе, как чудил в твои годы. Не перед строем, – лейтенант лукаво улыбнулся, – и лично тебе, с условием, что ты никогда и никому не перескажешь. Еще чего не хватало – подрывать авторитет начальника курса.
– А вы из приютских или из офицерья?
– Ох, плохо я тебя учил, раз ты такие вопросы задаешь! – Аластар нахмурился. – Я сирота. Отец – офицер, сапер, мать – тоже офицер, медик. Забрали с улицы в приют.
Эрик помолчал и выдавил робкое:
– Простите.
Пообещал, что продержится. Продержался – и поднялся на шестьдесят третье. Он искренне смеялся, когда Аластар рассказывал ему о своих интернатских чудачествах, – и столь же искренне жалел, что не сможет никому о них поведать. Ведь дал слово чести. Но отомстил. Уходя, уже на пороге спросил:
– А новые условия?
Аластар расхохотался.
– Наглеешь! Ну тогда – не ниже пятидесятого. И ни одной жалобы от учителей… Ладно, ты тогда будешь не ты. Не более десяти за год. А от меня – придумай сам.
– Разрешение приходить сюда, когда выпущусь.
– Любой выпускник может прийти. Думай еще.
– А ничего мне не нужно. Просто если проиграю – уйду.
Потом, много позже, Аластар признается Сумеречному Лису Эрику, что в тот год открывал журнал своего курса со страхом. Каждый стук в дверь кабинета едва не доводил его до тремора. И он не раз и не два проклял себя за то, что согласился на эти условия.
Третий курс Везунчик окончил тридцать вторым. С четырьмя жалобами.
На четвертом Аластер наотрез отказался спорить.
– Уймись уже. И мне, и курсу ты уже давно все доказал. Побереги силы для корпуса Сумеречных Лисов, там все начнется с нуля.
– Да кто же меня к Лисам пустит?
– А ты туда хочешь?
Диалог – как обмен ударами в спарринге.
– Да.
– Тогда поступишь. Ты же Везунчик, – Аластар помолчал, – и трудяга. Все ты сможешь.

Отредактировано Цинни (2024-07-04 21:43:04)

Даже вспоминая о лагере, Эрик снова чувствовал себя маленьким лисенком, выпущенным из клетки на волю. Приютских выводили гулять во двор – ни шагу за его пределы – на пару часов в день, да и то не всегда, а по настроению воспитательницы или нянечки, а нередко случалось, что настроения не было у них обеих. Ведь куда приятнее пить чай со сдобными булочками и обсуждать общих знакомых, чем следить за стайкой сопливых детишек, роющихся в грязном песке. Везунчику, хоть он и был тогда совсем мелким, врезалась в память сценка: заведующий заглядывает в игровую – большое холодное помещение с пыльными половиками, грудой деревянных кубиков и двумя десятками рваных книжек. Воспитательница и нянечка устроились в уголке, одна что-то шила, другая раскладывала пасьянс.
– А чего вы их, – заведующий ткнул пальцем в детей, копошащихся на половичках, – на улицу не выведите? Солнце вроде.
Спросил без осуждения – просто полюбопытствовал, будто прохожий.
– Так у нас от рахита вроде никто не загибается, – осклабилась воспитательница, вроде как пошутила.
Может быть, память Эрика и зацепилась за диковинное слово «рахит», значения которого он тогда не знал. Эта история всплыла в одном из разговоров с Аластаром, когда речь зашла о приюте.
– Пересажать бы ваших тамошних... – с ненавистью выдохнул старший. – А заведующего и вовсе вздернуть, устроил санаторий для мерзавцев. – И, помолчав, добавил мягко: – Мне до сих пор непонятно, как ты и Инг там себя не потеряли.
– Ал, а ты мог забрать оттуда кого-то еще? – мысль неприятно царапнула, бросила тень на старшего. Такими мыслями Эрик делился с ним в первую очередь – и так до тех пор, пока не научился тому самому настоящему доверию, которого хотел Аластар.
– Мог. Да толку-то. Одни физически не потянули бы учебу здесь – и куда бы они потом ушли? Вернулись бы в приют? Увидев свет, вернуться в темноту? – Старший болезненно поморщился. – Другие – психологически сломаны. Я был бессилен их спасти. А дать ложную надежду – подлость.
– Но ведь я вообще был болен, – резко напомнил Эрик. – Да и сломан... наверное.
– Не сломан. Надломлен, – строго поправил Аластар. – А болен – да. Но я увидел в твоих глазах злость и вызов. А еще, как не пытались из тебя сделать дебила, – он криво усмехнулся, – твой ум остался живым. Помнишь, о чем мы тогда говорили? Что ты мне отвечал?
– Помню. Но как в тумане, – признался Эрик.
– Немудрено. Они тебя до нервного истощения довели. И это не только мое мнение, доктора подтвердили. К слову, отсюда и некоторые твои последующие чудачества. Характер у тебя – жуть, какого кульбита от тебя ждать даже по пустяку, никогда не знаешь...
– Ты – знаешь, – тихо, но убежденно сказал Эрик.
– Но разум при этом светлый. То, что ты мне сегодня рассказал... Сколько тебе было? Лет пять? А ты не только запоминал, но и делал выводы, что к чему... Жаль, что и сейчас ты за периметром оказываешься два раза в год. Тебе пошло бы на пользу, если бы чаще и не на неделю. И – добавлю шепотом – побольше свободы.
– Почему шепотом? – Эрик откровенно забавлялся.
– Потому что «громкая» свобода тебе, точнее, тем, кто окажется рядом с тобой, противопоказана.
Да, две недели – неделю летом и неделю зимой – воспитанники проводили «на даче» – в обширном имении его величества на самом краю коттеджного поселка. Конечно, никто из королевской семьи не жил в этих приземистых, хотя и вполне уютных домиках, стоящих посреди ухоженного парка. Комплекс был отдан в пользование интернату – «в знак особой монаршьей милости». Эрику нравилось «на даче» – парк был великолепен даже зимой, в нем было предостаточно елей и сосен, а летом, в зной, всем хватало места под сплошным кленово-липовым навесом. Сообразительный мальчишка старался не думать о том, что от «чистой» публики их, интернатских, отделяет двухметровый забор толщиной в полтора кирпича, выходить за который строжайше запрещено. Королевская милость. И точка.
Да и в домиках была прямо-таки королевская роскошь: мягкие диванчики, всякие пуфики, занавесочки, крахмальные скатерти... и прочая девичья белиберда, как воспитанники называли все эти излишества между собой. Конечно, напоказ. На самом деле ни один по доброй воле не отказался бы от отдыха в этом райском уголке. А оставление в интернате было самым строгим наказанием. На третьем курсе зимой Эрика не взяли «на дачу» в наказание за препирательство с учителем. Инг остался с ним. Причем проделал это втихаря – он никогда не был таким демонстративно шумным, как Эрик: сходил к начальнику курса, получил разрешение и... остался.
Эрик обнаружил это только утром: в казарме их было двое.
– Ты чего? – угрюмо спросил Эрик.
– Решил остаться.
– Умом тронулся?
– Нет. Нельзя, чтобы в Рождество человек один оставался.
– Точно – книжек обчитался и умом тронулся, – Эрик злился все сильнее и сильнее. – Придурок! Святоша недоделанный!
Чем сильнее он кипятился, тем насмешливее улыбался Инг.
– Если бы тебя наказали, думаешь, я бы хоть пальцем для тебя шевельнул?
– Ты тоже остался бы.
Спокойная убежденность Инга выбесила Эрика – и он бросился с кулаками.
Дрались молча, но яростно. Бедолага-сержант, которого оставили в казарме со «штрафником» (видимо, тоже в чем-то провинился), ничего не услышал – наверняка еще дрых. Эрик только на мгновение потерял бдительность, а Инг воспользовался – заломил ему руку так, как учил инструктор. Но если в учебных спаррингах все проделывалось довольно медленно, то Инг действовал молниеносно.
– Не дергайся, руку сломаешь.
– Как это ты?.. – удивление погасило гнев.
– Драться нужно с холодной головой, а не переть напролом.
И Эрик вдруг понял: друг прав. И в этом, и во всем. Он действительно остался бы. И главное – Инг не просто товарищ по несчастьям, а именно друг.
Инг подал ему руку, помогая подняться:
– Пойдем умываться и вообще приводить себя в порядок. Не хватало еще под Рождество по паре дней карцера выхватить.
...Одно из самых больших огорчений последнего мая в интернате: ни Эрику, ни Ингу не светило оказаться «на даче». В то время как их товарищи, у которых зачисление происходило позже, отправлялись на последний выезд, им предстояло находиться в лагерях корпуса. «Нулевых» – так здесь говорили.
Как выяснилось, жалеть было не о чем.
Летний лагерь Сумеречных Лисов – пока еще «недолисят», как сразу же определил посетивший их Щелкунчик, объезжавший отряды новичков (не на машине, а верхом на прямо-таки сказочном белом жеребце! Эрик сразу вспомнил: Ал учился в кавалерийском, – и на мгновение позавидовал), – был в сто раз интереснее, чем «дача». Правда, никто не доставлял к нему на автобусах – сами топали, да еще трое суток, но это было ново и интересно, да и погодка стояла на загляденье – солнышко, прохладный ветерок. «Интересно, а другие как выдержат?» – с чувством превосходства и легким злорадством подумал Эрик. Он сразу понял, что их взвод выгодно отличается. Все-таки пять лет подготовки прошли недаром. Второй и третий взводы были сформированы из сыновей действующих офицеров и ребят из какого-то провинциального военного интерната.
И сам лагерь – когда палатки под чутким руководством командира взвода, целого лейтенанта, а по общевойсковым меркам, считай, капитана, были установлены на полагающихся местах и ребятам дали возможность как следует оглядеться, Эрику понравился. Никакой толчеи, никакой тесноты. Здесь только их взвод... ой, то есть отряд. Прочие могут быть где угодно, может, даже на другом конце страны, кто их, этих Лисов, знает. По крайней мере, ни с кем из будущих товарищей интернатские «недолисята» по дороге, да и потом, не пересеклись. Место удалено от поселков: командир позволил в этом удостовериться – позволил убедиться: марш-бросок до ближайшей захудалой деревеньки, которую курсанты не без его помощи нашли на топографической карте занял полтора часа. Полтора часа туда, полтора обратно, а потом сразу же, без перерыва, занятия по этой самой топографии, а потом «отдых», во время которого лейтенант как будто бы невзначай задает вопросы по истории королевства...
Каждый день приносил что-то новое – и каждый раз неожиданное. Эрик со временем перестал строить предположения, равно как и все остальные. И только въедливый Инг продолжал спрашивать:
– Как думаете, что для нас завтра придумают?
– Пофигу, – привычно отмахивался Эрик, – лишь бы потом до спальника доползти.
Это было преувеличение. Уставали, конечно, здорово. Но когда после обеда – это оставалось неизменным – «недолисятам» предлагали «обследовать окрестности», все три десятка, разделившись на небольшие группы, удалялись от лагеря на немалое расстояние, хотя не возбранялось завалиться дрыхнуть под ближайшим кустом – а недосып все сильнее напоминал о себе: подъем не в семь, как привыкли интернатские, а в пять утра при отбое в десять (но в десять засыпали далеко не все, впечатлений всякий раз была уйма)... И, что самое соблазнительное, идти можно было куда глаза глядят, условия только два: не заблудиться и вернуться до ужина. Второму, а точнее, определению времени по солнцу, их научили в первые три дня. Первое объяснили по картинкам в какой-то книге и совсем немного – на природе. И выпустили, как выразился лейтенант, «на вылазку». Напутствие определенно воодушевляло:
– Заблудитесь – отчислены. Опоздаете – отчислены. Самоубьетесь где-нибудь по неосторожности – ну, тут все понятно.
Интернатским к похожим формулировкам было не привыкать. Они не пугали, а просто давали ориентиры.
Вылазки Эрику определенно нравились. Полная свобода – хоть и в обозначенных границах, но без стен по периметру, всякая вкуснота буквально под ногами и над головой– уже в первые дни жизни в лагере можно было разжиться ягодами, а ближе к концу – спелыми дикими яблоками, грушами, о грибах и речи никакой...
Правда, Эрика и Инга ждало неприятное открытие: если лесную клубнику, орехи, яблоки и груши они отличали, то ягоды, росшие на кустах, и грибы вызывали настороженность. Единственное, что было известно ребятам, – они могут быть как съедобными, так и ядовитыми. «На даче» ядовитых не водилось. Грир – неизменный третий в их маленькой группе, – сначала подумал, что над ним потешаются, в когда понял, что все по правде, не сдержал смеха:
– Вы совсем дикие? Как можно груздь от поганки не отличить?
– Точнее, слишком цивилизованные, – поправил дотошный Инг.
– Еще скажите, малину в первый раз видите.
– Малину мы видели и даже ели... – Инг осекся.
«Один раз в год, и то если раньше нас никто не сожрал», – мысленно досказал Эрик.
– А вот это что такое? – Инг ткнул указующим перстом вверх, на кустик, под которым изволил предаваться ботаническим изысканиям.
– Боярышник, – с легкой настороженностью ответил Грир: все еще оставались опасения, что мальчишки сговорились и разыгрывают его.
– Съедобно? – все с тем же видом ученого, попавшего на неисследованный континент и столкнувшегося с неведомым, уточнил Инг.
– Недели через три четыре будет вполне съедобно. Пока – съедобно, но невкусно – жуть. Иди лучше травки пожуй.
– Какой травки? – серьезно спросил Инг, желавший приобщиться к тайному знанию.
– А любой. Такая же гадость будет, не отплюешься, – Грир снова покатился со смеху – и получил в спину шишкой, Ингу даже привставать не потребовалось.
Шутка про травку оказалась пророческой: если в первый и второй месяц кормили сытно, хотя и не всегда вкусно – еду готовила дежурная смена, не отлучавшаяся из лагеря, – то на третий объявили: каждый кадет... точнее, пока только кандидат в кадеты – лейтенант выделил это неприятным скрипучим тоном – будет получать только суточный паек, все, что сверх, придется добывать самим. И добавил:
– Если кто-то будет пойман на воровстве в деревне – самолично выпорю и прогоню в три шеи.
Паек был смехотворным – кусочек вяленого мяса размером с половину ладони и пять галет. Только-то чтобы не помереть с голодухи. А как прикажете учиться, тренироваться? «Перестраивать сознание», как выразился Инг, надо было очень быстро, пока были силы.
Снова выручил Грир. Оказывается, еще до интерната, когда его отец был жив, мальчишка много где с ним побывал и научился ставить силки, ловить рыбу удочкой, бить ее гарпуном, при этом любое из орудий можно было сделать из подручных материалов. Конечно, Грир помнил не все, но постепенно вспоминал и приноравливался. А заодно учил Инга и Эрика. И в один знаменательный для себя день обнаружил, что их неразлучная троица кормится лучше прочих.
– Надо ребятам показать, – сказал Инг и почему-то посмотрел на Эрика, как будто бы окончательное решение зависело от него.
– Угу, – одобрил Эрик и крикнул пробегающему мимо Робу: – Эй, собирай всех, дело есть.
Сначала задачей этих троих было выжить. Потом – помочь другим. Они не думали, как интерпретирует их действия лейтенант. Они вообще не думали, что командир так пристально за ними наблюдает. Им казалось: просто ведет учет, все ли вернулись к у… ну, то есть к тому времени, когда раньше был ужин. Чтобы никто не остался голодным, Эрик разбил тридцатку на тройки – один наиболее ловкий и удачливый охотник и двое, чьи навыки были поплоше. Он, и Инг, и Грир тоже возглавили тройки. В лагерь все возвращались относительно сытые.
Потом Ингу пришло в голову, что если приносить всю добычу в лагерь и готовить вечером, всем достанется равное количество еды. Да и морочиться с готовкой будет дежурная смена. Так и поступили.
В конце августа, перед последней ночевкой, лейтенант собрал отряд у костра и без предисловий выдал:
– Первая задача в бою – сохранить свою жизнь. Это не эгоизм. Погибнешь – не выполнишь задачу и не поддержишь своих товарищей. Это вторая задача, единая. При этом чрезвычайно важны навыки, решительность, быстрота и умение применяться к обстановке. Кадет Грир… – Мальчишка вскочил, посмотрел настороженно, не зная, чего ожидать. – Вы продемонстрировали навыки. Кадет Эрик… – Эрик спокойно встал, замер, как в строю. – Вы показали решительность и быстроту. И выиграли время, которое в бою еще важнее. Кадет Инг… – Инг вел себя так же, как Эрик, с достоинством, но волнение скрывал хуже. («Эх ты, существо с тонкой душевной организацией!» – сочувственно подумал Везунчик.) – Вы проявили аналитические способности и нашли наилучшее решение. По возвращении представлю господину начальнику курса ваши кандидатуры в качестве командиров десятков.
«Это что? Я отделенным буду? Вроде наших сержантов?» – эта мысль кружила Эрику голову. А другая: «Ал будет мной доволен», – просто согревала.
Только их отряд остался в корпусе в полном составе. Из двух других было отчислено по пять человек. На общем построении Эрик просто кожей чувствовал: им завидуют. Они лучшие! А он и его друзья – лучшие из лучших. Второй и третий отряд вскоре пополнили какими-то там чемпионами полувоенных и околовоенных соревнований. Эрик молчком злился – нечестно! И хотел узнать, что думает по этому поводу Ал.
А когда Аластар приехал к ним, Везунчик забыл обо всем на свете, в голове крутился один дурацкий щенячий вопрос, все тот же, за который старший наверняка рассердился бы: «Ты мной гордишься? Правда ведь гордишься?» Ал мог прочитать вопрос в его глазах, но был слишком занят общением с выпускниками, не обделяя вниманием никого. Эрик почувствовал что-то похожее на ревность.
И вдруг Аластар попросил его и Инга отойти на несколько слов. Эрик ждал одобрения, пусть и разделенного на двоих, но старший сказал совсем неожиданное:
– Мальчишки, вы должны знать. Заведующего приютом сняли с должности и приговорили к штрафу. Понимаю, для него это мало, но…
Эрик еле удержался, чтобы не броситься на шею Алу.
– Да и добиваться пришлось пять лет…
Ал. Терпеливый и умеющий прощать ошибки. И такой непримиримый в борьбе против настоящей жестокости.
– Тут ведь через голову не прыгнешь, пришлось пройти все инстанции, а там, сами понимаете, ответ дают не мгновенно, – Аластар как будто извинялся. – Зато, – он улыбнулся и приобнял обоих ребят за плечи, – было время подыскать ему замену. Бойкая такая вдовушка, до замужества преподавала в да-альней сельской школе, что само по себе не сахар. В одиночку растит троих сыновей. Одним словом, сейчас побегут из вашего приюта тараканы, клопы и прочие насекомые.
– Учитель… – Инг сиял.
– Освоитесь, заслужите право выходить в город – отвезу вас посмотреть, как там все устроится. Ну и детишки пусть посмотрят на вас, герои, – без малейшей иронии проговорил Аластар.
А потом сам Щелкунчик позвал скромного лейтенанта – сотрудника военного интерната – на чай к себе в кабинет. Эрик, рискуя получить первое в корпусе взыскание, да еще, что страшнее, нешуточный нагоняй от старшего, затаился за дверью и жадно вслушивался, надеясь уловить хоть словечко о себе.
– Господин лейтенант, поздравляю, вам удалось создать отличную команду. А эти трое… ничуть не удивлюсь, если однажды они будут командовать нами. У меня глаз наметанный, так что представление командира их отряда я утвердил без колебаний. Вы не представляете, какие характеристики он им дал!
– Представляю, – Эрик прямо-таки услышал, как Ал улыбается. – Благодарю, господин капитан. У вас и вашего командира взвода… простите, отряда необыкновенная интуиция. Это еще и трое лучших друзей. Да, между ними есть и будет конкуренция, но не рваческая, а просто соревнование. Даже при намеке на опасность, угрожающую кому-то из них, они сплотятся. А следовательно, весь отряд будет един.
Эрик тенью скользнул вбок и вниз. Шлепнулся на нижнюю ступеньку лестницы, уткнулся лбом в колени. «Брат, ты снова помог мне… Что бы там дальше ни было – я выдержу».
Аластар не преувеличивал: учиться было трудно. То, что преподавали в интернате, – полбеды, ну, уровнем выше – можно приноровиться. Требования к физической подготовке – тут все понятно. История, дипломатия, придворный этикет – потерпим, может пригодиться. Медицина – бр-р-р, но нужно. Танцы, история искусств, кулинария (кулинария!!! ведь когда-то там случилось так, что обоз, а с ним все слуги короля погибли, и Сумеречным Лисам пришлось взять на себя все обязанности при монаршей особе, в том числе и на кухне) – вы что там, ядовитых грибов обожрались?! Ну, все, кто это придумывает?!
Эрик скрипел зубами – и выдерживал. Словами и кулаком принуждал выдерживать тех из своего десятка, кто давал слабину.
Да, в корпусе, как сказал Аластар, пришлось начинать все сначала. С себя. В официальном кодексе значилось: «Между кадетами не существует различий в рангах и сословиях. Отличие следует заслужить». Ну, к этому их готовили еще в интернате. Изустный дублировал и уточнял: «Переступил порог училища – плевать, из потомственных ты или с помойки. Сперва докажи, что ты сам чего-то стоишь».
Помойка. Его нашли на помойке.
Эрик всегда об этом помнил. Грир уже забыл, а он помнил. И сделал все, чтобы об этом не помнили… не знали другие.
К концу первого курса он поверил, что сможет все. Он ведь Везунчик. В корпусе скупились на похвалы. Но Эрик не раз и не два услышал (иной раз и подслушал) о своем десятке: «образцовый».
Однако Сумеречные не были бы Сумеречными если бы все было просто и понятно… нет, не так! – сложно, но понятно… Еще одной неожиданностью для Эрика стало то, что здесь старшие кадеты не сторонятся младших – в интернате ребята разного возраста едва замечали друг друга, так уж повелось. А здесь вечерами, в свободные часы перед отбоем, танцевальный зал становился своего рода гостиной, на огонек невозбранно мог заглянуть кадет любого курса, прислушаться к разговорам, подсесть к любому кружку. Здесь царила атмосфера товарищества: никто не кичился старшинством, отличиями, наградами… а у иных старших были даже боевые ордена, правда, спрашивать «за что?» считалось недопустимым – так говорил неофициальный кодекс. И когда Эрик, на мгновение забывшись, задал этот вопрос одному пятикурснику в звании сержанта, получил в ответ хищную ухмылку и вполне серьезный совет:
– В энциклопедии почитай, за что обычно. Там все ясно изложено. Только сначала с нашим кодексом до конца ознакомься. Тут могу поспособствовать.
– Поспособствуй, – без обиняков согласился Везунчик, сразу сообразив, что это за «наш». Он пока знал только о нескольких правилах, которыми, как сразу понял, кодекс ограничиваться не мог.
– Ну, это разговор не на огрызок вечера. И чтобы мне воздух даром не сотрясать, собирай всех своих, будет вам полноценный лекторий вечера на три.
«Лекторий» на поверку оказался чем-то средним между веселыми нотациями Аластара в те редкие дни, когда никто из воспитанников не успевал его огорчить, и страшными историями, которые шепотом рассказывали в казарме после отбоя, многое придумывая на ходу. Старшие, перебивая друг друга, округляя глаза и то возвышая голос, то понижая до драматического шепота, вещали о том, что Сумеречные Лисы подвластны только командирам и королевской семье, все остальные, независимо от чина и должности, несравнимо ниже Лисов… Что бывших Сумеречных не существует в природе, только живые или мертвые… Что все погибшие Лисы возвращаются в корпус и вольны являться тем кадетам, у которых особая судьба… Ну а если к кому-то пришел призрак Лиса, погибшего не на войне, это предвещает большие неприятности, не исключено, что и смерть… Что каждый Лисенок должен доказать свою неустрашимость, причем самым дерзким образом – украсть все равно что и доставить в корпус в качестве трофея, иначе никакого уважения в коллективе им не будет, как ни старайся. Но это имеет свою цену: попадешься – нещадно выпорют в присутствии всего личного состава. Что лагеря разбивают исключительно в Местах Силы коренных племен, и если узнать определенные слова (а подсказки спрятаны где-то в училище, но до сих пор находили немногие и эти сведения до нынешних кадетов не дошли), то можно получить все желаемое… если ты, конечно, старательно трудишься…
Эрик хмыкнул: вот этот рецепт точно работает, только без всяких магических формул.
– …Что каждый кадет служит золотоволосой деве, и тот, кто пал за нее, попадает в рай.
Везунчик, краснея, невольно глянул на Инга. Встретился с ним взглядом. И прочел вопрос: «Значит, не только мы?..» Инг был потрясен и… и счастлив.
После «лектория» Эрик нахально пробился к тому самому пятикурснику. Кое-что требовало срочных уточнений.
– Можно поговорить?
– Говори, – великодушно согласился сержант.
– В стороне.
– Уж не побит ли меня решил? – почти взрослый Лис откровенно потешался над Лисенком.
– Нет, – без улыбки ответил Везунчик. – Я не все понял.
– Тогда пойдем.
– Что из того, о чем вы сегодня толковали, правда? – с ходу атаковал Эрик.
– А в этом вы должны сами разобраться. Сообща или порознь – как пожелаете, – без раздумий ответил сержант.
«Ага, значит, не издеваются, у них тут действительно так принято».
– Про деву – это байка?
– Э-э-э… этак ты все переберешь, лукавь где угодно и с кем угодно, Лисенок, но только не здесь и не со своими.
Слово «свои» обезоруживало. Но Эрик решился задать еще один вопрос:
– А про награду все-таки расскажешь?
– Повторять не буду, – отрезал сержант. – Но твоя наглость впечатляет. – Подал руку. – Неван.
– Эрик, – отвечая рукопожатием, представился Везунчик. И тут же задал новый вопрос: – А ты из приютских или из офицерских? И если из офицерских, то из каких – из интернатских или домашних?
– Исчезни! Быстр-ро! – вызверился сержант. И великодушно бросил в спину Эрику: – Ты то ли прослушал, то ли забыл пункт кодекса: «Если тебе не раскрывают информацию, добывай ее самостоятельно».
Эрик резко развернулся, прищурился весело и дерзко.
– Слушаюсь, господин сержант! – И побежал делиться полезной информацией со своими.

Огромное спасибо! Очень люблю писать о хулиганистых подростках с громадными тараканами в голове. Герои увлекли.

– Кто хочет знать ответ – за мной. – И пошел, не оборачиваясь.
Из его отряда пришли все, из двух других – примерно половина, наиболее наблюдательные, любопытные («Куда это первый отряд всем составом почесал?») и беспокойные.
«Клуб» жил своей обычной жизнью, как будто бы ничего не произошло. Второкурсники, озираясь, остановились на пороге. И первым, с кем Эрик встретился, точнее, столкнулся взглядом, был один из конвоиров. Что ж, так тому и быть.
– Бран! – окликнул Эрик.
– Чего застыли, как неродные? – немедленно прервав беседу, повернулся к ним пятикурсник. – Я так понимаю, с вопросами пришли.
– Как нам объяснили прежние пятикурсники, вопросы здесь задавать не принято.
– Верно, – Бран одобрительно кивнул.
– Так что пришли делиться предположениями, а дальше – как сами решите, подтверждать, отрицать или посылать на хрен.
– Ну, тогда падайте где-нибудь, разговор не на пять минут, – Бран прямо-таки излучал великодушие.
К ним тут же, как по команде, сползлись любопытствующие из всех концов зала.
– Этой ночью мы жили не по кодексу корпуса, а по кадетскому, – Эрик испытующе посмотрел на Брана. – Причем не только кадеты, но и офицеры.
– Продолжай, – приказал пятикурсник. – Выкладывай все, что знаешь.
«Знаешь», а не «догадываешься», – мысленно отметил Эрик и покосился на Инга: слушай, мол, и делай выводы, умник.
– Первачок этот где-то что-то спер и попался. Командирам зачем-то надо, чтобы мы воровали. Обычно воруют с голодухи, а тут – для куража. Попался – черпай последствия ложкой, – отрапортовал Везунчик.
– Это только на первом курсе – ложкой, дальше – половником, а потом и вовсе – кастрюлей, – изволил уточнить Бран. Замечания Эрик не понял, но отчетливо ощутил, как по спине пробежал холодок.
– На себе, что ль, испытывал? – как можно беззаботнее спросил Везунчик.
– Еще раз тявкнешь, Лисенок, и я выволоку отсюда за шкирку.
– Попробуй! – чертенок в Эрике, как всегда, проснулся в один из самых неподходящих моментов.
– Ладно, бегай пока, – Бран почему-то развеселился. – Одно могу сказать, чтобы вы раньше срока не скисли: сначала наказывают младших, потом старших. Причем старших – не раньше, чем прогонят младших. Неписаный закон поддержания авторитета.
– Я вот чего не понимаю: мелкие откуда-то знают, а мы – нет, – не вопрос – утверждение. И наставник, кажется, это оценил:
– Не откуда-то, а от кого-то, а именно – от нас, – поправил о. – А почему вы не знаете, я тоже понятия не имею. Но тут всего два варианта: или до вас медленно доходит, или вам плохо намекнули. А возможно, и то и другое. Как бы то ни было, наши мелкие быстро сообразили.
Эрик криво улыбнулся.
– Быстро. Да жаль, попадаются.
– Эй, герой, а ты сам-то воровал?
– Воровал! – с вызовом бросил Эрик. – Шесть лет назад, когда жил в приюте. И да, не ради куража, а потому что цепляли все кому не лень без зазрения совести, да и жрать хотелось так, что хоть на стенку лезь. И со второго раза понял, как не попадаться.
– Со второго! – Бран наставительно воздел перст. – Этот тоже научится, сообразительный парень.
И Эрик не без удивления понял: хотя вчера Брану пришлось выполнять очень некрасивую работу, он одобряет Майрина.
– А как вы узнаете, что вещь украдена, а не приобретена законным путем? – продолжал увлеченно вгрызаться в детали Лисенок.
– А что, среди вас есть люди без чести? – холодно спросил Бран. И добавил: – Еще. Ты кое в чем ошибся, и неслабо. Лисята воруют не для куража. И уж тем более не для того, чтобы чем-нибудь разжиться задарма. Какой ты разведчик и диверсант, если ни разу по-настоящему не рисковал? Но должен вас предупредить о трех вещах: во-первых, заниматься этим только во время разрешенных выходов в город, неразрешенные приравниваются к дезертирству, во-вторых, никто и никогда за стенами училища не должен услышать, как карают за такие проступки. Для всех Сумеречные Лисы своевольны и неподсудны. И да, заметьте, и наши из корпуса за такое не выгоняют. Считайте, это часть обучения. В-третьих, ничего дорогого красть нельзя – мы ведь солдаты, а не разбойники с большой дороги. Да и жадность – порок лавочника, а не офицера, так здесь говорят с незапамятных времен. Еда, книги, безделушки дешевые, которые можно девчонке подарить... ну, это для вас пока не имеет смысла. Принесешь дорогое – отправишься возвращать. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Чтобы неповадно было мародерствовать. Мирное население под нашей защитой, усекли? Тогда ждем от вас подвигов, Лисята. И запомните, если кого-то из вас не поймают за руку, но узнают по форме и явятся с жалобой – сразу сюда или в полицию, а уж полицейские настучат командирам, то следует честно признаться. Грязная работа – не работа, и заслуживает наказания, а не поощрения. – Пятикурсник нескрываемо наслаждался своей ролью ментора. – Ну и вот вам на сладкое: командиры, конечно, делают вид, что осуждают, однако притворяются не слишком старательно. И уже проверено многими поколениями кадетов: выдвигают и поощряют в первую очередь тех, кто умеет рисковать. Сколько бы раз этим рисковым не пришлось пообщаться с уже знакомым вам агрегатом – к счастью для вас, пока еще не накоротке.
– А как командиры узнают, что ты воровал? Если не попался? – Эрик не собирался оставлять в своих познаниях ни одного белого пятна.
– Узнают, – туманно ответствовал Бран. – Никто особо и не скрывает, разве что на каждом углу не кричит. Не попался – значит ничего не было. Это правило не имеет исключений. Все, разговор окончен. Что-то не услышали или недопоняли – ваши проблемы, – и он, будто бы потеряв интерес к Эрику и его товарищам, демонстративно повернулся к своему прежнему собеседнику: – Так на чем мы остановились?..
– Я ведь ошибаюсь? – на обратном пути в казарму Инг мертвой хваткой вцепился в локоть Эрика. – ты не собираешься...
– Ты знаешь ответ, – Везунчик, как почти всегда, был безжалостно честным. – Как только выйду в город.
– Ты собирался встретиться с господином лейтенантом. Я думал, мы вместе поедем в интернат.
– Тут у меня другой господин лейтенант. И более важные дела, – в Эрика вселился уже не чертенок, а самый настоящий черт, готовый смести любого, кто заступит ему дорогу.
– А если попадешься?
Везунчик с ненавистью посмотрел на Инга.
– Не попадусь, не каркай!
Должно быть, Инг догадался первым, все-таки никто не знал Эрика так, как он, исключая разве что Ала (вины перед старшим Везунчик сейчас не чувствовал – им всецело владел азарт охотника). Но и другие не слишком отстали: кто-то красноречиво – выжидательно – зыркали на самого отчаянного из второкурсников: «Ну когда, когда?» Эрик не менее красноречиво скалился. Ну а уж когда он отделился от «выпущенных за забор» товарищей, даже самые недогадливые поняли, что к чему. Пожелали удачи – но только воодушевленными – и воодушевляющими: слово, как считалось у кадетов, закрывало ей путь.
Действовал Эрик так же, как в приютские времена: увидел, что торговка колбасами увлеченно трещит с какой-то знакомкой – и спер, что поближе к краю лежало.
К третьему выходу он вывел ряд закономерностей, которые немедленно сделал достоянием всего отряда.
Первое: кадетская форма вызывает доверие и усыпляет бдительность добропорядочных сытых жителей столицы. Второе: оценивать обстановку нужно быстро и действовать решительно; если ты полчаса топчешься на месте, ты привлекаешь внимание, и форма тут уже не помогает, а совсем наоборот. Третье: с «места преступления надо не драпать со всех ног, а удаляться шагом, преисполненным достоинства: улепетывающий кадет не просто выдает себя с головой – еще и в посмешище превращается.
К концу года Везунчик стал абсолютным чемпионом курса: семь раз удачно «выполнил задачу», как иносказательно называли свои преступные действия кадеты, и ни разу не попался. Ни один выход не обходился без «добычи». За эти месяцы он как будто бы попривык к тому, что следовало за ранней побудкой, попривык – но примириться не смог. Ребятам из его десятка тоже несколько раз доставалось – и он трусливо старался поскорее стереть это из памяти. «Если бы вот так со мной – я не смог бы жить».
И что же? Отступиться? Нет.
Он раз за разом испытывал себя. А потом и вовсе в присутствии всего отряда пообещал, что до выхода в лагеря округлит счет. Пообещал без рисовки и хвастовства, потому что в первую очередь давал слово себе, а товарищей просто призывал в свидетели. Тем же вечером вернулся с добычей – свежим хлебом и куском сала. Еду, как водится, разделили на весь отряд.
Только Инг отказался, взгляд несчастный, спросил сердито:
– Дважды в один день?
Эрик пожал плечами:
– Так в разных же местах. Но будем считать за один, чтобы все точно-точно было по-честному.
– Сумасшедший.
Сам Инг рисковал только дважды. Не из трусости, Везунчик хорошо об этом знал: чистюле Ингу было противно заниматься такими делами, всякий раз он пересиливал себя и потом долго ходил мрачнее тучи. И ободрить его было невозможно никакими словами. «Пока мы творим такое – мы нищие из приюта!» – «Постой, но ведь и офицерские то же самое делают!» – «Опускаются до этого уровня».
– Завидуешь? – стараясь выдерживать шутливый тон, поддразнил Эрик.
– Было бы чему, – грустно огрызнулся Инг. И вдруг признался: – О тебе, дураке, тревожусь.
Что это было – привычка все просчитывать или подсказка интуиции, – бессмысленный вопрос, одно от другого обычно трудно отличить. Но Инг не ошибся: через считанные дни Эрик вернулся в корпус раньше положенного времени и в сопровождении полиции.
Передавая «преступника» Щелкунчику, седой, со старомодными бакенбардами, лейтенант в иссиня-серой форме брюзгливо пожаловался:
– Что ж это получается, господин капитан? Только я вздохнул с облегчением, только начал спокойно спать по ночам, когда ваши прежние выпустились. Год с лишним покоя. Невероятное, сказочное счастье!
– Скорее мое упущение, – веско промолвил Щелкунчик и пристально посмотрел на Эрика. Мальчишка понял намек.
– И вот опять начинается: одного поймали на горячем, второго… Пожалейте мои седины, – пригладил бакенбарды. – Я понимаю, у вас военно-тактические игры на местности…
– С чего вы взяли, господин лейтенант? – со светской улыбкой, которую, по наблюдениям Эрика, берег только для посетителей, поинтересовался Щелкунчик.
– Господин капитан, мы об этом уже говорили, и не раз, – полицейский как-то совсем по-штатски, не сказать по-стариковски, всплеснул руками. – Я не год и не два служу в полиции. И я знаю, как работают настоящие воры. Скольких я к вам приводил? Не припоминаете? А я вот считаю… хоть и бумаг на ваших разбойников оформлять не полагается, для себя считаю, из любопытства. Этот вот – двадцать восьмой. И это только из ваших. А если по всем начальникам курсов статистику брать…
– Прошу прощения, господин лейтенант, нельзя ли перейти сразу к выводам, – не меняя выражения лица, попросил Щелкунчик.
– Извольте, – вежливо склонил голову полицейский. – Ни разу никто из ваших не украл ничего по-настоящему ценного. И даже не попытался. Вся их, с позволения сказать, добыча только позабавила бы настоящих воров. Подобное обычно воруют голодные уличные мальчишки, и это никак невозможно связать с образом Сумеречного Лиса, хоть и очень юного. Более того, когда начинается лето и кадеты отбывают в лагеря, уровень такого рода преступлений существенно снижается. И, прошу меня простить, не могу опять не обратиться к статистике: снижается настолько существенно, что несопоставим с количеством ваших подопечных, коих мы сюда доставляли.
Эрик, исподволь поглядывавший на начальника курса (все-таки прав Инг, опять и снова прав: любопытство – то, что умрет в нем, чертенке, последним), заметил на его лице довольную улыбку, так не похожую на светскую гримасу.
– Господин лейтенант, я благодарю вас за то, что вы поделились своими наблюдениями. Мы все учтем, а вас я прошу больше ни с кем не делиться…
– Как всегда, – полицейский поправил фуражку. – Как прикажете, господин капитан. Я все понимаю.
– Благодарю вас, господин лейтенант, – Щелкунчик ответил легким поклоном.
– Прошу прощения, господин капитан. Я верно уловил, что в ближайшие четыре года покоя мне не ждать?
– Простите, господин лейтенант, увы. И в последующие пять лет. И в последующие.
Старые знакомые чопорно раскланялись.
– Завтра же подаю прошение. Пора на пенсию, – драматично, наверняка рассчитывая на эффект, воскликнул за дверью пожилой полицейский.
Щелкунчик снисходительно усмехнулся.
– Старый позер! Но с ним приятно иметь дело – сообразительный, да и забавный, – сказал он куда-то в пространство.
Эрик не исключал, что реплика предназначена ему, даже был почти уверен. Второй год их старательно учили слушать, слышать и истолковывать. Как бы ни был он смущен и напуган, его разум жил как будто бы отдельно от эмоций: явно у корпуса негласная договоренность с полицией, и очень давняя… невообразимо давняя! И его доставили сюда не как пойманного за руку воришку, а чуть ли не с почтением – в полицейском автомобиле. Никаких иллюзий по поводу дальнейшей своей судьбы он не испытывал, но определенность, пусть и жутковатая, успокаивала. Мучительнее всего было ожидание – еще около полусуток впереди.
– Ну, рассказывай. – Щелкунчик вперил немигающий взгляд в провинившегося.
– О чем?
– А, ты же впервые попался, – на удивление довольным тоном констатировал начальник курса. – Упрощаю задачу: будешь отвечать на мои вопросы. Предельно честно.
– Только если вопросы будут касаться меня, а не кого-то еще. – Под тяжелым взглядом капитана Эрик потупился, зыркнул исподлобья.
– Ты хоть сам понимаешь, что ты сейчас сказал? – в голосе командира клацал металл, как всегда, когда он сердился; за эту особенность, метко подмеченную курсантами, он и носил гордое прозвание Щелкунчика. – Один Сумеречный вербует другого Сумеречного в качестве доносчика?
– Виноват, господин капитан. – Мальчишка вытянулся в струнку.
– Хорошо, что понимаешь. Плохо, что после моей подсказки. Не первокурсник же. Ты ведь сегодня не в первый раз занимался... э-э-э... противозаконным?
– Не в первый.
– А в какой?
– В девятый, – с гордостью, чуть ли не с вызовом отчеканил Эрик, вдруг со счастливой ясностью осознав: он все сделал правильно, за такое и под розги пойти не страшно.
– Восемь раз – успешно? За этот год? – Щелкунчик даже привстал, с легким недоверием разглядывая Эрика, как внезапно откуда-то взявшуюся диковинку.
– За этот, – мальчишка пожал плечами. – Прошлый-то год мы прощелкали. – И невольно усмехнулся: наверняка капитан знал о своем прозвище.
– Следи за языком, – моментально одернул его начальник курса. – Что за уличные словечки?
– Виноват, – снова вынужден был признать Эрик.
– Ну и как это было?
– Что?
– Как попался, спрашиваю. Рассказывай во всех подробностях. Где ошибся?
– Раньше я в толпе... – Эрик с неловкостью обнаружил, что ему трудно подбирать слова. Он не думал, что когда-нибудь придется говорить о подобном командиру. Да и друг с другом кадеты обменивались лишь краткими сведениями, да и то редко. Подробности, как считалось, – это уже похвальба. – В толпе у людей внимание рассеяно... – Помолчал, пытаясь найти четкую формулировку.
– Верно говоришь, – Щелкунчик медленно кивнул – будто бы поклон отвесил. – Сам додумался или подсказал кто?
– Сам.
– Я еще спрашиваю! – капитан довольно хохотнул. – Ну и?
– А в этот раз решил в магазинчик забрести. Продавец-то покупателями был занят. И тут люди с улицы зашли. Ну и... – невольно повторил слова командира Везунчик, чувствуя, что краснеет
– Прощелкал? – Капитан ехидно усмехнулся.
– Прощелкал... Виноват! Не учел.
– Что будет дальше, знаешь?
– Так точно, знаю, – голос не дрогнул. Отлично.
Он знал. Уже знал, что от курса к курсу наказание становится все суровее. Новый курс – плюс десять и плюс один. Плюс десять ударов и плюс сутки карцера. И донага не раздевают только в первый год. Первокурсников – бывших недолисят и будущих Лисят, пока что стоящих на границе двух миров – берегут и щадят. А вот настоящий Лисенок должен быть готов ответить за любой проступок. И по официальному кодексу, и по кадетскому...
– Ступай в казарму, – снова клацающим голосом распорядился Щелкунчик. – И чтобы ни слова о своих подвигах.
– Слушаюсь.
Эрик и так не стал бы делиться с кем бы то ни было, а тут еще и приказ, четкий и однозначный. Как хочешь, так и выполняй. «Соберись,Сумеречный Лисенок из мусорной кучи!» – подстегивал он себя. Кажется, удалось: ни одного настороженного взгляда. И только Инг, будь проклята его проницательность, заступил путь. Причем в тот самый момент, когда Эрика в очередной раз накрыло: до воя захотелось спрятаться в какую-нибудь нору и пересидеть до отбоя, и он попытался слинять подальше от родного отряда в «клуб», благо время было уже вечернее, да и морально настроиться на то, что предстояло, было нелишне. А способ Везунчику был известен только один: пристально посмотреть в лицо своему страху – и шагнуть ему навстречу. И вот...
– Что у тебя стряслось?
– Башка трещит, – поморщился Эрик. – На солнце перегулял.
Инг посмотрел осуждающе: кого обманываешь? Но, хоть и зануда, допытываться не стал, он всегда знал, когда нужно отступить. Отошел в сторону. Эрик чувствовал: друг смотрит ему в спину. Обернуться не решился: лицемер он так себе.
«Отряд, отбой!»
Везунчик десятки раз думал, что никогда не ждал этой команды так, как сегодня... и сегодня... и сегодня... И всякий раз обманывался.
Но сейчас он не просто устал. Его ждало – и в этом приходилось признаться – то, чего он по-настоящему боялся. Как ни готовил себя – так и не подготовил.
«Если ты так трусишь – какой ты Сумеречный? Ты – кусок мяса, подобранный на помойке, ни на что не годный, отвратительный!» – на разные лады повторял себе Эрик.
Побудки он ждал еще сильнее, чем отбоя. Впервые в жизни. И вот:
– Отряд, подъем! – командует лейтенант. – Эрик, к господину капитану.
Скрывать не к чему: все знают, что значит такой ранний подъем.
– Хватило времени подготовиться? – этим вопросом приветствует Везунчика капитан.
– А к этому можно подготовиться? – дерзко спрашивает Эрик, глядя ему в глаза.
– Ко всему можно подготовиться, Лисенок, – напутствует его начальник курса, когда он в сопровождении двух старшекурсников выходит из кабинета.
Нет. К ощущению беззащитности и бессилия – нельзя. Даже в приюте Эрик мог брыкаться и кусаться. Лису такое не к лицу, проявить норов – еще больше уронить себя в глазах товарищей и, что страшнее, – в собственных глазах.
Он не смотрит ни на кого, только перед собой. Старается не думать ни о чем, внушить себе: это не с ним. Не получается. Лгать всегда очень сложно. Цепляется за другую спасительную мысль: это ненадолго, самое страшное – долгие часы ожидания – позади. Еще шаг. Еще только один шаг... Хорошо хоть, в зале уже светло, зрение не подведет самым постыдным образом.
– За действия, противоречащие кодексу Его королевского величества кадетского корпуса Сумеречных Лисов, к двадцати ударам розгой и двум суткам карцера приговаривается кадет второго курса Эрикн. Командир первого отряда второго курса, привести приговор в исполнение.
Лейтенант наклоняется к его уху.
– Тебя привязать? Так проще. И тебе – тоже.
Так вот о чем обычно спрашивают приговоренных. Эрик невольно усмехается. Ему всегда было жутко и жутко любопытно, с того первого случая. Правду говорят: любопытство умрет в нем последним... если, конечно, ему не суждено умереть от любопытства.
– Нет. Я сам.
Надо только покрепче обхватить эту проклятую доску.
Ко времени или не ко времени вспомнилась фраза, вычитанная когда-то давно к приключенческой книге, главными героями которой были Сумеречные: «Лис живет и умирает свободным. Единственные оковы, в которые он заключает себя по доброй воле, – долг».
Инга, помнится, эта фраза не воодушевила. «Слишком пафосно», – заявил он. «Но ведь правда!» – обиделся Эрик. «Правде нет нужды рядиться в яркие слова». – «А клятва прекрасной даме, за которую ты до сих пор так цепляешься?» – «Мы не играли словами! Мы просто дали слово!» – Инг вспыхнул. «Да ну, мишуры тоже хватало!» И Инг оскорбленно замолчал. На целую неделю. В итоге Эрик впервые в жизни первым пришел мириться. И с тех пор старательно избегал обеих тем: не обсуждал ту книгу, хотя она захватила его на долгое время, и не упоминал о давней детской клятве. А сейчас на ум пришло и то и другое. Кем ты будешь, если все увидят, что ты принимаешь свою судьбу по принуждению? и как ты можешь причислять себя к тем, кого издавна называют «последней надеждой государя и его семьи», если ты смиришься с унижением. Два вопроса. Две разных задачи. Их никак не подтянешь к единому ответу.
Все это пронеслось в голове Эрика за считанные секунды. А потом забыл обо всем на свете, даже о том, как дышать. Единственное, что осталось, – ранее не обдуманное, пришедшее неведомо откуда: «До пятого удара молчать, потом – как получится... Еще один, а потом... И еще... Три последних – неужели не выдержишь, еще хуже осрамишься?»
И только когда лейтенант силой заставил его разжать сведенные судорогой пальцы, он понял: выдержал. Понял без торжества, с полной отрешенностью от всего, кроме следующей задачи: нужно выйти отсюда спокойным шагом, не упасть, не пошатнуться.
Упал. Но уже в карцере, когда дверь закрылась.
Он и и сам не знал, через какое время смог заставить себя встать и одеться: течение времени в помещении без окон и с постоянным ровным тусклым электрическим светом и так ощущаешь с трудом (но все же ощущаешь), а когда провалялся невесть сколько в полубессознательном состоянии – все, потерялся.
Как бы то ни было – вовремя: в «кормушку» протолкнули металлическую миску с кашей и с кашей и кружку – разумеется, тоже металлическую. У посуды идеально скругленные края, использовать ее как орудие не удастся. Ладно, думаем дальше.
«Могли бы жрачку не давать – все равно кусок поперек горла, – с ненавистью подумал Эрик. – Лучше бы воды еще принесли».
Можно было потребовать у того, кто пришел за посудой, уж воды-то всегда давали вволю. Но он скрипнул зубами и промолчал. «Ну и черт с вами, гады, – без злобы, с тупой нарастающей тоской подумал Везунчик, – и без ваших подачек не сдохну, просто следующую порцию не враз выхлебаю, а на части поделю».
Четыре кружки воды за двое суток – не бог весть какая щедрость, как раз чтобы не сдохнуть. Зато жажда здорово отвлекла от боли. «Новый опыт, – на Эрика накатила бесшабашная веселость. – А на кой он мне, если его ни к чему не прикрутишь, да и было бы, к чему. Все равно воспользоваться не успел бы».
Выпускать его явился лично Щелкунчик.
«Вот ведь не спится человеку посреди ночи», – устало подумал Эрик. А вслух выдал то, что подсказал ему вконец очумевший от жажды и думок черт:
– Какая честь для бедного узника, господин капитан, – вы освобождаете меня лично.
Капитан скользнул по нему взглядом и ровно проговорил:
– Ступай в расположение. И постарайся никого не разбудить, через два часа подъем.
Эрик неслышно пробрался в казарму, пошарил в тумбочке, проклиная свое паршивое сумеречное зрение и благословляя предписание класть все на строго определенные места вкупе с выработавшейся привычкой даже «неуставным» вещам давать точное «место жительства», – он и вслепую нашел ощетинившуюся узелками веревку: тренировался на досуге в завязывании узлов различных видов – узнал от старших, что этим летом будущий третий курс по традиции станет на лагерь в горах и пройдет соответствующую подготовку… ну и начал настраиваться, благо библиотека в корпусе определенно относилась к числу чудес света, найти там можно было что угодно. Зажав «добычу» в кулаке, бесшумно проскочил через все расположение. В умывалке долго жадно пил из-под крана. Позволил себе отдышаться. Вот и все. Медлить нельзя, времени до подъема не так уж много, а задача непростая: сконструировать петлю (об этом он имел смутное представление), перебраться на дерево за окном, добежать до спортгородка, причем скрытно – корпус никогда не засыпает мертвым сном, нельзя, чтобы кто-то заметил хотя бы краешек твоей тени... ну а дальше все легко.
Ни страха, колебаний, ни посторонних мыслей – ничего, кроме сосредоточенности на том, что Эрик привычно поименовал выполнением текущей задачи. Тем более что первый же этап плана оказался под угрозой: петля получилась только с пятой попытки. Но получилась. Везунчик открыл окно, легко вскарабкался на подоконник и...
– Потрудись вернуться.
От неожиданности он едва не свалился. Третий этаж, точно покалечишься, тогда будет дольше и сложней...
Щелкунчик уселся на подоконник. То есть вопиющим образом нарушил правила, за соблюдением которых сам же и следил. Перехватил недоуменный взгляд Эрика.
– И ты садись. Ответишь на несколько вопросов – уйду. И даже сделаю вид, что ничего не произошло. А ты волен продолжать. – И повторил настойчиво: – Садись. Ты ведь знаешь, что до подъема осталось совсем немного. Да и светает уже, тебе сложнее будет пробраться на место. Дай погляжу, – требовательно протянул руку, – кое в чем удостоверюсь и верну.
Везунчик, поколебавшись, отдал веревку.
Щелкунчик осмотрел ее и скривился.
– Ты чего хочешь – умереть? Или дождаться, пока тебя вынут из петли?
– Умереть, – отчеканил Эрик.
– Так вот, могу тебя порадовать: в этой петле умирать ты будешь долго. И очень велика вероятность, что тебя найдут еще живым. – Он развязал узел, завязал снова, проверил, как он движется по веревке. – Забирай. Теперь наверняка получится, как задумал. При твоей-то ловкости.
– Спасибо, – невпопад ответил Эрик и поставил ногу на подоконник.
– Стоять! – не повышая голоса, приказал капитан. – Я сказал: отпущу, когда ответишь на мои вопросы. Обещаю спрашивать коротко. Ответов жду четких и однозначных. Ты считаешь, что с тобой обошлись жестоко?
– Нет.
– Что «нет»? Четко и однозначно – это не «да» или «нет», это так, чтобы мне было все ясно.
– Нас учат тому, что жестокость – норма для Сумеречного Лиса. Мы должны удивляться жестокости по отношению к нам и имеем право, а порой и должны сами быть жестокими, – отрапортовал Эрик.
– Тогда какого черта в петлю-то полез? – мгновенно задал следующий вопрос командир, будто бы зачитывая тест по какой-то невидимой книге.
– Это было не жестоко. Это было унизительно, – через силу заставил себя признаться мальчишка.
– Унизительно? А скажи-ка мне, чем отличаются Сумеречные Лисы от всех прочих?
Эрик бросил на командира быстрый взгляд: издевается, что ли? Ответ известен едва ли не любому гражданскому.
– Сумеречные Лисы – это единственное в королевстве гвардейское подразделение, полностью состоящее из офицеров.
– А офицер гвардии несет ответственность, во-первых, за...
– Безопасность королевской семьи, а во-вторых за принятые им решения, – выпалил Эрик.
– Терпение! – потребовал Щелкунчик. – Настолько трусишь, что хочешь побыстрее все закончить?
– Господин капитан, осмелюсь напомнить, что я кадет корпуса Его королевского величества. И тот, кто назвал меня трусом...
– Кадет корпуса Его королевского величества, Сумеречный Лисенок – и вдруг удавка? – вопрос – как удар наотмашь.
– Была бы у меня возможность застрелиться – вы бы не успели меня остановить, – в тон Щелкунчику ответил Эрик.
– Не обольщайся. Лисенку не сравниться с Лисом. Особенно таким опытным, как я, – свысока ответил капитан. – Я не случайно сам выпускаю наказанных из карцера. Мне достаточно одного взгляда, чтобы понять, принял ли человек свою судьбу с достоинством, или подавлен или вообще раздавлен. Если бы я видел, что ты с достоинством ответил за твое собственное решение, – он выделил голосом эти слова, – я бы за тобой не следил. Видел бы, что раздавлен, – оставил бы тебя на волю судьбы.
Эрик недоверчиво покачал головой.
– Я говорю правду. Это не предается широкой огласке, но и не скрывается: если в каком-то из военных училищ погибает курсант, наезжают комиссии и под лупой рассматривают все обстоятельства происшествия. Когда погибает Сумеречный Лисенок, это не выходит за стены корпуса. Первое, что должен уметь Лис, – выживать, причем без поправки на обстоятельства. Вам ведь ваш лейтенант на нулевом говорил, что вы несете ответственность за свою безопасность?
– Так точно.
– И ты подумал, что это шутка?
– Так точно.
– И до сих пор так думаешь?
– Так точно. – Эрику стало неловко.
– Вроде бы умный парень... – бездушно заключил капитан. – В ты замечал, что на четвертом-пятом курсах в отрядах далеко не всегда по тридцать человек?
– Так точно.
– Фу ты напасть! То из него просторечье лезет, то будто с машиной разговариваешь! Как думаешь – почему?
– Это же известно: старшекурсники полгода несут службу на границе или не меньше трех месяцев участвуют в боевых действиях за рубежом.
Быстрый вопрос – быстрый ответ. Именно так с Эриком обычно разговаривал Аластар. Мальчишка замер: он ни разу не вспомнил о старшем за три дня! И ведь записку с объяснением ему не оставишь, чтобы меньше переживал! «Аластар – и меньше?» – подленько возразил внутренний голос.
– Ну а на третьем почему некомплект? Не догадываешься?
– Теперь догадываюсь. Вы подсказали.
– Подсказал. Хотя ты сам должен был додуматься. И на-амного раньше. Да, о небоевых потерях мы кадетам не рассказываем. Чтобы они заранее не знали, чего опасаться, и искали путь самостоятельно. Ну а у меня почему курс полностью укомплектован?
– Не могу знать.
– А вот эту подсказку ты прослушал. Потому что я чертовски хороший командир, –Щелкунчик усмехнулся с подчеркнутым самодовольством. – Но вернемся к тебе. Ты как должно принял наказание, но ты не принял ответственность. Ты не раздавлен. Но ты подавлен. Я тоже выпускал неполные курсы. Минимальное число у меня было шесть лет назад. Я потерял восемнадцать человек. Все потери – боевые. Мы попали в серьезную переделку на границе. Конфликт с герцогством Гезарским, слышал про такой?
Эрик кивнул. Ответить не смог – перехватило дыхание. Именно об этом была повесть, из-за которой он повздорил с Ингом. И он слишком хорошо представлял себе, что там произошло.
– Так вот, этот участок границы охраняли в ту пору мы. Мой четвертый курс. Не какая-то попытка нарушить границу – полноценная провокация. Соотношение сил – восемь к одному. Ясно, не в нашу пользу. И они это знали. Я потом собственноручно вздернул их информатора из местных, когда нашел. Без суда, – в голосе капитана вновь зазвенел металл. – Мои Лисята продержались до подхода подкрепления пятьдесят шесть часов.
Помолчал.
– Ты знаешь, что Лисы не сдаются в плен ни при каких обстоятельствах. Но попасть в руки врага могут – в бессознательном состоянии. Знаешь и то, что Лисы забирают с поля боя всех своих убитых. Даже если ради этого приходится жертвовать жизнями. Пятнадцать погибли в бою. Два с половиной десятка раненых. Тогда мы не досчитались только одного. И начали искать. Потеряли еще двоих, но своего нашли. В пяти с половиной километрах от границы. На их земле, не на нашей.
Снова помолчал. Эрик понимал, что время стремительно утекает, но не мог прервать командира. Сейчас – не мог.
– О том, что с ним сделали, я в рапорте написал одной строкой. А попроси меня рассказать – не расскажу, слов таких не найду. Нет в человеческом языке таких слов, понимаешь? Одно скажу – ничего страшнее в своей жизни я не видел. Что уж говорить о мальчишках.
«И в повести не было… Значит, или автору не рассказали, или он тоже слов не нашел».
– И ведь это я повел его на смерть, как ни крути. И те, кто погиб, чтобы его отыскать, следовали моему приказу. Так что же, я должен был застрелиться? Или повеситься? Это куда проще, чем жить с такой памятью. А полгода спустя мы встали лагерем на западе, в горах. И надо такому случиться – именно в этот момент свободолюбивые горцы в очередной раз решили попробовать корону на прочность. Начали с грабежей соседей в долине, не гнушаясь и убийствами. Потом попробовали пощипать гарнизон – а там ветеран на ветеране. Боевые, конечно, только немолодые и частью увечные. Появление семидесяти двух Лисят, – капитан усмехнулся, – оказалось для каменных воинов, как называют себя эти любители чужого имущества, прекрасным сюрпризом. А для меня это был случай в деле увидеть, не осталось ли в ком трещины после гезарцев. Нет. Не осталось. Ну да ладно, – командир встал, – я и так тебя задержал, а время больше не ждет, полчаса до подъема. Успеешь. Но придется поторопиться. Будешь первой моей небоевой потерей, – он презрительно дернул уголком рта. – Ты отважился на поступок, но не смог принять ответственность за него. Даже за себя не смог ответить, где уж тебе людей на смерть отправлять. В начале разговора я подумывал дать тебе оружие. Но нет, смерть в петле – то, что и полагается трусу.
– Не смейте! Вы… – Эрик захлебнулся гневом. – Вы должны ответить?
– Перед кем?
– Передо мной!
– Отвечу. Но только перед равным. Перед Лисом, хоть и весьма юным и бестолковым. А перед падалью, самостоятельно затянувшей у себя на шее удавку, не смогу. Не только из принципа, но и чисто технически. У тебя ровно две секунды на выбор – туда, – он кивнул на дерево за окном, – или туда, – взглядом указал на выход из умывалки.
– Как вы все так повернули, что жить труднее, чем умереть? – отворачиваясь, чтобы скрыть злые слезы, требовательно спросил Эрик.
– Это не я повернул. Это так и есть. Твои две секунды истекли.
– В таком случае отвечайте. Отвечайте передо мной!
– За что?
– За то, что назвали меня трусом!
– Я назвал трусом труса. А ты Лис. Среди Лисов таких не водится. Как я могу ответить за то, чего не было? – Начальник курса бросил озабоченный взгляд на наручные часы. – Что-то мы припозднились, хотя слово неподходящее, утро уже. Пойдем, поможешь мне в жутко ответственном деле – в перекладывании бумажек. Один в срок точно не управлюсь. А должен.
Перед тем как пойти на занятия – капитан безжалостно оставил его без завтрака – Эрик, замерев на пороге, спросил:
– Мне готовиться?
– К чему?
– Вы ведь турнете меня из командиров?
– У тебя минута, чтобы осознать и озвучить осознанное. Не справишься – прямиком отсюда отправишься в карцер. До осознания. Вижу, ты по нему соскучился, если забыл, какие слова уместно использовать в разговоре с офицером, а какие – нет.
– Вы не можете отстранить меня от исполнения обязанностей, потому что официально за мной не водится проступков, да и командир я неплохой, – выпалил, мгновенно все поняв, Эрик.
– И вот что стоило подумать еще тридцать секунд до того как ты ляпнул, что я тебя турну, – капитан в сердцах швырнул на стол объемистую папку. – Командир ты неплохой, лидер – вообще отличный, это я могу в глаза сказать, не зазнаешься, очень уж к себе требователен. Ну а с выдержкой беда. Ну да всякого Лиса можно научить не просто сидеть, а обитать в засаде. Жду тебя сразу после отбоя. У меня еще два шкафа бумаг, спасибо дурной привычке откладывать все необязательное на потом. Вот и пригодился запасец. Официально это помощь начальнику курса. Неофициально, – Щелкунчик расплылся в улыбке, – наказание.
…Эрику время от времени казалось, что до начала лета он не дотянет. Три недели он спал не больше четырех часов в сутки, но проклятые бумаги были разобраны до последнего листка. Щелкунчику же – хоть бы что, казалось, он не из плоти, а из каких-то неодушевленных материалов. Не сделал он исключения и на время экзаменов. В том, что показатели оказались на прежнем уровне, Эрик видел едва ли не чудо. И вот в это самое время, когда он думал, что сил на выдох еще хватит, а на следующий вдох – уже нет, внутренний чертенок напомнил ему, что он давал слово, что совершит десять «подвигов». И откладывать уже некуда.
– Не вздумай! – разъяренным котом зашипел на него Инг. – Ты шею себе свернешь! Что там этих выходов осталось.
– Вздумаю, – озорно отозвался Эрик. И добавил серьезно: – Я слово дал.
– И ведь не возразишь, – сокрушенно отозвался Инг.
Эрик проверял себя: пытался хотя бы в глубине души найти страх перед наказанием. Но страх умер той ночью. Лисенок действовал хладнокровно и расчетливо – и больше ни разу не попался в ловушку. Ни на втором курсе, ни потом. Он стал легендой. О нем рассказывали, что он не попадался никогда, хотя рисковал десятки раз. Младшие о его единственно провале попросту не знали, да и, как он понял, многие старшие напрочь забыли: что такое один случай, если редкий месяц проходил без такого рода происшествий. Инг тоже был легендой: не попадался, но «подвигов» на его счету было в полдюжины раз меньше, и если старшие кадеты им восхищались, у младших он не имел ни единого шанса на поклонение. И прозвища ему не дали. А у Везунчика появилось еще одно – Тень. Грир подобной ловкостью не обладал, но продолжал упрямо нарываться. И получал свою долю уважения.

Отредактировано Цинни (2024-07-14 16:26:43)

Вводную каждый вновь назначенный командир десятка давал только своим подчиненным. Но Эрик не сомневался, что все они – весь курс – услышали по сути одно и то же, разнилось только изложение – с поправкой на вредность «куратора».
Невана Везунчик с первого знакомства считал человеком весьма вредным, хотя и объективно полезным: столько информации, сколько по доброй воле и даже охотно поведал старшекурсник, не удалось выдурить ни у одного из его товарищей. Но за любую попытку слукавить Неван немедленно наказывал едкой шуткой на грани оскорбления… именно на грани, за грань не шагнул ни разу. Да, делал объектом осмеяния, но не унижал. Думая, что и в этот раз будет нечто подобное, Эрик с мстительной радостью готовился куснуть в ответ.
Но неожиданности продолжались. Никто не поднял лагерь в пять утра – команда «Подъем!» прозвучала аж в десять, когда настороженные Лисята успели не раз и не два высунуть из палаток носы… потом, так и не увидев никого из командиров самочинно поменять караульных, потом, осмелев от голода, опять же на свой страх и риск, по-быстрому организовать завтрак… вновь разбрестись по палаткам.
– Они нас снова испытывают, – уверенно сказал своему десятку Эрик. – Вот только непонятно, к чему эта дрессировка, когда мы прибыли для выполнения боевой задачи. Если мы не готовы – то и находиться здесь нам нет смысла, если готовы – пропадает смысл в детских играх на свежем воздухе.
– Загривком чую – они за нами наблюдают, – поддержал Везунчика Стан.
– Интересно, что они вообще хотят увидеть, – лениво выдохнул Роб, не открывая глаз.
– Думать неохота, – Везунчик умиротворенно потянулся. – Давайте дрыхнуть, выспаться впрок – сейчас самая продуктивная идея.
Он начал было дремать. Но вдруг по спине пробежал холодок. «Не спать!» – приказал себе Эрик – и через минуту услышал: «Подъем!»
– Ну а «стройся»-то где? – пробурчал он себе под нос, уже зная, что все равно через пару минут окажется в строю, где отсутствующих не будет . Ради чего бы не затевалась эта проверка, они ее пройдут.
– Господа кадеты, вам предстоит научиться жить в соответствии с непривычным для вас распорядком дня, – без предисловий начал Щелкунчик, не без одобрения оглядев строй. – Он будет меняться в зависимости от того, в какое время суток вам предстоит выполнять задачу. Так что на время пребывания здесь – никаких общих подъемов и построений. Командиры поднимают тот десяток, которому предстоит выход, десяток тихо покидает лагерь и так же тихо возвращается. – Цепким взглядом окинул строй, на секунду-другую задерживая внимание на каждом, вполне достаточно, чтобы Лисенок успел почувствовать, что сейчас внимание капитана приковано именно к нему. – Те, кто остается в лагере, сами, без указаний, организуют свой быт и тренировки, причем строго в лагере и не допуская демаскировки. Чего не следует делать, вас проинструктируют господа лейтенанты. Я же добавлю только одно: о сути задания и ходе его выполнения не сообщать никому и ни при каких обстоятельствах. – Лицо Лоркана окаменело. – Всю остальную необходимую информацию получите от своих непосредственных командиров.
Неожиданный тон взял и Неван. И тоже с ходу.
– Главное, что вы должны усвоить – пока только на словах, а очень скоро и на деле, – вам предстоит рисковать жизнью. Это раз. Вам предстоит убивать. Это два. Есть вероятность, что вам предстоит убивать не только врагов. Это три. Есть вероятность, что ваш командир будет вынужден отправить вас на смерть. Это четыре. Вопросы?
Никто из десятка и рта раскрыть не посмел – слишком уж собранным и серьезным, непохожим на себя был весельчак Неван. Он не запугивал, не наставлял, даже не предупреждал – просто рассказывал о том, что предстоит. И от этого – Эрик видел – дрогнули самые отчаянные. Он знал свих ребят. Знал лучше, чем самого себя. Везунчик чувствовал – все девятеро исподволь смотрят на него. И надеялся, что не выглядит растерянным.
– Хорошо, – вдруг одобрил (именно одобрил, сомневаться не приходилось) Неван. – С первым и вторым вам все понятно. К этому вас готовили. Но окончательно подготовит бой. Третье – так сложились обстоятельства, что вам придется действовать под личиной врага. Не притворяться, а именно действовать.
«Инг… зараза! Опять прав! Ну почему ты вечно прав?»
– И если вы нарветесь на пограничный дозор, на их секрет или поисковую группу, а то и сдуру выпретесь к пограничной заставе – а эти ребята тоже не в мусорной куче себя нашли…
Эрика передернуло.
– …То они откроют огонь на поражение. И вам придется принять бой.
Везунчик вскинул взгляд на Невана. И понял, что такими же глазами смотрят на него остальные.
– Еще раз. Вы тоже обязаны будете открыть огонь на поражение. Потому что вы – это не вы, а подлые льосские диверсанты. Плюс к тому – даже на границе может найтись информатор, который передаст сведения туда, где их проанализируют и сделают грамотные выводы. Так что в живых никого не оставлять. «Лис не должен бояться жестокости по отношению к себе и имеет право, а порой и должен сам проявлять жестокость», – процитировал Неван кодекс. Не кадетский – корпусной. Никогда Эрику не приходило в голову трактовать эти слова подобным образом. – Конечно, льоссцы, да и не только они, быстро сообразят, кто у них на самом деле шурует. Но подтверждений у них быть не должно.
– Ну и четвертое. Бывает, что кто-то из Лисов должен умереть, чтобы жили остальные. – Лейтенант смотрел поверх голов Лисят, которые неосознанно – Эрик только сейчас это заметил – придвинулись ближе друг к другу, будто ряды сомкнули. – У всех других в этом случае принято выкликать добровольцев. У Сумеречных вызваться должен каждый. Поэтому, не тратя драгоценного времени, командир сам назначает смертников.
Слово «смертники» не столько испугало, сколько оглушило. И Эрик, чтобы не позволить тишине взять верх над ними, задал первый пришедший в голову вопрос:
– Неван… Господин лейтенант, когда выход?
Инструктор улыбнулся впервые за все это время:
– С чего вдруг я тебе «господин лейтенант»? Мы в одно и то же время в корпусе плац топтали. А что гласит кадетский кодекс? Ну?
Перед Эриком был прежний Неван – насмешливый, требовательный… готовый прийти на помощь.
– Между теми, кто учился в одно время, пусть и на разных курсах, вне службы не существует никаких формальностей. И какого ж черта вопросы задаешь? Вроде знаешь правила… – Неван щелкнул пальцами прямо перед носом Эрика, тот рефлекторно отклонился, отрапортовал:
– Все, что нам необходимо знать, доведут до нашего сведения. Прочая информация, которая нам интересна, добывается самостоятельно.
– Выучил. – Неван снова улыбнулся. Одобрительно. И ответил уже без улыбки, кажется, даже виновато: – Я и сам не знаю, парни. Приказ поступает перед выходом, время – только на подготовку.
Эрик думал, что они пойдут первыми. И готовился. Но на третий день обнаружил, что в лагере нет ребят Инга. Первое, что почувствовал, – болезненный укол в сердце, как тогда, когда увидел, какими глазами смотрит на Аластара Берк, такой же мальчишка, каким раньше был он сам, и подумал, что новый воспитанник занял его место. Зависть. Постыдно для Лиса. Второе – страх: а если Инг не вернется?
Должно быть, он, сам не отдавая себе в том отчета, чем-то выдал себя. В полдень его едва заметным жестом подозвал к себе Сенан.
– Беспокоишься?
Везунчик почувствовал, что краснеет. Но кивнул: отрицать – это не просто солгать, это еще и отречься от своих.
– Так и будет. Привыкай ждать. – Сенан положил руку ему на плечо. – Просто верь в них. И молись, если умеешь.
Эрик не умел. Так и не научился.
Вытянулся, как в строю.
– Простите, господин лейтенант.
– Свободен, – Сенан махнул рукой.
Покинуть лагерь Везунчик права не имел. Это же не учебно-тренировочный. Показать слабость – тоже нет, это в ущерб десятку. Он просто велел своим отдыхать. Ребята вроде бы даже уснули. А Эрик ждал. Забился в угол палатки и ждал, ободряя себя лишь одной мыслью: сейчас нет необходимости держать лицо.
Он не услышал, а просто понял: вернулись. Босиком, без звука выбрался из палатки – и нос к носу столкнулся с Ингом.
– Ты как? – этот вопрос они задали друг другу разом.
– Порядок. – Инг был в льосской походной форме, буро-зеленой. Он осунулся и будто бы повзрослел, но в глазах, обычно строгих, – задорные искры.
Зависть потеснилась, освобождая место любопытству. Но спрашивать нельзя.
– Скукотища здесь, – сказал Эрик. Безразличного тона не получилось – вышло жалобно. И он поспешно добавил: – В обычном лагере хоть потрепаться от души можно было, а тут...
Инг усмехнулся. Не с превосходством – с пониманием.
– Долго скучать не придется, – и это явно была не отговорка, он успел что-то понять. Но, вопреки обыкновению, распространяться об этом не собирался.
На этот раз «штатный аналитик», как называл друга Грир, ошибся. По крайней мере, в отношении Эрика. Как раз таки десяток Грира успел в чем-то поучаствовать. Снова отправили на задание ребят Инга. Да и в других отрядах побывали по ту стророну границы едва ли не все. Когда появился первый легкораненый – во втором отряде – это стало событием. Не обсуждаемым, но от этого только более будоражащим. Потом привыкли. И даже когда Дагд из десятка Грира получил довольно серьезное осколочное ранение и на машине был отправлен в столицу, это не выбило Лисят из колеи. Разве что Грир обронил:
– Если бы я быстрее соображал, этого не случилось бы.
Действительно допустил ошибку или просто переживает за своего? Прошли те времена, когда можно было поделиться с друзьями и услышать их честное – даже пускай нелицеприятное – мнение. Теперь все сомнения – тебе одному, твою ношу с тобой никто не разделит.
Поначалу это совсем не страшило Эрика: он люто страдал по другой причине: его десяток держат в лагере! Держат, как будто бы они хуже всех! На другие чувства не оставалось сил. Везунчик чувствовал себя несчастным, причем настолько, что ему начало казаться: ребята расслабились и тренируются вполсилы. Достаточно было мелочи, чтобы он сорвался. Тем вечером десяток Инга отправили на третье по счету задание, его же парни развлекались тем, что после короткой пробежки устроились в нескольких шагах от периметра и лениво бросали ножи в старую яблоню. Нож Кахира скользнул по стволу и скрылся в траве.
– Щенки поганые, а не Лисы! – взорвался Эрик. – Всем встать! Двадцать кругов по внешнему периметру!
Кто-то встал за его плечом. Оборачиваться было излишне: он научился узнавать Невана по шагам. Лейтенант шагнул вперед, встал вровень в Везунчиком, проводил его ребят тяжелым взглядом.
– Гонять их... вас всех, конечно, надо, пока от безделья друг на друга с кулаками кидаться не начали. Ты вот уже близок к этому. Какого черта орешь на людей?
– Тошно от всего, – признался Эрик.
– Э-э, нет. Ты еще не знаешь, как это – когда по-настоящему тошно. – Неван пошарил в траве, поднял нож и, коротко замахнувшись, всадил его в ствол на всю длину клинка. – Да, вас пока не вводят в дело. Но это не проявление недоверия и не наказание, что бы ты там себе ни думал. Если поначалу Лисят отправляли почти что на прогулку, сейчас льоссцы уже настороже. Будет только сложнее. Это я знаю точно. Но есть у меня одно предположение: вас придерживают для чего-то особенного. Для чего – понятия не имею. Да и вообще – это только предположение. Но что вы резерв – точно говорю. А в резерве оставляют лучших. Нотация окончена. Догоняй своих.
Два дня спустя Неван тихонько поднял десяток на рассвете.
– Одевайтесь.
Пояснять, что в льосское, не понадобилось. Быстро, деловито вооружились. Неван взял Эрика за локоть.
– Пистолет оставь при себе, автомат не бери. – И сделал знак следовать за ним.
В штабной палатке их ждали Сеннан, Щелкунчик и незнакомый полковник – худощавый, тонкогубый, будто бы весь из прямых линий и острых углов.
– Задача, которую предстоит выполнить вашей группе, – начал полковник, небрежно отвечая на приветствие и не потрудившись подняться (чем мгновенно восстановил Эрика против себя: «Перед штатскими выпендривайся», – с мальчишеской обидой подумал он), – вообще-то для опытных Сумеречных. Но время не ждет. Добыть информацию было непросто, и ей действительно нет цены. Более того, если вы сумеете выполнить задачу, как должно, скорее всего, цель будет достигнута. Кадет, – он смерил Везунчика недоверчивым взглядом сквозь прищур, – вам знаком этот предмет?
Пускай снайперка и была иузской, Эрик скривился: называть оружие «предметом» – это перебор, это, считай, то же самое, что назвать живого человека «телом».
– Так точно, – а вот тон он выдержал верный – абсолютно бесстрастный.
– Доводилось стрелять из такого?
Ну да, а то с программой корпуса не знаком и заранее о нем, о Везунчике, справки не навел. Эрик с трудом заставил себя сохранить «уставное» выражение лица, строго приказав своему чертенку: «Отставить!»
– Так точно.
– Сколько раз?
– Не считал, – а вот теперь прозвучало с вызовом. Да и плевать, все равно их… его! уже выбрали для выполнения этого задания.
– Сколько выбиваете?
– Мимо девятки не промазы… Виноват, не промахиваюсь, – принудил себя поправиться Везунчик, перехватив раздраженный предупреждающий взгляд капитана.
– Ваша цель – наследник герцога Льосского. Через несколько часов он прибывает вот в этот квадрат, – тонкий длинный палец уперся в развернутую на столе карту, – чтобы принять командование войсками. Да, Льосс выдвинул войска на границу, но с решительными действиями медлит и будет медлить, если мы как следует не подтолкнем.
Полковник наконец соизволил встать. Он был выше ростом, чем Неван и Эрик (Везунчик только сейчас обратил внимание, что в росте догнал старшего товарища), но будь он даже коротышкой – наверняка изловчился бы глядеть свысока.
– Как вы наверняка понимаете, охранять столь важную персону будут серьезно. Нейтрализация охраны и отход на вас, господин лейтенант. Маршрут и точка, в которую вы должны выйти, вам известны. Проинструктируйте своих бойцов. Карта только у вас. И в руки врага она не должна попасть ни при каких обстоятельствах. – Неприятный все-таки тип! Говорит то, что Невану наверняка и так известно… с настроя сбивает. – Вопросы?
– Разрешите идти, господин полковник? – похоже, это был единственный вопрос. И уже давно.
– Идите, – полковник махнул рукой. – Выдвигайтесь без промедления.
Эрик двинулся на выход. Неван придержал его, кивком указал на снайперку. Везунчик молча обеими лапами сцапал ствол. Теплый. Металл, несмотря на прохладу раннего утра, был теплым. «Не подведи», – мысленно попросил Эрик.
Вышли, не прощаясь. Не принято.
– Ну и хлыщ, – отойдя на дюжину шагов, шепнул Лисенок.
– И не говори, – слегка улыбнулся Лис. И вдруг сказал, прямо как Аластер: – Будет трудно. Справишься?
– Сомневаешься? – фыркнул Лисенок. А внутренне поежился.
– Нет, – мгновенно ответил Неван. И заключил, явно подражая полковнику: – Общее руководство на мне, главная миссия на тебе.
Эрик усмехнулся. «Все-таки повезло нам с командиром».

То, что встречать их вышел весь лагерь, Эрик понял сразу. Равно как и то, что народу на месте – от силы треть. Да и командиров не видать.
Грир сунулся к другу, как недавно он сам – к Ингу. Только вопросов задавать не стал: все и так слишком очевидно. Сжал руку Эрика выше локтя – и отошел в сторону.
– Приводи себя в порядок и пойдем докладывать, – сказал Неван.
Везунчик терпеть не мог просить помощи, но понял, что точно не справится, а если и справится, будет похож не на лиса, а на лишайную дворнягу: ладно только бы раны болели – еще и все правое плечо онемело.
Но просить и не пришлось: Роб подскочил, как верный оруженосец, недовольно цокнул языком, увидев, что на повязках проступила кровь, и погнал Стана за доктором.
– Подождут четверть часа, – пресек он вялый протест. – Зато нам всем спокойнее будет.
Чему Эрик никогда не мог противостоять, так это заботе.
– После доклада – сразу в медчасть, – распорядился доктор. – Все оставляй на заместителя – и ко мне под наблюдение. Знаю я таких, как ты – пока с ног не свалятся...
Паук оказался совсем иного мнения о верных действиях и их порядке.
– А вы не торопитесь, – заявил он, не отвечая на приветствие. – Сначала должны были явиться для доклада.
– Виноват, господин полковник, – виноватым Неван точно не выглядел, – не посмели появиться перед вами в неположенном виде.
Не оправдание – предупреждение.
Паук этого не понял.
– Задание?..
– Выполнено в полном объеме.
– В полном? – моргнув, переспросил чужак.
– Так точно.
– Молодцы, – одобрил капитан. Редкое слово в лексиконе Щелкунчика. – Потери?
– Двое. – Эрик выдержал пристальный вопрошающий взгляд командира. – Эмлин и Дараг.
– Действительно, молодцы, – соизволил одарить присутствующих своим веским мнением паук. – Согласно моему анализу, минимальные потери должны были составить пятьдесят процентов.
Понадобилось несколько бесконечно долгих секунд, пока до Эрика дошел смысл этих слов. На долю мгновения потемнело в глазах, а когда прояснилось – он обнаружил, что у него в руках пистолет, а от цели его отделяет Лоркан.
– Отставить! – лязгнул Щелкунчик. Попросил: – Не надо, Эрик. Не трогай падаль, Лис. – И, не спрашивая разрешения у старшего по званию, велел, тоже далеким от командного тоном: – Идите, ребята. Отдыхайте.
Эрик поверх плеча капитана смотрел на чужака.
– Я думал, вы паук. А вы – гнида.
– Кадет, что вы себе позволяете, – повысил голос враг, поднимаясь и делая шаг вперед.
Лоркан молниеносно развернулся.
– Господин полковник, пожалуйста, потрудитесь сесть. Это мой подчиненный, и отвечать за его действия мне.
– Вижу, как вам подчиняются, – рявкнул полковник, но все-таки опустился на стул. – Если примете меры, оставлю это происшествие без последствий для вас, – он выделил голосом два последних слова
– Господин лейтенант! – Капитан воззрился на Невана, взглядом указал на выход.
– Иди, не то выволоку, – шепнул Эрику лейтенант. – И стволом не размахивай, – принудил вернуть пистолет в кобуру.
Силы оставили Везунчика в двух шагах от штабной палатки. Он опустился в траву. Неван сел рядом.
– А теперь давай слушать.
– ...Каким бы хорошим бойцом не был этот мальчишка, он должен быть исключен, изгнан с позором! – бушевал пришлый.
– Господин полковник, вот-вот начнется война, и у вас будет способ погибнуть с честью, – голос Щелкунчика был негромким, но очень внятным.
Кадеты начали стягиваться к штабной палатке – кто-то шел на непривычные звуки, кто-то – на призывные жесты Невана.
– Извольте объясниться!
– Хоть бы спасибо сказали, что я его удержал, – подчеркнуто спокойно сказал Лоркан. – Если до вас еще не дошло, он не угрожал. У него бы рука не дрогнула шлепнуть кабинетную крысу. Это надо додуматься – парням, которые только вышли из боя и своих потеряли, этакое ляпнуть. И как у вас язык повернулся говорить о пролитой крови как о пунктике в отчете?!
Эрика заколотило. Неван положил ему руку на плечо.
– Держись, Лис. Еще и не такое дерьмо на твоей дороге попадется.
– Капитан!..
– Господин полковник, даю вам полчаса. Убирайтесь. Иначе я не только перестану их сдерживать – я позволю им решать вашу судьбу. Они могут попросту на куски вас порвать и зарыть там, где никто и никогда не найдет. А рапорт о вашей славной гибели я такой составлю, что даже в вашей конторе будут читать и изумляться.
– Напугать пытаетесь?
– Нет. Сообщаю вам результат анализа. Этот язык вам вроде бы понятнеее.
– Вы понимаете, что с вами будет дальше? – паук явно не верил и продолжал гнуть свою линию. – Это бунт!
– Не вздумайте когда-нибудь повторить эту чушь, пускай и за глаза, – такого металлического голоса даже у Щелкунчика Эрик припомнить не мог. – Сумеречные Лисы безупречно верны короне. И не прощают обид. А тут не обида – прямое оскорбление. У вас только один шанс, благодарности за который я, похоже, не дождусь.
– Вы действительно не понимаете, что вам грозит?!
– Это вы не понимаете, – Лоркан сменил тон на менторский. – Вы можете донести.
– Направить жалобу...
– Донести. И никто из нас – ни я, ни мои лейтенанты, ни Эрик – отрицать не будем. Наоборот, подтвердим. И повторим ваши слова. Мы своей чести не уроним. А вы станете посмешищем.
– Увидим!
– У вас осталось двадцать минут, господин полковник. И это последнее предупреждение.
Капитан вышел из палатки первым. Оглядел ребят, буркнул себе под нос – но, наверное, услышали все:
– Сборище!
Чужак, с прямой спиной и искривленным гримасой лицом, вышагнул следом. Увидел «сборище», заметно побледнел и и чуть ли не строевым шагом двинулся за периметр.
Щелкунчик проводил его ироничным взглядом, покосился на Эрика – и выражение лица у него стало таким, что Везунчик и слов не нашел, чтобы определить.
– И намозолил же ты мне глаза, негодяй, – с искренней тоской выдохнул Лоркан. – Нев, тащи его к чертям собачьим отсюда.
– Уточните приказ, господин капитан, – Неван вдруг решил покуражиться. И только сейчас до Эрика с полной ясностью дошло, в каком напряжении друг находился вс это время.
– Доку, говорю, сдай с рук на руки...
– Под расписку?
– Под замок! И бегом назад, ты мне нужен... Лисенок-переросток!
Эрик поднялся, с трудом оттолкнувшись от земли левой рукой. Когда Неван попытался помочь – чуть не зарычал на него. Лейтенант с притворным страхом отдернул руку.
– Только не вцепись – боюсь заразиться бешенством.
– Курс, ста-ановись! – гаркнул за их спинами Щелкунчик.!

Отредактировано Цинни (2024-07-22 19:37:36)

К визитам членов королевской семьи в корпусе никогда не готовились: штатное событие, для интернатских – вдвойне. Сумеречные – ближний круг короля. Даже если бы кадетам об этом не говорили, они сами догадались бы... они знали, видели, чувствовали это. В корпус и его величество, и его высочество являлись запросто, без предупреждения, без помпы, пили чай – и не обязательно у генерала, начальника училища, но и в кабинете кого-то из капитанов, а то и в кадетской столовой. Конечно, никакого панибратства не допускалось, кадет мог говорить с королем или кронпринцем только в том случае, если один из них обратился к нему первым, о чем-то просить не то чтобы воспрещалось – это считалось недостойным. Монаршьи особы и так проявляют о корпусе непрестанную заботу, злоупотреблять своим особым статусом постыдно для Сумеречного Лиса.
Но в этот раз все было иначе. И это настораживало. На утреннем построении капитан объявил, что завтра в корпус прибывают их высочества Альберт и Алиэн.
Алиэн? Осенью? И четырех месяцев не прошло с ее последнего визита. Так было заведено в незапамятные времена: женщины королевской крови посещают корпус только дважды в год. Почему – никто не знал. Бытовала легенда, которую передавали полушепотом и в узком кругу, ибо она бросала тень на пускай безымянную, но представительницу правящей династии. Раньше и королевы, и принцессы тоже приезжали в корпус и по случаю, и без случая. Но вот одна из дочерей короля, девушка на выданье, наотрез отказалась выходить замуж. Начали дознаваться, в чем дело, – и выяснилось, что она влюблена в кадета. С тех пор для женщин и установлены ограничения.
История оригинальностью не блистала. И хотя версий финала было с десяток, они были еще глупее. Кадета изгнали из корпуса, и дальнейшая судьба его неизвестна... Кадета потихоньку убили... Кадета отправили на войну и он погиб... Кадет вернулся со славой, и ему готовы были отдать руку принцессы, но он понял, что недостоин такой чести и отказался... Кадет и принцесса сговорились и одновременно покончили с собой... Принцессу убил разгневанный отец... Принцессу заточили в монастырь... Принцесса отравилась, узнав о гибели кадета... Принцесса осознала свой долг и вышла замуж...
Эрик не был уверен, что помнит и вообще знает все варианты. Да и ни к чему замусоривать память. Инг метко поименовал историю «сказкой для детишек средней дебильности» и посоветовал всем, кто слушал ее вместе с ними, поскорее забыть этот бред.
Со временем они перестали размышлять над странной традицией – что голову ломать над тем, о чем все равно не узнаешь, достоверных-то источников нет. И вот им подкинули новые вопросы: к чему этот визит? и с каких это пор их вообще ставят в известность об обычном вроде бы событии?
Эрик так и сказал Ингу и Гриру, когда они остались в казарме втроем – весь взвод направился в «клуб». Он и Инг боялись (действительно боялись) показываться на люди – знали, что младшие будут смотреть на них с восторгом, которого они не заслуживают, а ровесники – с подозрением, чего, мол, киснете? Грир остался за компанию.Они не рассказали ему о том, что произошло в кабинете у капитана. Даже о том, о чем имели право говорить. Но он и сам догадывался. И обижался, что у друзей от него тайны. Правда, обижался не всерьез и недолго. Сердиться на них по-настоящему он давно разучился. Через пару дней, как обычно, ткнул кулаком в бок одного, потом другого – Инга без жалости, Эрика, памятуя о его ранении, – с осторожностью, заявил:
– Ну и свиньи же вы, парни! Ладно, забыли, – и действительно забыл. И сейчас был с ними. Без слов понятно – видел, что им погано, и приглядывал. И пусть неумело, но с усердием старался отвлекать. И в ответ на слова Эрика рассмеялся с фальшивой беззаботностью:
– Зажрался ты, Лис. Визит наследника престола – обычное событие! Я вот, когда меня матушка в интернат сдавала, соплями захлебывался и спрашивал, за что меня на казенные харчи. И не верил, когда она говорила, что я самого короля буду видеть на расстоянии вытянутой руки. Я-то, сын простого лейтенанта!..
– Я вообще из мусорной кучи, если ты успел забыть. – Эрик уселся на пол (вряд ли кто-то войдет, а и войдет – черт с ним), прислонился к стене, закрыл глаза. Снова эта проклятая слабость. Док предлагал отлежаться, он сам решил вернуться, стыдно было прятаться от своих. Но сейчас ему не хотелось видеть никого. Даже Инга и Грира.
– Я – успел. – Грир шлепнулся рядом. – А ты, я вижу, никогда мне не простишь.
– Давным-давно простил. Так, подкалываю, – отмахнулся Эрик.
– Эй, ты как? – кажется, он испугался.
– Не то чтобы очень, – не открывая глаз, ответил он. – Не трепыхайся, скоро пройдет. Просто не мешай.
– Инг, а ты? Ты откуда? – вдруг спросил Григ. И Эрик с удивлением понял: они за столько лети ни разу не осмелились задать другу – лучшему другу! – этот вопрос. Считали его слишком болезненным. Но после всего, что случилось...
– Меня тоже отдали, – просто, даже без горечи, ответил Инг, опускаясь рядом с друзьями. – Только не ради моего будущего, а чтобы избавиться от лишнего рта. Все, как в сказках. – И продолжал, будто зачитывая рапорт: – мать умерла, когда мне и двух не было, отец женился, еще двое родились. А отец – приказчик у полуразорившегося купца. Ну, и они и решили, что я лишний... Никогда не любил сказки. Мне шестой год шел.
– И никогда тебя не навещали? А ты их? – Грир, похоже, решил довести свою бестактность до совершенства.
– Не навещали. И я... с какой это радости я должен прощать предательство?
– Жа-аль, – искренне опечалился Грир. – А вообрази, как бы они обалдели, если бы увидели тебя сейчас?
– Угу, еще и долг перед семьей на меня взвалить попытались! – с ледяной иронией подхватил Инг. – А где у меня семья-то? Только здесь да еще в интернате.
Эрик был в курсе, что почти все жалованье Инга уходит в интернат. Это была единственная «благотворительная помощь», которая не возбранялась: интернат принадлежит короне и Сумеречные Лисы принадлежат короне. Он же, Эрик, считал себя расчетливым и меркантильным: он молчком копил деньги для Аластара. Хватит ему в офицерском общежитии куковать, пора собственным жильем обзаводиться. Поначалу Везунчик думал после окончания корпуса поселиться вместе со своим старшим. Но когда услышал о его женитьбе, решил: правильнее будет все отдать его настоящей семье. Уезжая из корпуса, оставил в своих бумах соответствующее распоряжение. Нужно будет при первой же возможности... Неловко, конечно, в шкуре этакого благодетеля, да и Аластар наверняка психанет, но нужно...
– Да какой, нафиг, долг! – Грир начал закипать. – Месть – вот это тема. Ты помнишь, где они живут? Давай смотаемся к ним, а? Пускай лопнут от злости!
– Угомонись, – с тихой яростью ответил Инг. – Невозможно мстить тем, кого для тебя не существует.
Эрик понял, что пора вмешаться, открывая глаза, признался виновато:
– Ты знаешь, я вообще не помню, как ты у нас... ну, в приюте появился.
– У меня о тебе тогдашнем тоже никаких воспоминаний, – Инг улыбнулся впервые за все то время, что прошло с момента их возвращения в корпус. Едва заметно, но все же. – Самое раннее – как ты училку срезал.
– Вообще-то я ее всерьез спросил! – притворно обиделся Везунчик. – Ну, почти. Разобраться хотелось.
– О чем? – спросил Грир и выпалил со злостью: – Опять я в стороне, да?
– Не кипятись, – примирительно вымолвил Инг. – Учительница у нас была. Со своеобразной жизненной философией. Говорила так: все люди делятся на нормальных, дебилов и воров.
– Ого! – впечатлился Грир. – Смело!
– Нормальными нам не стать, начнем воровать – нормальных против себя восстановим. Так и этак – в проигрыше. А вот дебилом быть хорошо, общество о тебе заботится. Ну, она и старалась, как могла, из нас дебилов сделать, линейкой по башке. Добрейшей души человек, ага. А Эрик возьми да и ляпни что-то вроде: «Тетя, плохо, что вы нормальная, иначе вам не пришлось бы работать».
– Ну, Везунчик, – Грир рассмеялся в голос. – Ты и тогда умел найти приключения на свою...
– Именно так, – Инг кивнул и вдруг опомнился: – Эрик, можно?
– Валяй, – великодушно разрешил он. – Конечно, удар по моему самолюбию, но ему – можно.
– Училка бросилась его бить, а он ее укусил. И похоже, именно тогда решил, что станет вором.
– Ого! – потрясенно округлив глаза, повторил Грир. – И вправду бешеный.
– Тогда. А ты уже тогда был наблюдательным, – подтвердил Везунчик.
– Ну а дальше-то что? – слушатель увлекся.
– Ты что, меня не знаешь? Конечно, стал, – с неведомо откуда взявшимся самодовольством заявил Эрик. – Запирать меня начали не потому, что на горячем попался, а потому, что узнали о моих отлучках, ну и заподозрили, чем я промышляю.
– А потом приехал наш лейтенант, обнаружил, что его держат в кладовке без окон и выразил по этому поводу весьма однозначное мнение. И через время добился, чтобы заведующего сняли с должности, а на его место нормальную тетку нашел, мы как-то раз даже были у нее. Там теперь многое по-другому.
– Ну, парни, – глаза у Грира весело блестели, – я всегда знал, что с вами не соскучишься, но такое даже вообразить не мог. – А представьте, она сейчас бы вас увидела?
– Ты опять?! – разом вызверились Инг и Эрик.
– Да это я так, просто к слову. Ясно же, что этой вашей фурии уже след простыл. Просто не могу не представлять, как бы она испугалась, если бы вы перед ней явились. Только не такие, какими вы час назад были, а именно такие, как сейчас.
Инг и Эрик недоуменно переглянулись.
– Ну оживайте, оживайте уже, а то мне рядом с мумиями как-то... бр-р-р! – Грир поежился. – И хватит уже по углам прятаться. Никто вас ни за что не осуждает. И вообще, с некоторых – недавних – пор тут каждому дело только до своих грехов. Не ожидал я, что именно вы окажетесь существами с такой тонкой душевной организацией. – И резко сменил тему, точнее, вернулся к прежней: – И все-таки – к чему эти церемонии?
– Завтра увидим. Пойдемте к остальным. Еще полчаса у нас есть, – Инг сдался дважды за десять секунд. И победил свой страх.
Сказать то же самое о себе Эрик не мог. Ненадолго оживился рядом с друзьями. А ночью, оставшись наедине со своими мыслями, понял: для него ничего не изменилось. И когда на следующий день, сразу после занятий, им было приказано переодеться в парадные мундиры и через десять минут построиться в главном зале, испытал что-то похожее на панику.
– Как же я не догадался! – Инг не был бы Ингом, если бы не сказал это.
– Все, кроме вас, догадались. – Грир нахмурился. – А вы думали не о наградах, а о наказании. Ну что вы на меня смотрите, будто я гадатель какой? У вас на физиономиях все было написано крупным шрифтом. Ай, что ни говорите, получить награды в присутствии ее высочества, а то и из ее рук, – это здорово.
Инг вскинулся:
– Ты обещал!
Но Грир не подначивал – он был абсолютно серьезен.
Эрик досадливо скривился. Лучшей наградой было бы не напоминать. Они и так не забудут. Он еще о славе мечтал, идиот. Вот она какая, эта слава. Хуже наказания. «Вот так и буду воспринимать все это действо, – решил он. – И терпеть».
– Курс, смирно!
Его высочество принца Альберта Эрик видел десятки раз. Но в парадном полковничьем мундире Сумеречных Лисов – впервые, хотя, конечно же, знал, каково звание шефа корпуса. Выглядел кронпринц внушительно, золотое шитье слепило глаза. На алой ленте – единственная награда, орден Единорога, который все представители королевской фамилии получали сразу после рождения.
Принцесса выглядела как всегда: в легком белом – неизменно былом – платье с кружевными оборками, разве что пояс впервые был не серебристым и не золотистым, а тоже алым, волосы высоко зачесаны, убраны в пучок, украшенный жемчужной нитью. Оглядела строй с едва заметной вежливой улыбкой. Встала по левую руку от старшего брата.
«Здесь не так уж и жарко, замерзнет», – с непонятным чувством подумал Эрик. И оборвал себя: если ради красоты хочется рисковать здоровьем – кто виноват? Да и какая красота, когда от холода зуб на зуб не попадает… Может, дело в том, что природа не одарила принцессу яркой внешностью, вот ей и приходится исправлять это с помощью нарядов и прочих дамских хитростей? Каждую вторую девчонку в городе так одень и причеши – будет ничуть не хуже. Только держаться так не сможет: спина идеально прямая, подбородок слегка приподнят. Именно слегка… Такому не один год учат, уж Эрик-то знал. И выражение лица – очень правильное, в меру отстраненное, в меру благожелательное. Эта вот полуулыбка, безмятежный взгляд темно-серых глаз. Королева Вечных Льдов из сказки. Та самая, которая убивала всех женщин, которых встречала на своем пути, и подчиняла себе всех мужчин. «Интересно, Ингу нравится принцесса, как она есть, или ее образ, который он сам себе придумал?» Лучше даже не размышлять. Инга это поддерживает – вот и славно.
Следом с торжественной медлиельностью вошли три адъютанта при полном параде, у двоих – по большому серебряному подносу с уложенными пирамидками коробочками.
«Чего изволите-с?» – с неприязнью подумал Эрик и старательно стер с лица брезгливую ухмылку. Недостойные мысли. И об адъютантах, и, что еще хуже, о принцессе. Но каяться в этих мыслях он не побежит. Только они и помогают ему держаться. Разве нельзя было просто оставить их в покое? Они выполнили свой долг. Можно было бы избавить их от участия в никому не нужном представлении.
... Насчет «никому не нужном» он, конечно погорячился, вон даже Грир взволнован. Да и другие вчера в «клубе» шепотом делились – это, мол, здорово, теперь они самые настоящие Лисы, заслуги которых признали на самом высоком уровне. «Как бы ты, Везунчик, не оказался в полном одиночестве», – безжалостно признался он себе.
– Господа офицеры, господа кадеты, – хорошо поставленным голосом начал принц. – Как вам известно, мы находимся в состоянии войны с Иузой и Льоссом.
Известно. Им это раньше всех стало известно.
– Его величество сейчас находится на наших позициях и почетную обязанность наградить отличившихся кадетов доверил мне и ее королевскому высочеству.
И принялся зачитывать приказ. Эрик был назван первым. Ничего удивительного, он ведь командир первого десятка первого отряда. Тем лучше – дальше можно будет наблюдать за действом, и все.
Третий из адъютантов взял с ближайшего к нему подноса коробочку, раскрыл.
Эрику достаточно было мимолетного взгляда. Медаль «За особые заслуги перед короной». На серебристом фоне – золоченая голова леопарда. Ее высочество приколола медаль к кителю Везунчика. Движения скупые и четкие, тщательно отработанные, без суетливости и смущения, механически отметил парень.
– Поздравляю. – Протокольная улыбка.
– Служу державе!
Эрик занял свое место в строю – во главе поредевшего десятка – перевел дух. Вот и все. Дальше он – просто наблюдатель.
Беренс, получив свою медаль, вернулся, сияя, как... «Как лампочка в сортире, – с неуместным, оскорбительным цинизмом подумал Эрик. В него вселился не чертенок и не черт, а настоящий дьявол. – Врезать бы тебе по морде... Забыл уже, как там все было?»
Адъютант с пустым подносом освободил место второму. И все продолжилось в соответствии с тем же алгоритмом.
Четыре часа в строю – непростое испытание. Но Лисятам приходилось преодолевать и не такое. Все бы ничего, если бы Эрик был здоров. Он впервые пожалел, что выцарапался из госпиталя – не пришлось бы участвовать в этом фарсе и каждую минуту думать, как устоять на ногах. «Интересно, а мои мысли – это предательство короны или еще нет?»
Он заставил себя сфокусировать взгляд на принцессе. Все то же безупречное выражение лица, все та же великолепная осанка, все те же отточенные движения. «Ничего, осталось совсем немного», – подумал он, то ли стараясь приободрить себя, то ли жалея ее.
Ошибся. Когда оба подноса опустели, появился третий.
И снова Эрик услышал свое имя. Орден «За храбрость на поле боя». Высший из военных. Темно-красная лента, восьмиконечная звезда с рубином в центре. О таком только мечтать... Когда-то так и было, а сейчас – поскорее бы это закончилось. Ее высочеству пришлось подняться на носки – Эрик был на голову выше нее.
Инг, Грир, Роб и еще десяток ребят получили ордена поскромнее – Рыцарские звезды различных степеней.
И это было еще не все.
– Один раз в год мне как старшей по титулу женщине в королевской семье, – звонким и ясным голосом, как будто бы не было четырех с половиной часов на ногах, объявила принцесса, дается право вручить достойному орден святой Алиэн, основательницы нашего рода. – В руках принцессы оказалась звезда поменьше, четырехконечная, нижний луч длиннее прочих, что придает ей некоторое сходство со стилетом. – Инг, она ваша, – совсем не официальным тоном заключила ее высочество и легким шагом пошла к строю.
«Лишь бы он не спятил от счастья!» – У Эрика начало темнеть в глазах.
И когда, наконец, раздалась команда: «Разойдись», – он вряд ли добрался куда бы то ни было. Роб опять оказался рядом, помог дойти до раскрытого окна – из зала пока никто не уходил.
Кадеты разбились на группки. Принц и принцесса порознь переходили от одной к другой, о чем-то говорили. Вот ее высочество остановилась возле Инга и Грира. Слов Эрик не слышал, слишком большое расстояние, но она улыбнулась – не так, как прежде, а открыто, и Грир улыбнулся в ответ. Потом посмотрела на Инга. Эрик отвернулся. Разом появились мерзкое, до горечи во рту, ощущение, что он подглядывает, и страх, что его взгляд привлечет внимание. Везунчик надеялся, что о нем попросту забудут... смешная надежда, учитывая, какое украшение привесили ему на ошейник. «Это я о высшей награде?! – удивился самому себе парень. – Черт, что со мной творится?!»
Краем глаза увидел: ее высочество протянула Ингу руку, он тронул губами тонкое запястье. Эрик понял, что краснеет. Именно этот момент и выбрал принц, чтобы подойти к нему. Более того – Везунчик обратил внимание на его высочество только тогда, когда услышал свое имя.
– Благодарю за службу, – сказал принц. – У вас большое будущее, Эрик.
– Служу державе! – Везунчик запоздало встал по стойке «смирно». И подумал: они наверняка говорят всем с полдюжины одинаковых, тщательно выверенных фраз. А ребята ведутся. «Ты точно изменник, – мысленно припечатал он себя. – Хорошо, что только в мыслях».
– Мы общаемся без формальностей, так что не стоит, – в голосе принца был мягкий укор, суть которого Эрик уловил сразу: я к тебе по-человечески, а ты – будто механизм какой-то. – Почему вы в строю, а не в медицинской части?
Спросил с непритворной заботой, такие вещи Везунчик хорошо чувствовал.
– Простите... – К горлу подкатил комок. – Простите, ваше высочество.
– За что? – Принц внимательно всмотрелся в его лицо.
«За подлые мысли».
– За то, что держусь не так, как положено Сумеречному Лису.
– Да отлично вы держитесь. – Принц одобрительно улыбнулся. – Идите отдыхать, я вам позволяю. И врачу все-таки показались бы.
– Позвольте мне остаться. – Эрик упрямо сдвинул брови. – Я уйду – мои встревожатся. Не хочу портить им праздник.
– Хорошо, как вам угодно. – Вежливый кивок, похожий на легкий поклон. – Действуй по своему усмотрению, Лис.
«Вот она, слава… Какое там мое усмотрение!» – обреченно и снова на грани паники подумал Эрик, увидев, что к нему приближается принцесса, так же стремительно, как шла к строю со звездой для Инга. Он чувствовал себя так, как будто бы попал в западню.
– Эрик, – в ее устах его имя звучало как никогда – и звонко, и мягко, и он почувствовал, что снова краснеет.
– Ваше высочество. – Он церемонно поклонился.
– Спасибо вам. – Ее глаза были грустными. – Спасибо за то, что продержались сегодня. – Черт, неужели так заметно?! – И вообще за все. – Он воззрился на нее с недоумением, смутился (где твои манеры, Лис?), потупился.
– Я готовилась к сегодняшнему дню. Читала рапорты. Вы отважный и благородный человек. И хороший друг.
Это точно не на языке рапортов. От души говорит? Похоже, да.
Нужно было что-то ответить. Но слова не шли. И он молчал. Молчал, как болван.
– Вы не обидитесь, если я скажу? – быстро, будто боясь утратить решимость, проговорила она. – Пожалуйста, пообещайте не обижаться.
– Как прикажете, – стыдно, вместо твердого ответа – робкое невнятное бормотание.
– Я не приказываю – прошу.
– Не обижусь, – получается увереннее, но все равно как-то не так.
– Прошу прощения, если неправа, но вы как будто бы боитесь или стесняетесь своих наград. Не нужно. Вы их заслужили. Так решил король. И я, когда прочитала рапорты, поняла, что иначе и быть не могло.
Такая убежденность!.. А о том, что он отправил ребят на смерть, там хоть строчка была?
Он снова почувствовал раздражение. И принцесса как будто бы это поняла.
– Простите меня. Вы устали. А я вам досаждаю. Еще одна просьба. – Холодные пальцы осторожно коснулись его руки, вложили в ладонь маленький кусочек металла. Он непроизвольно сжал кулак. – У меня только одна звезда. И я отдала ее Ингу.
– Верно поступили, – прозвучало грубовато, но это первое, что пришло ему в голову.
– Это – обещание. Следующая звезда – ваша.
Когда он отважился поднять голову, принцесса была в другом конце зала, а рядом стояли Инг и Грир.
– Что ты как пришибленный? – прямо спросил Грир.
– Ребята, устал до смерти, – выбрал самую простую из правд (и понятную – прежде всего ему самому) Эрик. – Вы далеко не уходите, я сейчас в себе дико не уверен.
На нем скрестились обеспокоенные и изумленные взгляды друзей.
– Если наш Везунчик выдает такое, дело дрянь, – констатировал Грир.
– Не нуди, – попросил Эрик. – Просто сделай так, как я прошу.

Это было в начале осени. Лучшей осени в жизни Эрика. «Домишко», который присмотрели Аластар и Иннис, оказался не слишком новым, но вполне добротным двухэтажным коттеджем на окраине. Далековато от центра, зато с собственным садом. Они сразу же принялись обустраивать собственное жилище.
– Эрик, ну тебе нравится? – тормошила его Иннис, показывая кухню, и гостиную, и его комнату наверху.
– Сестренка, я же ничего в этом не понимаю, – смеялся он.
– Ли-ис! – напевно тянула она. – Но глаза-то у тебя есть?
– Тогда – нравится.
– Не выкручивайся! Говори, что бы ты переделал. Четко и понятно говори.
– Себя, – честно отвечал Эрик. – Для меня это – слишком хорошо.
– Для тебя что угодно – не слишком, – непритворно сердилась Иннис. – Просто ты дикий-предикий Лис, и мир за пределами леса или привычного вольера тебя пугает. А тебе жить в этом мире. А в тот – время от времени возвращаться.
Разговор повторялся на разные лады чуть ли не всякий раз, когда Эрик приходил домой, то есть каждую неделю. Он не знал, как именно Аластар договаривался со Щелкунчиком, но его статус поменялся – теперь он был в числе тех, кто мог оставаться с семьей. Он лопался от любопытства – что там подправили в его бумагах, а формальности точно были соблюдены, в корпусе с этим было строго. И наверняка вопрос решался не на уровне начальника курса, а у самого генерала. Любопытство любопытством, но Эрик понимал, что вряд ли когда-нибудь об этом узнает – спрашивать о таком у руководства напрямую считалось недостойным. Если только удастся когда-нибудь посмотреть свое личное дело. Шанс ненулевой. Но пока что – далекий от реальности. Ведь он очень старался не попадать в неприятные ситуации – иначе не видать разрешения на ночевку в городе. Эрик оправдывал себя тем, что нужно помогать Аластару и Иннис с обустройством. Но понимал: куда важнее его желание видеть их, чувствовать, что они ему рады.
Его веселило, как они исподволь пытаются «приручать» дикого Лиса. Иннис пожелала, чтобы дома он носил только гражданское – и он повиновался. Аластар безжалостно гонял по магазинам, даже тогда, когда реальной необходимости в этом не было, – и он не прекословил, правда, выждал момент – и злорадно охарактеризовал все их действия пункт за пунктом. Ради всего этого стоило рваться домой изо всех сил.
– Ни одного проступка за полгода – твой личный рекорд, – с легкой завистью говорил Инг. Он тоже часто бывал у Аластара, но льгот, как у Эрика, не имел. Везунчику, да и Алу, было совестно перед другом. Как-то раз они даже осторожно завели об этом речь – и получили мгновенный, наверняка не раз обдуманный ответ:
– У вас все правильно складывается. Я не чувствую себя ущемленным, хотя, наверное, так может показаться. В моей жизни еще много всего, и я не смог бы быть тебе, Ал, настолько беззаветно преданным, как наш Эрик. Да, он наверняка что-то там толкует о признательности и так далее. Пытается рационально объяснить. Это как раз таки больше моя история – я признателен тебе. А он действительно твой младший, с того дня, когда ты вытащил его из кладовки, все остальное излишне. Мне же вполне хватает того, что вы у меня есть.
«Много всего» – это, понятно, прежде всего чистая любовь к принцессе Алиэн и желание когда-нибудь быть ей полезным. Именно ей – не короне. Короне – по умолчанию и, как понимал Эрик, во вторую очередь. И для первого, и для второго Ингу нужно было оставаться на высоте даже среди Сумеречных. Было еще «и в-третьих», но не осененное какой-то высокой целью – скорее привет из прошлого: вдруг ожило мальчишеское соперничество между ними: Инг захотел окончить курс лучше, чем Везунчик. Эрик охотно уступил бы – он и так получил от жизни много больше, чем мог мечтать. Но соперничать нечестно – заведомо оскорбить Инга. Тем более что он был по-настоящему сильным конкурентом.
Все закончилось довольно предсказуемо: к концу первого семестра Инг подошел с первым результатом, а Эрик – только с седьмым, на две ступени ниже прошлогоднего, хотя и оставался лучшим в том, что давалось ему легко и естественно.
На рождественском балу Инг как лучший получил право первым танцевать с ее высочеством. Впервые она не казалась Эрику Владычицей Вечных Льдов, хоть и была сегодня в бело-серебристом: немного робкая девочка со светлыми завитушками у висков и ясным взглядом, которая чувствует себя среди своих, в полной безопасности (именно так и подумал, и сам этому удивился) и может позволить себе быть не принцессой, а… неужели – прекрасной дамой?
Она улыбнулась ему приветливо, но мимолетно – как случайному знакомому. Каковым он, в общем-то, и был.
Это был их последний бал. Ведь потом случилось то, что Инг, по его признанию, предвидел, но очень надеялся, что обманывается: Фарканд, который в газетах иначе как «наш самый верный северный союзник» не именовался, напал, причем дождался момента, когда они намертво увязли в стол желанной когда-то войне с Иузой. Когда в «клубе» кто-то из младшекурсников принялся разглагольствовать о том, что фаркандцы поступили подло, Инг с несвойственной ему резкостью оборвал:
– И подлость, и верность – нравственные категории, уместные в общении между людьми. В политике интересы государства превыше всего. Ты служишь своей державе, они – своей. Вот и все. Честная служба – это нравственно, причем с их стороны – в такой же степени, как и с твоей. Все остальное – наоборот. – Инг обвел притихших Лисят немного высокомерным взглядом. – И чем скорее вы это усвоите, тем прозе вам будет жить и действовать.
«Ну вот, – подумал Везунчик, – теперь мы – старшие и поучаем». Почему-то это забавляло. Не слова, нет – то, что сказал Инг, было верно, – и даже не то, как он держался, а сам факт.
Эрик ожидал, что им запретят выходы в город: что-то такое он слышал давным-давно от Невана: когда началась предыдущая война с Иузой, всех кадетов заперли в корпусе до перемирия. «Хорошо, что в тот раз недолго бодались, – всплыли в памяти слова старшего друга. – Иначе мы бы точно разнесли корпус изнутри… у нас и так полтора месяца лагерей оттяпали. Наверное, на нас у командования были виды, просто все закончилось быстрее».
В этот раз корпус продолжал жить так, как будто бы все, в чьей власти была судьба кадетов, сговорились сделать вид, что ничего не происходит. Ровным счетом ничего. Разве что бал отменили. Ну и правильно. Какие могут быть праздники, когда на страну наседают с двух сторон?
Зато их отпустили в город. «Домой», – уже привычно, но по-прежнему замирая от счастья подумал Эрик.
Правда, в этот раз дома он только переночевал. Предшествующий день был полон новых впечатлений. Едва Везунчик перешагнул порог, Аластар велел собираться.
– Куда? – спросил он.
– Лис должен быть готов ко всему, – весело бросил Ал.
– И-иннис? – жалобно протянул Эрик.
Она пожала плечами – извини, мол.
– Не ловчи, – прикрикнул старший. – Она ничего не знает, я не стал ее посвящать, потому что она всегда жалеет бедненького Лисенка, стоит ему скорчить умильную мордочку, и щедро сливает информацию. Выдвигаемся через четверть часа. Кто не успел… тот сам виноват.
Еще через час они вышли на конечной автобусного маршрута. Иннис была налегке. Ал – с рюкзаком, Эрик – тоже (как и было велено, подготовился ко всему). Аластар коротким взмахом руки указал направление – в лес. «Ну, хоть какая-то тропинка». – Везунчик подумал об Иннис. Но она легко и спокойно шагала впереди… Впереди!
– Сестренка, ты тут не впервые?
Глупый вопрос. Иннис крутанулась на месте, посмотрела на Эрика счастливыми глазами:
– Ну да. Я поняла, что задумал мой почтенный супруг, чтоб ему икнулось, когда мы сели в автобус. – Пошла спиной вперед. – Тебе понравится, точно говорю. Э-эй, Лис, ну что ты ощетиниваешься всякий раз, когда происходит что-то неожиданное? Ты с нами. Не доверяешь?
– Доверяю, – Эрик улыбнулся. – Только не дурачься, упадешь.
– Она не упадет, – спокойно прокомментировал Аластар. – У нее координация – как у циркового канатоходца.
Сколько бы ни готовился Эрик к любым неожиданностям, его жизненный опыт – он был вынужден это признать – снова дал сбой. Он только мысленно отмечал: лес поредел… река… утес с нависающим над водой уступом. Черт, красиво!
– Наше любимое место, – помогла ему Иннис.
А Аластар на несколько минут исчез и вернулся с неведомо откуда взявшимися двумя гнедыми лошадками. Оседланными. Ну хоть какая-то ясность…
– Иннис? – не без иронии осведомился Ал.
– Ты же знаешь, что я к этим зверям близко не подойду! – крикнула она так, что «звери» попятились. – Издеваешься?
– Эрик?
Ему понадобилась пара секунд, чтобы сообразить – Эрик уже в седле, за его спиной.
– Не зевай! – рассмеялся Везунчик.
– Чертов Лис!
– Шикарные звери, – мгновенно умиротворил старшего Эрик. – Где добыл?
– Есть договоренности с местными. С расчетом, что мы когда-нибудь вот так прокатимся.
В седле Эрик держался уверенно – этому будущих королевских придворных учили с самого первого года – и не боялся неодобрения старшего. Единственное, что его беспокоило, – как там Иннис.
– Ал, а сестренка?
– А что ей может тут грозить? – Аластар был не просто спокоен – беззаботен. – Младший, ты можешь хотя бы на пару часов забыть о том, что ты Лис. Тут нет войны. А от хамов Иннис и сама отобьется.
– Не боишься? – вскинулся Эрик.
– Нет. И ты не бойся.
Чутье не подвело Лиса. За пару сотен метров от лагеря он уловил голоса. Говорили на повышенных тонах.
– Госпожа, повторяю еще раз: это наше место. Но мы с удовольствием разделим его с вами, – говорил высокий, как жердь (точь-в-точь крыса из внешней разведки) юный – едва ли старше Эрика – хлыщ.
– Я приезжаю сюда второй год, – ровным, даже дружелюбным тоном отвечала Иннис, – но вас вижу впервые. Неужели вам места мало? Вот симпатичная березка. Я не буду возражать против вашего соседства, если, конечно, вы не слишком шумные и навязчивые.
Эрик соскользнул с седла. Через несколько секунд и хлыщ, и его товарищ лежали в землю физиономиями.
– А ты говоришь, тут безопасно, – с тихой яростью процедил он, когда подъехал Ал.
– Мальчики плохо воспитаны, – насмешливо пояснила Иннис, глядя вслед несостоявшимся соседям. – Как и что наш Эрик им объяснял, я не уловила, но брать уроки они отказались наотрез. – И добавила: – Успокойся, братик, ничего страшного для меня в них не было. Просто пара не очень трезвых и не очень уверенных в себе дураков.
Эрик взвился:
– Я тоже – не очень уверенный в себе дурак? Раз кидаюсь на таких? – И, не слыша окриков, бросился на уступ.
– Э-эрик! – закричала Иннис. – Быстро возвращайся! Там внизу камни!
Он сбросил рубашку – и кинулся с уступа…
Через пять минут выбрался на берег, получил затрещину от Ала и попал в объятия Иннис.
– Сумасшедший, там же опасно! – Через пару секунд, придя в себя, она тоже весьма чувствительно ткнула его локтем в бок. – Я чуть с ума не сошла!
– Неужели ты думаешь, что я без расчета? – Эрик состроил обиженную мордашку и, опередив Иннис, вырвался вперед, поднялся на уступ и улегся на него, животом вниз.
– Э-эрик! – позвала Иннис. – Ал, да скажи ты ему!
– Если он тебя не слушается, меня не будет и подавно. – Аластар занялся костром. – Да не трепещи, он Лис, он просто куражится.
– А кто первый испугался? – хлюпнула носом Иннис. – Ты же!
– Я тоже еще не привык, – Аластар вздохнул и заключил вполголоса: – И вряд ли привыкну.
– Эрик, спускайся, тут вкусненькое, – вкрадчиво позвала Иннис.
– А тут красиво, – ответил Эрик. – Просто невообразимо красиво.
– Ну и голодай!
Шлеп!
И снова через пять минут этот негодник был на берегу и, бессовестно запустив лапу в корзинку, наощупь выискивал то, что повкуснее.
Это был последний день вместе перед тем летом.

– Алиэн, ты помнишь, – тетушка мертвой хваткой вцепилась в ее локоть, – когда тебе было лет пять, ты любила сидеть на этом поваленном дереве?
– На этой коряге? – Алиэн с легкой брезгливостью подобрала юбки, отдвигаясь на полшажка и надеясь, что получилось не слишком демонстративно. – Простите, не помню.
– На этом лежащем на земле стволе клена, – педантично уточнила тетя. – По моему распоряжению его освободили от коры, обработали рубанком и покрыли лаком. Это твой трон в этом саду, моя дорогая Алиэн. Помнишь, как ты играла в королеву эльфов? А твоими эльфами были дети наших арендаторов и слуг… о, теперь в доме осталось совсем мало слуг, ведь после смерти дядюшки мы стали жить куда более скромно и замкнуто, чем прежде, принимаем только самых давних знакомых…
«Помню-помню… костюмированные вечера при свечах… Когда же вы повзрослеете, тетушка?» – головная боль становилась все сильнее, но принцесса надеялась, что улыбка, посредством которой она пыталась выразить заинтересованность, не вышла похожей на оскал.
– Так что людей в доме совсем мало. Да и в поместье, признаться, заметно меньше, чем прежде. Раньше, помнится, на военную службу сначала добровольцев брали, ну а по призыву из тех, кому тридцати нет, – одного на десяток, – тетушка так и стояла возле лакированной коряги, глядя на нее с такой тоскливой нежностью, будто бы в этом куске мертвого дерева воплотилось все прекрасное прошлое. – А теперь добровольцев почти нет. У нас больше ста семей арендаторов…
– Сто семь, – не преминул уточнить Рей.
– И вот из ста семи семей – заметь, дорогая, немаленьких семей, сдавая земли в аренду, мы с дядюшкой всегда отдавали предпочтение тем, в которых много молодых мужчин-работников, – всего-то пятеро добровольцев и нашлось, и то таких, что доброго слова не стоят, лентяи, бузотеры… им куда угодно, лишь бы не трудиться. Всего пятеро! – тетушка вздохнула так, будто бы это был ее последний вздох. – А мы ведь всегда старательно воспитывали нашу молодежь, старались привить ей правильные взгляды. Я сама следила, чтобы в нашей школе учителя не забывали напоминать детям, что страна живет во враждебном окружении и корона прилагает огромные усилия, чтобы защитить всех своих подданных, ну а долг подданных – верой и правдой служить короне, в том числе и на поле брани. Я даже составила программу, чтобы господа педагоги знали, как лучше строить такого рода уроки. Но и это еще не все! – тетушка, увлекшись, все возвышала и возвышала голос. – Наш священник каждую службу начинает с молитвы о здравии и благополучии его величества и королевской семьи. Я раздаю по праздникам вспомоществование нуждающимся от имени короны. И вдруг такое падение нравов. В голове не укладывается! – Тетушка, будто бы обессилев, опустилась на столь милый ее сердцу «ствол клена». – Я понимаю, почему его величество вынужден призывать по три человека на десяток и вводить новые налоги. Тяжелые времена, непопулярные меры! Вот и у нас в этом году распахана едва ли половина посевных площадей…
– Преувеличиваете, матушка, – почтительно возразил Рей. – Распахали почти четыре пятых.
– Все равно убытки огромны! А прибавь к этому два засушливых лета! – всплеснула руками принцесса. И Алиэн неприятно поразило, как изменилось лицо владетельной госпожи Эданы: исчезла аристократическая мягкость, бесследно пропал прививаемый принцессам с детства баланс между внимательностью и отстраненностью. Черты хищно заострились. Если верить книжкам, именно так должна выглядеть жадная до наживы коммерсантша.
– Матушка… – с легким упреком вымолвил Рой.
Она поняла намек.
– Дорогая, ты не подумай, я не хочу говорить дурно о наших людях. Большинство из них – добрые подданные государя. Когда мы объявили сбор пожертвований для армии, они охотно вносили денежные средства и жертвовали скот, мы передали интендантской службе целое стадо. И если, – она понизила голос до драматического шепота, – если война затянется, полагаю, конезавод Роя тоже сможет принести некоторую пользу.
Кузен церемонно поклонился.
– Ой, простите, я не по праву заняла трон, ваше эльфийское величество, – тетушка, будто спохватившись, засмеялась и молодо вскочила. – Присядете?
– Прошу прощения, я, пожалуй, еще прогуляюсь, – ответила Алиэн и подумала, что ни от какой долгой протокольной церемонии не устает так, как от этой вот «семейной» фальши.
Ей вдруг вспомнилось то награждение в корпусе, которое казалось ей бесконечным. Сумеречные, только недавно вернувшиеся из ада, – именно так она тогда и думала – держались с таким спокойствием, таким достоинством, что нельзя было догадаться ни о том, что они пережили, ни о том, что они испытывают, получая высокие награды. Алиэн боялась выглядеть рядом с ними слабой, выглядеть ребенком – хотя они были на год, от силы на два старше нее. Она испуганно припоминала все уроки: как следует стоять, как – улыбаться, как отвечать на ту или иную фразу – уставную или сказанную в беседе. Больше всего она боялась, что у нее задрожат руки, когда она будет прикреплять ордена к мундирам. Да, она знала всех этих ребят, многих – тех, что учились в интернате – еще с детства. Попросила сразу, едва они вернулись, выполнив свои задания, показать ей списки погибших. Нужно было отрыдать заранее. И все равно не успела подготовиться: она помнила каждого из этих мальчишек. Особенно ярко – Эмлина, невысокого, едва ли на полголовы выше нее, очень подвижного, ловкого, неутомимого в танцах паренька, который умел шутить и изящно, и по-настоящему смешно.
В те сутки Бригг, не слушая никаких возражений, трижды напоила ее успокоительным: на ночь перед днем награждения, перед поездкой в корпус и снова на ночь. Из-за этих снадобий приходилось делать над собой усилие, чтобы не потерять концентрацию, но зато удалось продержаться, как подобает принцессе, все четыре часа, да и после.
Генерал, встречая высоких гостей, сообщил им, что командир первого десятка Эрик, тот самый из героев герой, новая легенда Сумеречных, получил довольно серьезное ранение и, во избежание досадных происшествий (о, эти формулировки безупречных стариков!), было бы крайне желательно, как только позволят обстоятельства, под благовидным предлогом отпустить его из зала в расположение.
Почему об этой просьбе – весьма неожиданной из уст сурового и, казалось бы, давно утратившего интерес к людям старика, – забыл Альберт, Алиэн спросить постыдилась. Ведь она сама тоже забыла. Несмотря на то, что у нее вдесятеро меньше обязанностей, чем у брата! Она думала о другом: Эрик, признанный герой, трижды выходя из строя, всякий раз прятал взгляд. Нет, смотрел вроде бы как полагается, прямо перед собой… И от ее взгляда не уклонялся. Но будто бы ничего не видел, будто бы на глазах у него была прозрачная, но непроницаемая повязка… Да что он о себе возомнил? Далеко не всякий Лис на излете карьеры может похвастать такими регалиями, а он!.. Он! Как он смеет ими пренебрегать!
У каждого из кадетов начинало сильнее биться сердце, когда она прикрепляла награды – она чувствовала это кончиками пальцев. Особый почет, коронованная особа... Она сумела держаться так, как должно, – не растеряться, не смутиться, не отвести взгляд. Даже не покраснеть. Хотя поминутно думалось: каждый из этих мальчишек готов умереть во имя долга перед короной. Каждый! Они необыкновенные. А у нее в жизни одна заслуга, да и та не ее, – рождение в первой семье страны. Ни у одного из стоящих перед ней Лисов отец не поднялся в звании выше капитана, иные вообще не знали, кто привел их в мир… да вот тот же Везунчик Эрик не знал! Но каждый из них был вровень с аристократами, а прерогатив имел даже больше, несмотря на то, что мало кто из них унаследовал дворянское достоинство, выслуживать дворянство они не стремились, да и такого рода награда была бы для них смехотворной – они были невообразимо выше, почти вровень с королями, и Алиэн не только знала, почему, но и принимала это всем сердцем. «Каждый Лис имеет право на любые действия в интересах короны», – первый пункт устава Сумеречных. И далее: «Покарать Лиса может только его командир или повелитель…», «Лис всегда готов к смерти, и потому умеет выживать вопреки обстоятельствам…», «Мерило успеха Лиса – не награды, а его собственная честь…» Алиэн помнила устав буква в букву. Именно по нему – тонкой книжке с белым лисом на алом – Альберт учил ее читать. А первыми сказками, которые она услышала не от нянюшки, а от брата, были истории о том, как то, что поначалу казалось маленькой принцессе вседозволенностью, спасало королей и их семьи.
– Это сказка такая? – спросила она, дослушав первую историю – захватывающую и страшноватую – о том, как Лис самочинно увез из дворца королеву и принцев – и наотрез отказался раскрывать королю их местонахождение. Король был гневливым и скорым на расправу. Он обвинил Лиса в заговоре и велел подвергнуть пыткам. Но Лис снова и снова отказывался отвечать. А на третий день случилась попытка государственного переворота. Причем во главе стоял королевский министр и лучший друг его величества со времен детства. Сумеречные из отряда того самого Лиса не допустили беды. Ну а «заговорщик», узнав об этом, через тюремного надзирателя потребовал – не попросил, потребовал! – чтобы к нему пришел король. Тот, конечно, уже начал догадываться, как все обстояло на самом деле, и поспешил удостовериться. Лис поведал, где искать королеву и детей. «Почему только теперь?» – удивился король. «Потому что первым, кто узнал бы, стал ваш так называемый друг, – ответил Лис. – А я был обязан защитить ее величество и принцев». – «Но почему ты не рассказал мне о готовящемся перевороте?» – спросил король. «А вы поверили бы мне?» И король понял, что Лис прав. И попросил у него прощения. Не за мучения, которым его подверг, – Лис должен быть готов к любым испытаниям. А за то, что усомнился в нем, это оскорбление, а оскорбить Лиса не вправе даже тот, кому он принадлежит телом и душой.
– Это не сказка, а чистая правда. Помнишь, кто такой Бальдэр?
– Да. Прапрадед нашего отца.
– Он и был тем королем. А королева Иможден учредила орден святой Алиэн, право награждать которым перешло от нее к следующей королеве и с тех пор принадлежит старшей по титулу женщине в королевской семье.
Алиэн искала эту историю в книжках. И не нашла. Точнее, не нашла тех подробностей, которые слышала от брата. А вот историю звезды святой Алиэн – почти сразу. Равно как и то, что первым награжденным был Сумеречный Лис Олаф, раскрывший заговор против короны…
Игра «в Сумеречных» надолго стала их любимой. И остается только удивляться, как эта небезопасная забава не привлекла внимание никого из старших. Должно быть, только благодаря предусмотрительности Альберта. Она тянулась к нему и за ним, и через пару лет уже почти без промаха попадала в мишень – и из пистолета, и ножом. Все эти замечательные штуки, заменившие ей кукол, она научилась очень ловко прятать до той поры, пока не смогла держать у себя невозбранно. Когда Альберту сравнялось пятнадцать, игры сами собой пошли на спад. Алиэн тосковала – и время от времени ей удавалось выцепить брата из круговорота государственных дел и утащить куда-нибудь за город, «пострелять». Это были самые замечательные дни – лучше любого помпезного праздника и даже лучше, чем день рождения.
Впрочем, обязанности были и у нее. После того как матушка по нелепой случайности погибла на охоте, оставив годовалого Дункана, пятилетнюю Алиэн и десятилетнего Альберта, старшей по титулу женщиной в королевской семье стала она, единственная дочь короля. И вот уже одиннадцать лет кряду звезду из ее рук получали высшие офицеры и сановники, причем те, на кого указывал король, Алиэн лишь подписывала наградные бумаги и проводила церемонию. В этот раз она попросила разрешения вручить награду кадету, причем тому, кого выберет сама. И подошла к делу ответственно. Настолько ответственно, что до последнего колебалась: отдать звезду Эрику или Ингу. И уже во время церемонии поняла – только Ингу. Его взгляд был куда более дерзким, чем взгляд Везунчика, – но не маетно-тоскливым, как у этого наглеца, и не церемонно-застывшим, а обожающим. И Лис не пытался этого скрывать.
Но перед Эриком, новой легендой, как назвал его уже давно ставший легендой генерал, она вдруг почувствовала вину… Да какую там вину! Испепеляющий стыд, стоило только увидеть, как тяжело он привалился к стене. А она-то злилась на его равнодушие к наградам! Она, которая просто-напросто забыла, что надо позаботиться о раненом человеке! Он продержался четыре с половиной часа, и виду не подав, насколько ему плохо!
Она не сразу нашла в себе силы, чтобы подойти к нему. Хотя почти мгновенно поняла, как искупит свою вину. Одна из самых драгоценных ее вещей – медальон, который в первый день рождения надела ей на шею мама. Сейчас она сняла его сама, дрогнувшей рукой, но решительно, и держала за цепочку меж складок юбки, чтобы ушло ее тепло. Не хотела, чтобы Эрик догадался, что она отдает собственную, бесценную для нее вещь. Нет, она ни капельки не жалела, что вручила звезду Ингу. Что бы там ни послужило последней каплей, ее поступок не был импульсивным. Самые впечатляющие из представлений она прочитала не по одному разу и уже тогда склонялась к тому, что ордена святой Алиэн больше достоин Инг. Девиз ордена: «За верность и милосердие». Верность обоих не вызывает сомнений. Но вот может ли быть милосердным тот, кто настолько беспощаден к себе? В книгах пишут, что если грубеет душа, человек может сохранить благородство, но не доброту.
Она так и не поняла, трудно ему было говорить или просто не захотелось. Только надеялась, что обещанием искупила вину и он вспоминает тот день без обиды…
…Тетушка говорила и говорила, Алиэн привычно слушала ее вполуха, думая совсем о другом.
– Дорогая, а не окажешь ли ты всем нам честь нынче посетить вечернюю службу? Сегодня вернулись наши доблестные защитники… те, к кому судьба была жестока. А завтра утром отправляют новобранцев. Будет молебен о даровании победы… ну, ты понимаешь. Твое присутствие придаст событию особую значимость. И будет утешением тем, кто…
– Тетя, я понимаю. – Она действительно понимала. Понимала, что никого не сможет утешить. И то, что не вправе прятаться – тоже понимала. – Поедемте. – И вдруг, неожиданно для себя спросила: – Можно ли снова взглянуть на вашего лиса? Он такой красивый.
– Да, конечно… – беззаботно и радостно ответил Рей.
У Алиэн после почти бессонной ночи звенело в ушах, и она, не задумываясь о том, что делает, просунула руку между прутьев, почему-то до боли в сердце захотелось погладить рыжика, – и тотчас отдернула: лис, недолго думая, тяпнул ее за пальцы, не то чтобы злобно, а предупреждающе: не лезь!
– Вот гадкий! – тетушка переводила растерянный, испуганный взгляд с Алиэн (впрочем, не торопясь бросаться ей на помощь) на лиса (тоже не понимая, что предпринять).
– Глупый, я же не со злом, – с мягким упреком сказала лису Алиэн. – Ты хороший… хороший… и несчастный.
Лис, отступив в дальний угол, оскалился.
… – А если бы вам льва вздумалось погладить – вот так же, очертя голову, полезли бы? – ворчала Бригг, без какой бы то ни было деликатности бинтуя руку принцессы. – Додумались тоже!
Фенелла полулежала в кресле, закрыв глаза: от вида крови ей сделалось дурно.
– Ну ведь не льва же, – с напускной кротостью отвечала Алиэн. Ей совсем не к душе было ссориться с Бригг.
Конечно, она нипочем не призналась бы, но перед Бригг она робела почти так же, как перед Сумеречными.
Бригг всегда казалась ей непостижимо взрослой и недостижимо мудрой, а ведь была старше на каких-то несчастных пять лет. Причем «несчастных» в этом случае – не оборот речи. После смерти отца – из-за традиционно неодобряемого, а особенно для военных, несчастного случая («Что ж он как следует по сторонам не глядел, когда на дорогу лез? Пьяный, что ль, был?») десятилетняя Бригг стала единственным мужчиной в семье при весьма инфантильной матушке и двух сопливых сестренках. Решающую роль в судьбе Бригг сыграл как раз таки матушкин инфантилизм, а именно – уверенность, что ей все должны. Пока дочь из кожи вон лезла, пытаясь заработать на хлеб и угол в полуподвале, мать обивала пороги, доказывая всем и всякому, что она и ее дети имеют право на льготы, ибо ее муж был аж сержантом внутренних войск, а значит девочки достойны учиться в пансионе на полном гособеспечении вместе с дочерями офицеров, погибших при исполнении воинского долга. Ей не раз и не два указывали на несоответствия: сержант – не офицер, да и погиб… как-то так. В итоге усталый помощник второго заместителя министра обороны определил одну из дочерей, а именно Бригг, в «благородный институт», тоже находившийся под рукой короля, а уж оттуда строптивая девчонка с замашками сержанта перекочевала в покои принцессы и взяла там полную власть, командуя всеми, кроме короля и кронпринца.
– Хорошо, что ее высочество и великовозрастные мальчики львом нигде не разжились, – не пошутила – просто констатировала Бригг.
Маленькая ранка, смешные переживания. Неясные предчувствия, верить которым глупо…
Никто – ни Алиэн, ни ее мудрая Бригг, ни как будто бы все предусмотревшие и ни на секунду не терявшие бдительности взрослые Лисы, ни осторожный Сеннан, ни подросшие Лисята, клявшие судьбу в его лице и в лице негодяя Рорка, – не знали и знать не могли, что вместе с безнадежно искалеченными бойцами, вернувшимися из госпиталей, в дома войдут их новые приятели, оказавшиеся в госпиталях по подложным документам… переправленные с другой стороны. Загодя подготовленные и знающие, как им следует действовать в различных ситуациях. И у Фарканда, и у Иузы, разумеется, были и своя внешняя разведка, и свои войска специального назначения. Калечные фермеры, пьяные от счастья, что вернулись домой, хоть и не такими, какими были прежде, но вернулись, и заподозрить не могли, кого привели в свои дома. И сколько таких рассеялось по точкам, по той или иной причине привлекшим внимание их заклятых друзей. Домашние наливки и напитки покрепче лились ароматной, невообразимо притягательной, просто сказочной рекой – вот уж в этом недостатка не было, закуску собрали всем миром, негоже фронтовиков как следует не угостить, хотя бы и пришлось потом пояса затянуть… Нет, здесь не голодали, разве что мясо теперь появлялось на столах от случая к случаю, да и муку начали экономить: войска требовали и требовали… Конечно, доля так называемых добровольных пожертвований была сравнительно невелика, однако за принудительные поставки платили не настоящими деньгами, а дурацкими ассигнациями, которые обесценивались с каждым днем и быстро приобрели презрительное наименование «бумажек» и «фантиков». От поселка к поселку тихонечко, по-воровски, ходила сопровождаемая всякой похабщиной побасенка про то, как по воле ненасытного дурака-колдуна, решившего завязать с людоедством и начать жить честным магическим трудом, корова превратилась в овцу, овца – в курицу, а курица – в яйцо… Итог очевиден – людоед остался людоедом. Донеси кто-нибудь, худо пришлось бы рассказчикам. Но народ подобрался честный и дружный. Вот и сейчас жили общиной, деля нехитрую добычу, попавшуюся в силки и сети, и жалея новых вдов и сирот. Жалели и калечных – равно своих и пришлых.
У этого вот безусого солдатика в приграничье, как он сам рассказал, наматывая сопли на кулак, погибла вся семья. Дядька Трост, которого соседи уважали за способности к механике и готовность безотказно помогать, сам предложил мальчишке начать новую жизнь на новом месте. И что с того, что газами травленый? Молодой, поди оклемается. Зато руки-ноги на месте, а у него, у Троста, теперь одна пятерня, и та левая, много не наработаешь. А тут будто сами небеса послали толкового и уважительного парня, ну как и кого-то из троих дочек удастся пристроить… Хмурый медведеподобный мужик с неправильно сросшейся ногой попросился на отдых перед дальней дорогой – его семья жила где-то на юге. Беспокойный весельчак, вроде бы немного тронутый, похвалялся дипломом какой-то хозяйственной школы и тем, что до призыва был управляющим в одном имении… ну да его место теперь наверняка занято. «Не попытать ли счастья здесь? Как хозяева? Не жадёхи?»
И таких прибившихся было еще человек пять, аж по два на каждого из вернувшихся местных. Но гостеприимством воспользовались только трое, остальные под предлогом, что не хотят стеснять хозяев и меньше нуждаются в отдыхе, сделали вид, что отправляются дальше, надеясь засветло успеть в ближайший городок. Однако через полмили свернули в лес. Остановились на чем-то приглянувшейся им полянке. Конечно, не подозревая, что всего пару часов назад отсюда ушли Сумеречные: все было сделано как полагается. И занялись делом, суть которого быстро уяснил бы себе любой сиволапый крестьянин, понаблюдай он за происходящим хотя бы десяток минут, – принялись развертывать рацию. Причем занимался этим только один – четверо были в охранении.
Только вот наблюдали за ними не ищущие дичь мужики, а Лисы, уже учуявшие дичь.
– Непростые дядечки. И не наши, – прошептал Диглан на ухо Беренсу.
– Дураку понятно, – едва слышно буркнул Беренс. – Вопрос другой – как действуем?
– А я чуть было лейтенанта куда подальше не послал, когда он велел смотаться и понаблюдать. Семь миль! Я ноги стер чуть не до задницы…
– Мемуары в отставке сочинять будешь. Снимешь того урода, что у ящика? Я двоих дальних вырублю, так, чтобы не насмерть, нужно же сперва поговорить с добрыми людьми. А эту парочку… – Беренс рубанул ладонью, буто гильотиной.
Диглан кивнул.
– Ну, тогда на счет три…
В новый лагерь возвращались с трофеями – рацией (при ближайшем рассмотрении она определенно оказалась фаркандской) и двумя «симпатичными уродами, которых мы немножко будем сажать на кол», – как, улыбаясь во весь рот, пообещал Диглан. И добавил: «Не потопаете своими ножками, одного прям здесь и посадим. – И продолжил по-фаркандски: – Которого – выберем древним народным методом, считалочкой». Уроды поупирались еще немного, пока Беренс без затей не ткнул им в рожи нашивку с изображением седого лиса, будто бы ненароком уронив каждого из них спиной на кочки, и не осведомился беззлобно: «Ну, что еще непонятно? До честной пули ни один из вас в любом случае не доживет. Нам-то глубоко аметистово, где и как вас допрашивать, а как вам – сами решайте».
Их эпичное появление потрясло Эрика. Во-первых, не прошло и получаса с тех пор, как он с пеной у рта доказывал Сеннану, что приказ наблюдать за местом, откуда они совсем недавно снялись и подчистили все следы своего пребывания, – бессмысленная жестокость по отношению к его ребятам, давно уже взрослым Лисам… За что немедленно получил обещание всех мыслимых и немыслимых взысканий по возращении в корпус – за пререкания с командиром и попытку оспорить его приказ.
– Ничего не меняется, – огрызнулся Эрик.
– Ты остаешься упертым идиотом, вот и все. – Было видно, что мысли Сеннана далеко отсюда. И вообще о другом.
А во-вторых, начинали сбываться самые дурные предчувствия: война докатилась и сюда. Но как, как?
Увидев добычу Лисов, лейтенант, не теряя ни минуты и не тратя слов, приказал:
– В штабную. Эрик, Инг, Грир, за мной.
Любой Лис не раз и не два получал жестокие уроки. Порой казалось – невыносимо жестокие. Но каждый последующий оказывался еще страшнее.
Беренс и Диглан, радостно запугивая пленников, плохо представляли себе, что будет с ними на самом деле. И когда из штабной донеслись крики – трудно представить себе, что так может кричать человек – не посмели двинуться с места. Это ведь они – они! – привели этих людей, совсем немного старше их самих, сюда. Лисы не убегают от ответа за то, что сделали… И с последствиями явно разбираться им. Каковы будут последствия, сомневаться не приходилось.
В это время якобы отравленный газами парнишка на удивление ясным, сильным голосом спрашивал дядьку Троста:
– Говорите, у здешней хозяйки в гостях дочь его величества? А как бы ее хотя бы одним глазком увидеть? Будет что внукам рассказать…
– Да брось ты – одним, так и окосеть недолго, – басил уже изрядно окосевший Трост. – Отец Альбакант сказал, что и ее высочество с младшим братом, и вся семья старшей ее высочества будет на вечерней службе. Так что еще час-другой – и… ик…
Бывший управляющий, притворяясь пьяным в дым, взобрался на скамейку и упоенно вещал:
– У вас, как я понял, добрые хозяева… но вы подумайте, кто обирает их? Кто обирает вас? Кто посылает вас на убой?..
Мужики притихли. И тогда пришлый «безумец» ткнул пальцем в сидящих в отдельном углу парней-призывников и завопил:
– И кто из них через несколько месяцев вернется домой без рук-без ног? А кто и вовсе сгинет?
Ненадолго воцарилась тяжелая, опасная тишина: казалось, промелькнет перед кем-нибудь шальная муха – и все скопом кинутся на изменника, растерзают… Или наоборот бросятся наутек, давя друг друга, лишь бы побыстрее убраться из стен, оскверненных предательством.
И вдруг медведеподобный мрачно предложил:
– А кто хочет, чтобы я погадал? Моя бабка умела, мне передала. – И вытащил из кармана залатанного френча потрепанную колоду.
Будущее захотели знать все. Первыми, по единодушному решению, пропустили рекрутов. И через четверть часа хата огласилась бабьим воем.
…Эрик, спешно отмывая руки – в крови выше локтя, – вдруг рассмеялся.
– Эй, – Грир опасливо покосился на него. – Очнись, ты нам нормальный нужен.
– Просто я п-подумал, – Эрик запнулся, – рыбам же неприятно… Дрянь такая…
И получил затрещину куда внушительнее, чем в свое время выхватывал от Ала.
– А ну смотри на меня, – Грир схватил его за плечи, развернул к себе лицом, потряс. – Тут такая х… творится, что никто не знает, не окажемся ли мы уже сегодня вечером на месте этих, которых сейчас твои парни закапывают. А ты нервными припадками балуешься, как барышня.
– Я своих все равно не сдам, что бы ни случилось, – срывающимся голосом как клятву вымолвил Везунчик. Его взгляд стал более осмысленным, хотя на прежнего Эрика он еще был мало похож. Понятно, думал о том же, о чем, наверное, все они: благородная смерть с оружием в руках – настоящее счастье по сравнению с такой собачьей судьбой, когда ты не просто обречен, а беспомощен, и меньше чем за час становишься мерзким, вопящим куском мяса. Грир тоже спрашивал и спрашивал себя, смог бы он выдержать подобное до самого конца и пойти на то, чтобы не купить себе легкую смерть ценой предательства. Инг вон вообще за кустики побежал, но с ним все ясно, тонкая душа в теле сильного парня. Эрик покрепче – и тот поплыл… А он, Грир, чтобы не выпасть из реальности, цеплялся за единственную мысль: он еще с нулевки знал, что Сеннан жестокий, да и потом на своей шкуре не раз и не два удостоверился – попавшихся на воровстве лейтенант наказывал безжалостно… ему вот прилетело совсем недавно, в конце четвертого курса. Ему! – боевому Лису, сержанту, кавалеру орденов! Да так, что после сорока розог он за четыре дня карцера еле отлежался. Но такого… такого патологического, что он увидел сегодня, Грир от Сеннана не ожидал. «Больной на голову… Ненавижу… Убью…»
– Этих набрали с бору по сосенке, хоть и выучили толково. А вы – свои. Совсем свои, всю жизнь… – вдруг решительно подытожил Везунчик. – А лейтенанту нашему паршивей, чем нам. Всю самую грязную работу на себя взял, да еще нас, слабаков, учить не забывал… Чистюли выискались! – Окунул голову в воду, отряхнулся и повторил свое обычное присловье: – Щенки мы поганые, а не Лисы.
– Во-от, – облегченно выдохнул Грир, мгновенно поняв: Эрик и за него ответил на все вопросы, – таким ты нам и нужен. В поместье могут оказаться люди, подготовленные лучше, в том числе и к неожиданностям. Погнали, каждая минута на счету.
Перед отрядом Сумеречных Лисов встала задача, о которой они еще час назад и помыслить не могли: защитить принцессу и принца от не до конца понятной, но абсолютно реальной угрозы.
Час спустя были на месте – у центрального входа в усадьбу, обозначенного белыми колоннами с донельзя уродливым цветочным орнаментом. Эта мысль прошла по краю сознания, уступив место другой: «во-от такенным» забор был только в высоту, метра четыре, не меньше. Был бы он сложен из кирпича, как тот, что помнился Эрику по «даче», или из дикого камня, одной проблемой было бы меньше. Но его, как назло, составили из металлических прутьев с кокетливыми цветочками – даже не с пиками! – поверху. И прутья отстоят друг от друга настолько, что… ну, свою башку совать не полезешь, а вот чьей-нибудь проверить сооружение на прочность прямо-таки руки чешутся, лучше всего башкой того, кто до этакой конструкции додумался. И весь первый этаж дома, насколько можно различить из-за густой листвы, – сплошные застекленные галереи. Плохо, очень плохо! Стекла, конечно, первым делом нафиг, не то осколками посечет так, что если не сдохнешь – сто раз успеешь пожалеть, что не сдох…
«Не о том думаешь, Лис! – строго одернул себя Везунчик, наблюдая, как за секунды разговора со старшим караула (ну а кто же еще из пятерых пошел бы разговаривать с командиром отряда) меняется выражение лица Сеннана – с деловито-собранного на чуть ли не испуганное. – Первый бой нам точно не здесь принимать».
Кадеты так и стояли, не ломая походного строя – выравнивали дыхание и ждали приказа. И только Инг шагнул к Эрику.
– Мы опоздали. Они уехали.
– Сам понял, – не отрывая взгляда от Сеннана, отозвался он.
Лисы из караула куда-то исчезли – все, кроме старшего. Сеннан живо подскочил к своим.
– Эрик, Инг! Берете свои десятки – и бегом с господином лейтенантом на конюшню. Тут насилу нашли два десятка лошадей, но это шанс. Я вас догоню. Грир! Поступаешь в распоряжение господина лейтенанта. Ваша цель – подготовить это нелепое сооружение, – он быстро кивнул на дом, – к обороне.
– Ну вот, кому-то веселье, а кому-то тяжести таскать, – проворчал Грир.
– Если они там ничего не переиграют, очень скоро здесь тоже начнется веселье. А вас всего четырнадцать человек. Соотнеси с площадью, – уже на ходу крикнул Сеннан. Один из взрослых Лисов подвел ему коня. – И сделай все возможное.
– Слушаюсь, господин лейтенант, – серьезно, будто бы это происходило пару курсов назад, откликнулся Грир.
Этаких скачек в жизни Эрика еще не случалось. «Будет что рассказать Алу, – подумал он, – если…» А вот о «если» – нельзя! Тот, кто еще до боя думает о всяких «если», – уже наполовину труп.
Мчались так, что ветер в ушах свистел, не жалея породистых лошадей. Но снова, снова не успели.

Отредактировано Цинни (2024-08-18 18:35:11)

Путь в поместье, как ни старались успеть поскорее, сожрал почти час. Да и вернулись они не в лучшем виде: не героями-защитниками, а горсточкой истрепанных грязных Лисов.
Поместье встретило их тишиной и темнотой. Арж велел остановиться в паре десятков метров, окликнул часового.
– Проходите. – И уже в спину: – Мало…
Эрик не без одобрения обозрел добросовестно изуродованный дом: вместо стекол галерея обзавелась деревянными щитами с прорезями бойниц… жизнеутверждающий такой дизайн… ого, а внутри, небось, еще и мешочки с песочком – если парни успели натаскать, то они постарались на славу. Если же не успели – тогда плохо, очень плохо. Такие же щиты – он отступил, чтобы полюбоваться – и на втором этаже, закрывают нижние половины окон. Сумеречное зрение не сбоило, более того – ему начало казаться, что оно становится кошачьим. А вот это хорошо. Если придется принимать бой ночью, он не будет бесполезен.
Остановились на пороге. Все разом. Молча. Ребята пока ничего не знают…
– Ну? – поторопил Арж.
Эрик первым последовал за ним, на минуту зажмурился от невыносимо, до слез яркого света… И только когда отважился открыть глаза, понял: свет ребята благоразумно приглушили, это зрение сбоит, теперь – иначе.
– Кадеты, мыться. Сменная одежда есть или это тоже моя головная боль? – на них наскочила самозваная рыжая комендантша, внешне немного похожая на Ала… «Старшая камеристка ее высочества», – подсказала Эрику память: эта девчонка пару раз сопровождала принцессу на балы и даже танцевала с кадетами. А вот ее имени он вспомнить не мог.
– Есть, – поспешно ответил Беренс, похоже, напуганный внезапным натиском. Ну да, к такому Лисов не готовят.
Есть. Даже с избытком. Здесь вещмешки всего отряда.
Грир, и его ребята, и взрослые Лисы смотрели на них и ни о чем не спрашивали. И так понятно, что случилось. Равно как и то, что сейчас не время для скорби.
А комендантша продолжала распоряжаться:
– Потом жрать, все уже готово, так что у вас пять минут, если не хотите глотать остывшее, разогревать недосуг, понимаете ли-с, господа Сумеречные… На прием пищи – десять минут. Потом – на позиции. Вас распределят.
Куда там Алу до нее! Но все-таки хорошо, когда о тебе заботятся. Пусть даже и в такой манере.
– Тпру, уроды инкубаторские! Куда поперлись с железками? Грир! Позаботься, чтобы оружие было приведено в порядок, и быстро. Чую, оно вот-вот понадобится.
Ну ничего себе, она уже и Гриром командует! Эрик почувствовал неуместную, мальчишескую обиду за друга. Грир смолчал, когда она сказала очевидное. Выдай подобное кто-нибудь из командиров – нипочем не смолчал бы, на взыскание нарвался бы, но не смолчал. А тут какая-то громкоголосая пигалица. Камеристка, пускай и старшая. Сложно представить, что кто-то из дворцовой челяди (мысль о челяди доставила ему особое, злорадное удовольствие) может не знать о статусе Лисов. А она зовет сержанта Сумеречных по имени и обращается на «ты». Да с ними на «ты» только король, командиры и товарищи! Только Лисы с Лисами! Всё!
«Сколько тебе лет, Лисенок?» – оборвал себя он.
– Все, кто ранен, за мной. И только попробуйте слукавить… – И, быстро, безошибочно определив командира, мгновенно поменяла тон на деловито-почтительный: – Господин лейтенант, распоряжайтесь.
«Ну, хоть с лейтенантом без панибратства. Почти. Все равно ведет себя как старшая по званию», – уязвленный маленький чертенок так и норовил взять власть над Лисом.
Эрик демонстративно повернулся спиной к комендантше и двинулся к ребятам.
– Эй ты, стоять! – полетело ему вслед. – Неясно сказано? Вернись.
Он сделал вид, что не слышит.
– Эрик, пожалуйста, сделайте так, как просит Бригг, – услышал он голос Алиэн, тон ровный, мягкий, но не вкрадчивый. Тон человека, которому привычнее приказывать.
Эта рыжая – просит?!
Он повернулся, склонил голову, но не соглашаясь, а извиняясь.
– Парни позаботятся. – Прозвучало грубо. И Эрик добавил: – Простите, ваше высочество.
– Я не хочу преуменьшать возможности Сумеречных Лисов и уж тем паче обижать их, но, во-первых, их квалификация сопоставима с фельдшерской, а во-вторых, практики в вашем отряде, к счастью, пока мало, – подчеркнуто вежливо возразила Алиэн.
В отряде… Что там осталось того отряда? И времени для приобретения опыта, если Кахир не сумеет добраться?
На этот раз Эрик не стал отгонять «неправильные» мысли: на нем ответственность за принцессу и ее семью. Преуменьшать тяжесть ноши глупо и опасно.
– Я тоже примерно на вашем уровне. Меня, конечно, учили, но ничего по-настоящему сложного я не делала. А Бригг – дипломированный хирург, и опыт у нее есть. Небольшой, но все же.
Ничего себе камеристка! А вообще простые люди, без подобных сюрпризов, в королевском окружении есть?
– Простите, ваше высочество, сейчас не до того. – Ну и грубиян он все-таки! Нахамил – извинился. Ну, или извинился – и нахамил. Один черт, ведет себя как неотесанный солдафон.
– Как раз таки сейчас – до того, а уже через четверть часа может стать не до того, – прервала Бригг. – Не отнимай у меня время.
Пришлось подчиниться. На втором этаже было темно, но это не помешало Эрику оглядеть позиции: да, мешков натаскали и сюда, успели. Ну что ж, шансы есть. «Это как же они тут ишачили, чтобы за пару часов подготовиться?» – чуть ли не с нежностью подумал Эрик.
– Раздевайтесь! – щелкнув выключателем, велела превратившаяся в хирурга комендантша, едва они переступили порог комнаты с пятью узкими кроватями в ряд и с намертво забитым окном, к нему еще и шкаф придвинули. Предусмотрительно. – Хорошо, что я настояла на развертывании госпиталя. А этот придурок рыжий еще огрызаться пытался.
Это она о Грире? Она себя-то в зеркало видела?
Эрику стало смешно, но только на миг: он вдруг с ужасом понял, что Алиэн не собирается уходить.
– Это недопустимо, – твердо сказал он, – в присутствии ее высочества...
– Болван! – рявкнула наглая девица.
– Бригг, – принцесса с укором покачала головой. – Ты оскорбляешь того, кто спас мне жизнь.
– Не я один! – Все-таки интересно, куда улетучиваются его манеры, когда рядом принцесса? – Инг и другие...
– Эрик, давайте не будем тратить драгоценное время на споры, – резко, в тон ему ответила Алиэн. – Вы закрыли меня от пуль. Такое не забывают. И да: мне нужны бойцы. В нормальной форме. А какой вы боец с пулей в плече?
Она была права. Но…
Такой неловкости Эрик не испытывал, наверное, ни разу в жизни. И когда Бригг дотронулась до раны, он вздрогнул – не от боли, нет, – от стыда.
– Так я и знала, что именно ты и создашь проблемы! – без смущения заявила она. – Ваше высочество, давайте шприц. Эй, как тебя? Эрик? Не стану скрывать, такое надо делать под общим наркозом, но будем обходиться тем, что есть, потерпишь. – И так резко схватила его за руку, что он едва не взвыл от боли. Хирург? Нет, пыточных дел мастер! – Садись и жди. Пока подействует, с другими разберусь. Так, твою царапину пусть ее высочество обрабатывает, – она оглядела длинный, ладони в полторы, но неглубокий порез на боку у Кадена. Перешла к Эдерну. – И твою тоже. Пуля по касательной прошла, уже и не кровит даже...
Вот это-то и не давало покоя Эрику: они оставили в руках взбунтовавшейся толпы оружие. И кому нужны оправдания, что иначе было нельзя? И вообще, пусть трибунал разбирается, кто они, трусы, покинувшие поле боя и товарищей, или герои.
– А вот здесь придется шить. Ваше высочество, пока не занялись этими оболтусами, еще шприц, пожалуйста.
– Я сама все сделаю, – принцесса подошла к Стану. – Занимайся Эриком.
«Повезло ему, – со странной иронией подумал Везунчик, – ее высочество – не то что эта живодерка». Хотя если бы Алиэн дотронулась до него, он, должно быть, вообще сгорел бы со стыда.
Жестко приказал себе: «Не скулить!» Это было бы совсем уж позором. Сам не верил, что сможет. Но – смог. Застонал только раз: когда услышал первые выстрелы.
– Началось, – тихо выдохнул Каден. – Идем, ребята.
– Вы двое идете, – не прерывая работы, бросила Бригг, – а этот, заштопанный, – нет. Будет совсем худо, сама его к вам выпну. Пусть отлежится хотя бы час.
– Нет, – вздумал сопротивляться Стан.
– Делай, что сказано, – выдохнул сквозь стиснутые зубы Эрик.
– Уже заканчиваю, – мучительница ни с того ни с сего решила его приободрить. – А ты сильный, Лис. Все, укладывайся.
– Я командир, я должен быть с моими людьми.
– Ты должен делать то, что тебе сказано. А тебе сказано лечь и лежать. Без тебя тебя найдется, кому командовать, – свирепо огрызнулась Бригг, собирая аптечку. – Идемте, ваше высочество.
– Куда вы? – спросил Эрик. Боль начала отступать, и ожила решимость взять ситуацию под контроль. И уж точно он не собирался выпускать из поля зрения особо охраняемый объект.
– Туда, где нам надлежит быть. – Бригг демонстративно захлопнула дверь перед носом Везунчика. В замочной скважине со злорадным щелчком повернулся ключ.
– Стерва! – впервые в жизни у Эрика вырвалось ругательство в адрес женщины... хотя какая она, к чертям собачьим, женщина?
Он пошарил взглядом по столу, на котором осталась большая часть хирургического инструмента. Ага! Вскрыть замок – минутное дело для Лиса.
– Я с тобой. – Стан вскочил.
– Спокойнее, швы разойдутся, – сказал Эрик.
Нет смысла спорить, если сам подаешь дурной пример.
Инг, Рорк и все Лисы Эрика распределились у окон на втором этаже. Оттеснив Роба, Везунчик оглядел двор. Полыхали костры... десятка два. А незваных гостей – не меньше двух сотен рыл. «Что ж вам до утра неймется?» – злорадно подумал он.
Хотя все было яснее ясного: давать Лисам фору диверсанты не собирались, в этом случае все их усилия пошли бы прахом. Пробираться в дом, подготовленный к обороне и полный Сумеречных, – такая задача наверняка была им не по зубам, изначально-то они рассчитывали на иное. Воспользоваться гневным азартом толпы – единственный вариант. А толпа в темноте слепа. Ну что ж, спасибо, подсветили стрельбище.
– Грир внизу?
– Угу. – Взгляд у Инга неживой. Каково ему сейчас, лучше не думать.
«Выберусь отсюда живым – выбью из проклятых пауков признание, кто на Иузу работает, слово чести!» Он без труда нашел в толпе тех, кто подогревал и направлял утративших человеческий облик людей. Вооружены все до единого. Понятно: у них не только то, что удалось взять у Лисов… Их оружие – капля в море! Эти сволочи где-то ухитрились создать арсенал. Не из Иузы ж гоняли, тут разжились.
Со своей позиции он видел четверых коноводов. Четыре мишени.
– Роб.
Верный оруженосец подал винтовку. Свою.
– Дуй за моей, – велел Эрик. Не время пренебрегать привычным, считай – родным. А пока-а...
Приклад больно ткнул в раненое плечо, Везунчик по-кошачьи зашипел от боли. Один из диверсантов боднул лбом землю. Ну, с почином, Лис. Два… Три… Эх, четвертый успел найти укрытие! И Эрик тоже успел нырнуть под подоконник, прежде чем деревянный щит прошило в нескольких местах… если бы не мешок, крышка была бы тебе, Лисенок. О, а вот и Роб.
– Бережем патроны, парни. – Они и сами понимают, и не увлекаются. Но напомнил – и как-то спокойнее стало. Везунчик, ты неисправим.
Раз, два – прячься! У него возникает чувство, какого и близко не было во время налета на колонну… да что там, даже во время учебных боев не было: это игра. Жуткая, смертельно опасная, но увлекательная игра. В которой они то ли выиграют, то ли проиграют – наступающие все ближе. Но и в самой игре есть смысл.
Пока что все идет неплохо. Пока что. Жив – уже счастье, значит, еще подерешься. Но и эти продвигаются так, что лишний раз не пересидишь. Шансы Лисов тают. А вот у тех, внизу, возможностей хоть отбавляй. Спасибо моде на «дикие» сады и сумасшедшей фантазии хозяев: тут тебе и валуны, и здоровенные пни, и капитальные – куда там до них забору – беседки-«гроты»... Отсюда, сверху, обзор еще ничего так, а вот у ребят Грира позиции похуже.
Чем скорее эти попадут в слепую зону, тем скорее ворвутся в дом – и тогда шансов дожить до прихода подкрепления совсем мало, это понятно, наверное, даже комендантше, вон она, пристроилась у одного из окон, грамотно пристроилась, едва высовывается, и сосредоточенно, расчетливо, редко палит из дамского карманного револьверчика, такие вроде бы прозваны «синичками» (неужто у нее есть еще и что-то вроде квалификации телохранителя? Эрик уже и такому не удивился бы)... интересно, попадает ли? Жаль, нет времени понаблюдать. Бьет эта штука на десяток шагов, в реальном бою годна разве что на то, чтобы застрелиться...
А бой – реальный.
Каден час назад выбрался из жуткой заварухи. И не пережил следующей. Пуля в сердце в этакой неразберихе – наверное, счастье. Особенно если поглядеть на Рорка, раненого в живот.
– Бригг, – заорал Эрик на девчонку, потянувшуюся к винтовке Кадена, – прекрати страдать дурью, займись делом! Слышишь?
Прочитал по губам безмолвное: «Ничем тут не поможешь».
– Зверюга ты, а не женщина!
Бригг вдруг сникла.
– Пусть парни отнесут его. – Ткнула пальцем в конец коридора. – И попроси ее высочество прийти. Мне понадобится помощь.
Перехватила его недоуменный взгляд, пояснила:
– Она на первом, с ребятами Грира и старшими, не беспокойся, Лис. Будь там опаснее, тем тут, я не отпустила бы.
– Дура! – рявкнул Эрик, думая сразу об обеих. Не беспокоиться?! Вот теперь-то как раз самое время! Сумасшедшие девчонки, куда они лезут?!
Он сорвался вниз.
То, что он увидел, понравилось ему еще меньше, чем то, что он услышал минутой раньше: взрослые Лисы и ребята Грира держали позиции у торцевых стен, не прикрытых галереей, а их командир и Алиэн сидели на полу – к счастью, в закутке, где их вряд ли могло накрыть, – было бы иначе, Эрик точно врезал бы другу за безалаберность, – принцесса бинтовала левую руку Лиса чуть ниже плеча, а Лис разве что не мурлыкал.
– Задело, – коротко пояснил Грир.
– Какого черта ты не запер ее в каком-нибудь помещении без окон?! Этих здесь… до жопы! – зашипел Эрик.
– Эй, полегче, – Грир указал глазами на Алиэн.
– И не подумаю. Ваше высочество, немедленно следуйте за мной.
– Нет, – спокойно и строго ответила она.
– Бригг нужна помощь в госпитале, она просила.
– Нет, – повторила она. – Я должна быть здесь, а Бригг пусть возьмет кого-нибудь из служанок, она знает, где они укрылись.
– Тогда прошу меня простить, я буду вынужден принудить вас.
– Вы кое о чем забыли, Лис. Сумеречные любой ценой защищают королевскую семью. А королевская семья заботится о Сумеречных. Вам ведь это известно?
Эрик молчал. Известно. Но признать это сейчас – все равно что подписать капитуляцию.
– Вы – и вы лично, Эрик, – заплатили очень большую цену, чтобы защитить нас. Сейчас единственный способ позаботиться о вас – быть рядом с вами. Я не обуза. Я могу выполнять обязанности фельдшера здесь же, на месте, чтобы никому из вас не отвлекаться, – тон стал мягким, очень мягким и… виноватым? – А еще я хорошо стреляю. Очень хорошо. И не боюсь быть жестокой. Грир, вы позволите воспользоваться вашей винтовкой?
– Да, ваше высочество! – Ты еще хвостом повиляй, ручной Лисенок!
– Ваше высочество, – вскинулся Везунчик. – Я запрещаю!
– Грир… – Она бросила на Лиса умоляющий взгляд.
– Эй, если не хочешь некрасивой, унизительной сцены – не спорь. Ты ранен, справиться с тобой несложно, – тихо, очень тихо проговорил Грир. И добавил едва слышно: – А ей надо сохранить веру в свои силы.
– Выйдем из боя – пеняй на себя. – Дополнительная причина выжить.
– Смотрите! – потребовала принцесса.
Раз… Два… Три… Четыре… Пять. Чуть больше ста секунд. Причем целями становились те, кого выбрал бы сам Эрик. Наиболее активные. Пять выстрелов – четыре попадания. В последний раз ее руки ослабели, все-таки винтовка – увесистая штука для этаких лапок. Он отодвинул ее плечом – и влепил пулю туда, куда полагалось. Красиво, как на стрельбище. А в следующее мгновение отдернул принцессу от окна… Нет, у наступающих была куча целей, ребята работали на совесть… Но кто знает...
– Держи, – не оборачиваясь, подал винтовку Гриру.
– Видели? Вы видели? – в ее глазах – жутковатое торжество. – А вы меня в каком-то чулане норовите запереть! Думаете – сможете?!
Совсем не к месту он вспомнил свою приютскую кладовку и усмехнулся. Снова опомнился.
– Ваше высочество, а где остальные? Ну, ваш брат…
– Нашла для них комнату. Как раз таки без окон. В самой дальней части дома. Вроде как склад какой-то. – Алиэн грустно улыбнулась. – Они… ну, эти люди… они ведь по точкам бьют, вы понимаете? По тем, где кто-то из нашей семьи. Откуда-то узнали, что Дункан и я здесь. А они знали, мне этот в церкви проговорился. Значит, и на отца и Альберта могли организовать покушение. Как думаете?
– Да, могли, – не стал лукавить Эрик. Принцесса говорила отстраненно, как человек, готовый ко всему. Смирившимся не лгут.
– А что, если их уже нет на свете? Отец всегда беспечен. А Альберт пойдет на все, чтобы защитить его, даже на смерть. Тогда Дункан – единственный наследник.
– А вы?
– А я не хочу терять своих! – закричала Алиэн, сжимая кулаки. – Если я – значит Дункан… Зачем вы?.. За что?..
– Простите, ваше высочество, я не всегда вовремя соображаю, что говорю. – Он испугался того, что увидел в ее глазах. Наверное, у него были такие же глаза, когда Бригг ковырялась в ране. А вот теперь он…
Она готова была ударить – он почувствовал. Но тоже отступила.
– Вы меня простите… Эрик, у тебя на повязке кровь. – Дотронулась кончиками пальцев.
Впервые скала ему «ты».
Он почувствовал, что краснеет. Стоять голым выше пояса перед самой принцессой Алиэн – верх неприличия. Но вместо того чтобы выдать смущение, он снова дерзко посмотрел ей в глаза. И увидел в ответном взгляде теплоту. И это та Королева Вечных Льдов, которая только что казалась хладнокровной? Нет, она не смирилась, мгновенно понял Везунчик. Она готова сражаться за тех, кто ей дорог, а значит не имеет права проявлять слабость. Правильно Грир сделал, что разрешил ей стрелять. Решиться выстрелить в человека непросто, отвагу ей дало присутствие Лисов. Теперь сможет постоять за себя. В крайнем случае.
– Тоже мне мужчины, прячутся по углам, а девочки их защищают.
Оскорбил кузенов короля, а его дочь назвал девочкой. Но извиняться не собирался. На этот раз – не сорвалось.
– Ну, девочка я кусачая, – вдруг развеселилась принцесса. – так что не пытайся прогнать меня. – И добавила вполголоса, будто обращаясь к одному Эрику (или так и было?): – Рядом с вами мне спокойнее. Ты ведь понимаешь, что произойдет, если вас не будет, а я останусь?
– Такого не случится, – без колебаний пообещал он. – Ваше высочество, клянусь кровью, жизнью, честью: если все возможности защитить вас будут исчерпаны, я вас им не отдам. Вы уйдете легко.
– Ты сказал, я услышала, – освященная веками формула принятия присяги. – Пусть все будет, как ты сказал. Твои справляются?
– Да. – Вдаваться в подробности Эрик не собирался.
– Давай перевяжу.
– Бесполезно, отдача же, через десять минут будет то же самое.
– Эрик, – она посмотрела на него умоляюще.
– Да пустяки это, правда, пустяки, – неуклюжая попытка успокоить. Но Алиэн вдруг рассмеялась:
– Кровь – пустяки? Ну, Ли-и-ис! – И, мгновенно посерьезнев, осторожно накрыла пятно на повязке ладонью. – Кровь – это всегда клятва.
– Вот и знайте, что я принес вам клятву на крови, – тихо сказал Эрик. – Не прогоню. Но одно условие: если вы – один из моих бойцов, вы слушаетесь меня беспрекословно и безоглядно.
– Приказывайте, – в тон ему ответила принцесса. – Приказывайте, мой командир.
Эрик склонил голову. Не как перед повелительницей – как перед равной, перед воительницей.
– Пойдемте со мной.
– Эй! – запротестовал Грир.
– Нас всего шестеро осталось, – оборвал Эрик.
На ходу проинструктировал Алиэн:
– Сядете там, куда я скажу, и будете делать то, что я скажу.
Говорить не пришлось: Алиэн сразу подскочила к Беренсу – его лицо было залито кровью. Эрик без всякой деликатности втолкнул обоих в ближайшую комнату, в самый дальний от окна угол. Через минуту Беренс вернулся на позицию, а Алиэн, не рискуя нарушать более чем понятный приказ, робко сообщила из комнаты:
– Выглядит страшно, но пустяк. Роб, сходите, пожалуйста, к Бригг, мне нужна аптечка.
– Не командуйте моими людьми, ваше высочество, – одернул Эрик. – Снять бойца с позиции может только тот, кто владеет ситуацией.
– Я бы сама сходила, но Бригг может не выпустить меня обратно.
– Идите, – безжалостно велел Эрик. – Заодно узнайте у ваших – кем они там вам приходятся? – насчет оружия. Охотничье-то всяко есть. Все, что найдется, велите тащить сюда. И боеприпасы, это главное.
– Поняла. – Алиэн прибавила шагу.
– Раньше озаботиться не могли, – буркнул Эрик, ни к кому не обращаясь.
Конечно, это не в упрек парням – они пахали как проклятые. Но уж два взрослых мужика, которые наверняка палец о палец не ударили, или эта рыжая нахалка – хоть один из них мог додуматься?
Нет, додуматься должен был кто-то из Лисов, знали же, с чем выходят в лагерь – на полчаса хорошего боя от силы. И сейчас эти полчаса на исходе. Все-таки Грир нарвется на хорошую трепку.
«Сам пойди о стену башкой побейся, – укорил себя Везунчик. – Ты-то какого черта только сейчас опомнился? Да еще и виноватых ищешь?»
– Бестолочи, – охарактеризовал он всех разом.
Те, внизу, стали действовать осторожнее. «Приноровились», как выразился Эдерн. Бодрая стрельба по мишеням превратилась в охоту. Дичью становился тот, у кого раньше сдавали нервы… ну или кому просто меньше повезло. Одно радовало – темп продвижения замедлился.
Кстати, об охоте… Из какого-то темного угла выползли те, кого Эрик иначе как «лбами» не называл, мысленно, конечно. На каждой руке – по ружью. Больше нет оружия или надорваться боятся? Ее высочество – следом.
– Пригнуться! – нет, сегодня он точно сорвет голос.
Эрик метнулся к принцессе, отгородил ее от окна, заставил сесть на пол.
– Не смейте так рисковать. Живо в свой угол. И Беренса забирайте.
– Лис… – вкрадчиво проговорила принцесса, – как я пойду, если ты меня держишь?
Эрика бросило в жар: он понял, что позволил себе обнять принцессу. Отшатнулся, будто обжегшись. Сколько же всего он наворотил за несколько часов? И как после всего этого он осмелится поднять глаза на ее высочество? Нужно извиниться, нужно… но он онемел. А она, как ни в чем не бывало, улыбнулась:
– Спасибо, что оберегаете меня, командир. Беренс, пойдемте. Приведу вас в человеческий вид.
Стоило ее высочеству скрыться с глаз, смущенный мальчишка исчез – появился Сумеречный Лис.
– Это все? То, что вы принесли – все?
– Еще раз сходим – и все, – пробасил один из лбов.
– Небогато. – Эрик поморщился. – Ладно, тащите. – Напомнил, уже в спины: – Боеприпасы!.. Роб! Просил же экономить! Бери винтовку Кадена. Потом – вот из этого ублюдочного арсенала, указаний не жди.
Вернулся Беренс. Голова в бинтах.
– На позицию.
Будто он сам не знает! Эй, Везунчик, ты заодно решил перессориться со всеми Лисами, которые только окажутся рядом?
– Эрик… Господин сержант, – тихонько окликнула его Алиэн. Ну вот, напугал… напугал сильнее, чем тот, в церкви.
– Ваше высочество…
– Позвольте мне на позиции.
– Нет, – резко ответил он. – Пока мы сможем вас защищать, я вас туда не пущу. Вы дали слово. Не высовывайтесь. Раненых буду к вам отправлять.
– Ваше высочество, – несмело начал Инг, не выпуская из поля зрения «стрельбище». – Рорк?..
– Мы не смогли. Простите.
Эрик взглянул на Инга. Он как будто бы и не почувствовал. Но – выпрямился в оконном проеме.
– Не дури, Лис! – Эрик скользнул к нему, оттащил от окна – откуда только силы взялись у раненого, чтобы справиться со здоровым.... или потери лишили Инга воли? – Отдышись и возвращайся.
Лбы притащили еще по паре ружей, два стареньких слуги, надрываясь, приволокли кошаные мешки... только бы в эих мешках головастики не развелись.
– Инг, проверь.
Один из лбов – Везунчик засек боковым зрением – нерешительно топтался за спиной у Эрика, рискуя получить случайную пулю.
– Идите откуда пришли. – Ему было не до светских расшаркиваний, даже на простое «спасибо» душевных сил не хватило. Благодарности он не чувствовал, только тихое раздражние. Большего они и не заслуживают.
– Это мое ружье. – Лоб указал на нечто весьма уродливое, инкрустированное белым металлом... не иначе как серебром. – Изготовлено по особому эскизу, единственный экземаляр. Из него стреляю только я.
– Изувечили оружие, еще и похваляетесь, – оборвал Эрик. – Если оно вам так дорого, какого черта приволокли его сюда?
– Я остаюсь с вами, – помявшись, решился лоб. – Покажите мое место.
– Рей, пойдем! Пойдем немедленно! – запаниковал второй. – Это их работа – нас защищать.
– Хочешь – иди. Я остаюсь.
– Что я матери скажу?
– Сам решай. Мне надоело ничего не знать, слушать этот грохот и трястись. – И снова требовательно спросил, как-то сразу признав Эрика старшим: – Так куда?
Эрик указал на оконный проем рядом с позицией Роба, коротко велел:
– Присмотри.
– Неплохо, – через пару минут оценил Роб.
– Вообще-то, я с детства охочусь, юноша, – снисходительно промолвил лоб.
– Пригибаться не забывайте, – напомнил Везунчик. – Зверье, что внизу, огрызается свинцом.
– Ре-е-ей!!! – дикий, жуткий крик. «Как по покойнику», – содрогнувшись, подумал Эрик.
Мумия – бледная до желтизны, с распавшейся прической и конвульсивно перекошенным лицом – влетела в коридор.
– Ре-е-ей!!! – Повисла на его локте. – Быстрее, ну! Здесь же опасно!
– Матушка, постыдитесь, нас, взрослых мужчин, защищают почти что дети! – Он попытался деликатно отсранить ее, но не тут-то было: она держалась за него мертвой хваткой.
– Какие они дети? – холодно, будто бы и не было истерики, вымолвила мумия. – Их годами учат убивать во славу короны. Мы и есть корона, если ты забыл. Они справят... – И снова: – Ре-е-ей!
Везунчик сразу решил: лучше он язык себе откусит, чем полезет в семейные разборки этих трагикомических персонажей. Конечно, он, скорее всего, успел бы среагировать и отбросить Рея от окна, но в этот самый момент смотрел не влево, а вправо: Беренс покачнулся... не упал – осторожно сел у стены. Попробовал встать – какое там! На губах – кровавая пена.
– Пойдем, – с неожиданной для него самого мягкостью сказал Эрик. – Пойдем, надо доползти до Бригг. Ребята, я скоро...
Мумия, сидя на полу, держала на коленях голову Рея и выла... выла, как какое-то потустороннее создание.
Медлить было нельзя, но Эрик дождался ответа Бригг на свое осторожное:
– Что?
– Плохо. Но не безнадежно. Вы, Лисы, живучие. Ты вон держишься с разбитым в хлам плечом? Вот и он поборется, а ты в него верь.
Эрик бросился к своим. И уже на финишной прямой услышал выстрел. Успел подхватить Эдерна, но если бы он и упал, больно ему не было бы. Немыслимо – женщина королевской крови стреляет в спину тому, кто ее защищает!
Эрик вырвал ружье – то самое, все в серебре, а теперь еще и в крови – из тощих лап старухи, крикнул:
– Не отвлекаться! – И поволок слабо упирающуюся мумию в комнату к принцессе.
– Вы не защитили моего сына! Вы! – У нее начался припадок, с отвратительным судорожным дерганьем. – Вы ответите! Вы все головой ответите.
– Это ты его убила, – заорал Эрик, – ты мешала ему стрелять, ты сделала его неподвижной мишенью! Но этой крови тебе было мало, упырица. Ты убила моего Лиса. Если выживу, буду свидетельствовать против тебя перед королем.
– Тебя вздернут, – в ее глазах вспыхнуло безумное торжество, – вздернут, как последнюю собаку.
– Ваше высочество, – он старался говорить спокойно, хотя дыхание перехватывало, перед газами стояла кровавая пелена, – пожалуйста, отведите ее туда, откуда она пришла. И заприте, я вас очень прошу, заприте. Я не знаю, каких бед она может натворить. А потом идите к Бригг, там есть работа. Сюда не возвращайтесь – там вы сейчас нужнее.
– Эрик, – Алиэн кончиками пальцев погладила его плечо выше повязки, – ты придешь за мной?
– Приду.
А не сможет прийти – приползет. Он дал слово.

Больно. Почему опять так больно?
Спокойно, Лис. Терпи. Надо сначала понять, где ты можешь находиться, а уж потом…
Бран! Бран не оставил бы тебя в чужих руках. Значит…
Он с усилием открыл глаза. И встретился со взглядом ее высочества.
– Эрик…
– Простите… Я сейчас… Сейчас встану…
– Я тебе встану! Лежи. И даже не шевелись. Бригг! – Он и подумать не мог, что она может так кричать. – Бригг, доктора!.. Дыши, просто дыши… – Она прижалась мокрой щекой к его руке.
– Что случилось? Почему вы плачете? – Он попытался приподняться. Просто дышать – невыполнимый приказ, каждый вздох – боль, подобная той, которую он чувствовал, когда Бригг ковырялась в ране. Но нельзя, чтобы ее высочество об этом догадалась.
– Не двигайся, слышишь? – крикнула она. И продолжила еле слышно: – Я думала, у меня слез уже не осталось, а сегодня плачу и плачу, прости. Молчи, тебе нельзя говорить. И глаза закрой. Никаких лишних усилий. Это приказ.
Он и так чем-то расстроил принцессу. Не подчиниться – расстроить еще больше.
Шаги. Стремительные шаги скорее всего молодого человека. С него сдергивают простыню – и даже от этого больно. От легкого ветерка. А от каждого прикосновения ‒ больно невыносимо. Нельзя подавать виду, нельзя пугать ее высочество… сплошные «нельзя»!
– Сделайте свет поярче, – голос и вправду молодой… голос человека, чьих приказов слушаются сразу.
Свет резанул по глазам даже сквозь сомкнутые веки.
– Я здесь, – он чувствует на своей щеке дыхание Алиэн. Она прикрывает его глаза своей ладонью. – Тебе больно.
Все-таки он выдал себя!
– Нет, ты держишься геройски, мой Лис, – она будто бы слышит его мысли, – но я знаю, понимаешь, знаю. Можешь не притворяться, для меня ты все равно самый лучший.
«Я не заслуживаю таких похвал. Я всего лишь выполнял свой долг».
– Ты скажешь, что выполнял свой долг, – неужели и вправду слышит? – но мы оба знаем, что это правда лишь отчасти. Ты был рядом. По-настоящему, а не как живой щит, не как тот, кто отдает долги… Прости, я много говорю. Я свой страх заговариваю. Мне так страшно, что я сделаю тебе еще больнее, но ты же хочешь знать о своих ребятах, – не вопрос – утверждение.
Да, конечно, он хочет. И никакой приказ молчать не удержал бы его от этого вопроса, если бы он не боялся закричать.
– Сегодня восьмой день. Торн умер на четвертый. Все остальные здесь и уже, как выражается Бригг, выцарапались из лап смерти. Теперь и ты… – У нее – он слышит – перехватывает дыхание. – Вас семеро, Лис. Отряд продолжает жить.
«Кто?»
– Кахир, конечно. Роб, Стан, Беренс. Грир, Риган. И ты.
Да, проще назвать тех, кто остался. Она помнит даже то, как они делились на десятки…
«Инг?»
– Инга нет, и его ребят нет, ты ведь понимаешь. – Она кладет другую ладонь ему на грудь. Туда, где бьется сердце… где больнее всего. – Но ты ведь не посмеешь бросить наших ребят и меня?
«Не посмею».
– Мы по-прежнему в том же доме. Вас опасно было перевозить, тебя и Роба. И всех оставили здесь, так проще и для медиков, и для охраны. Да и разлучать вас было бы неправильно. И Кахир остался, он с другими пятикурсниками охраняет усадьбу… Хорошо, что с Браном были врачи и необходимое оборудование. Самое трудное позади… Но… мне страшно, Эрик. Очень страшно. Хотя всех их, и мятежников, и подстрекателей, давно уже отправили в столицу, да и охрана у нас самая надежная. Лисы с твоего курса. – Она склоняет голову к его плечу.
«Как вчера… нет, как семь дней назад». Только тогда она была отважной воительницей, а сейчас… сейчас – его маленькая госпожа, которая пришла под его защиту. И какой она ему дороже, он не может сказать. «Дикие у тебя мысли. Не иначе как еще мозги на место не встали».
– В ту ночь не было так страшно… А теперь я увидела… Многое увидела. Они даже зверинец сожгли. Лиса сожгли… я им любовалась, а Джок будто бы что-то почувствовал, сказал, что нельзя его… в неволе…
«Лучше бы он почувствовал, куда не надо соваться!» – Ого, Лис, у тебя еще есть силы на злость… выкарабкаешься… выцарапаешься… Слово-то какое, а?
– А Фенелла… Это она по глупости впустила их. Я напрочь забыла про этот тайный ход, а она – нет. Тетя напугала ее, наговорила, что все мы обречены, вот она и… Они над ней надругались, а потом убили. Я знаю, что она виновата перед вами…
«Перед нами. Перед нами всеми...».
Все-таки правильно им вбивали и в интернате, и в корпусе: тот, кто дал волю страху, – легкая добыча для смерти.
– Прости ее. Я у всех ребят попросила прощения за то, что она сделала. Она была слабая, а я не удержала…
«Какая же ты…»
Он хорошо понимает, что Алиэн в это время была занята в госпитале. И все равно возлагает ответственность на себя... Странное чувство – будто в зеркало смотришься. Раньше такое возникало только в присутствии старшего.
Перед ее болью его боль отступает. Он все еще может… должен ее защитить. Он с трудом приподнимает руку – и роняет. Что же ты, Лис? Но она понимает: вкладывает свою руку в его ладонь. Он сжимает пальцы. Она не пытается освободиться даже тогда, когда врач снова укрывает Эрика и заключает:
– Вы спасли его, ваше высочество.
– Мы, – с нажимом говорит принцесса. – Вы, и господин Аластар, и я. И сам Эрик нам помог.
«Ал? Ал здесь?»
– Тише, тише, – ее ладонь гладит его ладонь. – Сейчас я его приведу. Господин доктор, можно обезболивающее? Я понимаю, что очень много, но…
– Допустимо. Но вы должны понимать и другое, ваше высочество: тогда на двенадцать часов – перерыв.
– Но ему нужно отдохнуть...
– Можете еще снотворное вколоть? – деловито спрашивает Бригг.
Все-таки добрая она душа…
– … Пусть Лисенок в первый раз за неделю более-менее нормально подрыхнет.
…А вот этот снисходительный тон он ей припомнит.
Он слышит голос Бригг прямо над собой:
– Оживай, Лис, оживай. Ты всем нам нужен.
Ничего он ей не припомнит. Ничего, кроме хорошего.
На какое-то время он тонет в боли.
– Сейчас станет легче, – говорит Алиэн. – Когда ты проснешься, я буду рядом.
«Не надо. Вы должны отдохнуть».
Но она уже ушла и не слышит – он чувствует это. Чувствует потерю. Откуда-то впервые в жизни прорывается то, чего он не может помнить: чьи-то руки небрежно кладут его, беспомощного, на кучу дурно пахнущих, хоть и прихваченных морозом объедков, и он слышит голос – непонятно, высокий мужской или низкий женский: «Повезет – выживешь».
И, едва успев отдышаться, слышит совсем другое – знакомый, родной голос:
– Привет, братишка.
И тот же приказ:
– Молчи. Сам все скажу.
Ал.
– Я все эти дни здесь. Помогал с похоронами. – Аластар помолчал. – Эрик, я никогда не врал тебе. Инг умер легко. Сразу. Не всем мальчишкам так повезло. – Пауза. – Без него нам всем будет плохо. А без тебя – невыносимо. Мне – ну, ты понимаешь. И ребятам – они решили, что ты будешь их командиром. Кстати, Грир предложил. И вызвался ходатайствовать перед командованием. Нет, над вами, конечно, поставят лейтенанта. Но командир десятка тоже должен быть, как бы странно такая структура теперь ни выглядела.
Какой там десяток?.. И Сеннан… Он не сможет принять никого, кроме Сеннана, он уже не ребенок, и… И если когда-нибудь кому-то из них хватит дурости пуститься на поиск приключений в городе и попасться… да разве позволит этот кто-то хотя бы пальцем к себе прикоснуться?
И хватит ли дурости? Теперь, после всего?
Эрик выдохнул. Нет – застонал.
Ал немного, совсем немного и очень бережно приподнял его.
– Пей. – К его губам прикоснулся край металлической кружки. – Маленькими глотками, но вдоволь. Как мы тебя поили все эти дни – и не рассказать.
Эрик привычно выполнил распоряжение своего старшего. Как это он до сих пор не чувствовал жажды? Наверное, боль перекрывала все. Ал отставил кружку, помог младшему лечь, но не отпустил. Обнял крепко, но не причиняя боли.
– Кроме меня, здесь никого нет. И никто не войдет, пока я не позволю.
К чему это он?
Эрик открыл глаза – и только тогда сообразил, что плачет.
– Ты никогда не чувствовал ко мне ненависти? – спросил Аластар, отводя взгляд. – За то, что я направил тебя на этот путь? Из-за меня ты вынужден проходить через такое.
– Иннис как-то… в первую нашу встречу, обмолвилась, что ты переживаешь из-за этого. Но я не думал, что все настолько плохо… ну, у тебя в голове, – слова приходилось выталкивать. То ли он разучился говорить за эти дни, то ли снотворное начало действовать. – Ал, я горжусь тем, что я Сумеречный. И благодарен тебе – без тебя я не сумел бы…
– Молчи, молчи… Вот я дурак, заставил тебя говорить.
– Нет. Мы должны были это решить. Раз и навсегда.
– Узнаю моего Лиса. – Старший уложил его и принялся платком отирать его лицо. – Колешься… Немного окрепнешь – приведу тебя в должный вид.
– Ал… Я перед ее высочеством… такой… Как убедить ее уйти?
– Никак, – с вызовом ответил Аластар. – Сейчас будешь смущаться снова, причем намного сильнее, то, что смущало тебя до сих пор, покажется пустяком. Но, как ты говоришь, это надо решить раз и навсегда. И лучше я поставлю тебя перед фактом, чем сам испугаешься и доведешь до слез ее. К твоим выходкам привыкнуть надо, у меня опыта всяко больше. Слушай. Слушай и молчи. – И начал тем размеренным тоном, который порой успокаивал, а порой бесил Эрика… сейчас – просто настораживал: – Ты ведь знаешь, что медики, особенно военные медики, – народ прагматичный, не сказать циничный, и при значительном количестве пострадавших и ограниченных ресурсах сразу отбраковывают тех, у кого шансов почти нет. Так вот… – он замолчал, Эрик знал это молчание: брат собирается с силами, – тебя отбраковали. За жизнь Роба и Торна еще готовы были бороться, за твою – нет. Она отстояла тебя. И находилась в операционной с первой секунды до последней. Естественно, в операционной ты был, мягко говоря, не совсем одетым. Равно как и сейчас, ты же понимаешь, базовая медицинская подготовка у тебя есть. Одевать тебя нельзя, рана на ране, да еще и жара стоит, считай, две недели ни капли дождя…
Каким же она его видела? Не просто одичавшим, недостойным звания Сумеречного… Нет, жалким, мерзким, как раздавленное насекомое. Да еще и… Лучше было бы сдохнуть.
– Представляю, о чем ты сейчас думаешь. А знаешь, что первое она мне сказала, когда я подхватил ее на пороге операционной? – она еле на ногах стояла, а я только примчался. Она сказала, что ты самый сильный и замечательный человек из всех, кого она знает. А если учесть, какие люди есть в ее окружении… Вот и сопоставь с тем, что ты себе успел навоображать.
Ал, конечно, говорит правду. Как сам понимает. Но… бедная девочка, в каком жутком шоке она была, если продолжала видеть в нагом, грязном, изломанном человекоподобном существе героя? И продолжает... Чем же ей помочь? И как не уронить себя в ее глазах еще ниже?
– Все эти дни она постоянно была рядом. Изредка, когда совсем уже сознание теряла, перебиралась в угол на диван, а пост сдавала мне. Под слово чести, что я тебя не отпущу.
– Почему вы ее не увели? – он и сам еле-еле удерживал сознание.
– Чтобы она руки на себя наложила или с ума сошла? А я боялся, что так и случится. Ей тоже невыносимо без тебя. Ты ее навсегда к себе привязал – не забывай об этом.
– Ей… нужно… доктора. И отдохнуть как следует.
– Какого? – по тону ясно: он сразу понял. – На мозгоправа намекаешь? Нет. Тебя ей нужно, глупый Лисенок. А тебе – ее. Уверен: если бы она не сидела с тобой, не звала тебя – ты не выкарабкался бы. Она тебя у смерти выплакала. Задави в себе стыд. Если не хочешь действительно навредить вам обоим – задави. Вы теперь ближе, чем родные. То, что она пережила за эти дни, врагу не пожелаешь. Прошу тебя, будь с ней самим собой. Эриком, а пародией на сказочного рыцаря. Ей нужен именно Эрик. А что до смущения… ты и так все сказал, когда бредил.
– Что… что сказал?
– Что любишь ее.
Любит?.. Нет, это не… Невозможно, нельзя!
– Спи уже, а? Когда я в шутку советовал тебе найти хорошую девчонку, даже не думал, что мой Везунчик по-настоящему покорит сердце принцессы, – с одобрением говорит Ал. И строго добавляет: – Не играй с ней в свои дурацкие игры. Она не мышь и не охотник. Она – настоящая Лиса…
Кто-то из них двоих и вправду бредит. Но сил разбираться в этом у него нет. Совсем.
Он спит и не слышит, как к нему снова подходит врач – Аластар настоял на повторном осмотре, мало ли как мог подействовать на едва живого человека этот разговор… обойтись без которого тоже было нельзя и даже откладывать неразумно. Не слышит, как являются Кахир, Стан и Риган и сидят у его кровати до тех пор, пока Бригг с обычной своей решимостью не выставляет Стана и Ригана из палаты и не загоняет в койки, а Кахира чуть ли не пинками вышвыривает из крыла, отведенного под госпиталь. Не слышит, как Алиэн садится на ставшее ей привычным место на полу в изголовье его кровати...
Первое, что он чувствует, когда просыпается: кто-то тепло дышит ему в плечо. Понятно, кто. Замирая от страха и нежности, боясь пошевелиться, открывает глаза.
Ее высочество спит. Он только сейчас разглядел: впервые на его памяти она не в белом – в трауре. Царапина на щеке уже затянулась, остался шрам от виска до скулы. «Простите, ваше высочество». Все его раны не стоят этого шрама.
Он вслушивается в ее дыхание и просит: «Поспи. Поспи еще немножко. Тебе надо отдохнуть, а мне – решить, как быть дальше». Но у него так и не получается придумать, как избежать неловкости, как оградить повелительницу от новых печалей. Может быть, потому, что ее щека касается его плеча. Задавить стыд, как советовал Ал, не получается, но и того, чтобы она отстранилась, он не хочет ‒ это будет мучительно. Она как будто бы помогает ему дышать. Ну да ничего, с собой он справится. Со всем справится, лишь бы она снова не пострадала.
Она вздрагивает, резко вскидывает голову. Он закрывает глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом, не выдать своей растерянности.
– Не прикидывайся, Лис, я поняла, что ты не спишь, – с мягким укором говорит принцесса. – И прежде чем он снова успевает ощутить потерю, принимается гладить его по голове. – Хитрюга ты мой. Давно проснулся?
– Не хотел вас будить. – Подбирать слова еще труднее, чем говорить. Он смущен, но... как же ему хорошо, даже боль отступает.
– Значит, давно. Надо было разбудить, что это за сиделка, которая отдыхает, когда ее раненому плохо? – ее голос дрожит. – Как ты, Эрик? Очень больно?
– Нет.
– А если честно?
– Честно – уже не так. Это уже не очень, а терпимо.
– Посмотри на меня, – требует она. – Не завидую я тебе, если солгал. А я пойму, если солгал.
– И что же будет? – Ему настолько любопытно, что он невольно, не задумываясь и легко, следует другому совету Аластара – быть с Алиэн самим собой. Хотя ситуация в целом – самая неловкая в его жизни.
– Я буду плакать, – с детской серьезностью заявляет принцесса. – И тебе будет очень стыдно.
Ему уже очень стыдно. И она уже плачет, тоже непритворно.
– Я сказал правду.
Она всхлипывает – и улыбается.
– Отдыхай, – она расправляет простыню, гладит его руки, и он с пугающей ясностью понимает: все предыдущие дни она так часто прикасалась к нему, что это стало для нее привычным. – Отдыхай, мой Лис. Через полчасика попробую тебя покормить.
Еще чего!
– Ваше высочество, – трудно говорить твердо, когда чувствуешь себя настолько беспомощным, – вы знаете, у Лисов не принято ни о чем просить…
– Не подкрадывайся, Лис. ‒ Ее ладонь на мгновение замирает. ‒ Говори прямо.
– Мои вещи… Там письмо. – О том, чтобы она отказалась от обязанностей сиделки, он попросит потом. В конце концов, она все равно останется в доме, сможет навещать…
– И ради такой мелочи ты тратишь так много слов? – Она подходит к шкафу. – Вот оно. Распечатать?
– Да. Благодарю вас…
– А ну отставить эти светские расшаркивания! – шутливо прикрикивает Алиэн. Но он чувствует – ей снова страшно. Почему? – Прошу тебя, береги силы, береги дыхание. У тебя из правого легкого две пули вытащили. Это я не считаю всего прочего и почти критической кровопотери.
Конверт в бурых пятнах. И листок – тоже. Опять он создает трудности ее высочеству, опять!
Принцесса держит листок перед его глазами. Четкий почерк Инга на той части листка, которая каким-то чудом осталась почти чистой. Но буквы расплываются перед глазами…
– Прочитать? Позволишь?
– Нет. Я сам.
Снова приходится делать над собой усилие.
«Эрик, если ты это читаешь, значит ты все еще здесь, а я – уже там. Отдай тетрадь и звезду – они со мной, в моих вещах – ее высочеству. И будь рядом с ней, защищай ее за нас двоих. В моих вещах найдешь банковский чек. Это все деньги, что у меня есть к моменту выхода в лагерь. Как только удастся повидаться с нашим капитаном, отдай чек на нужды интерната. И скажи, что я благодарен ему за все, что он для меня сделал. Спасибо, что был рядом все эти годы, брат».
Вот и все. Он боится, что начнет задыхаться.
– Читайте тоже, – так, без почтительных слов, не подобает говорить с принцессой. Но на большее у него не хватит сил.
– Эрик… – через минуту окликает она. – Прости, что я назвала это мелочью. Я не знала, я дура, я… Бригг... Бригг!
Нельзя ее пугать, нельзя. Но сознание ускользает.
… – Взбрело же вам в голову взваливать на тяжелораненого проблемы, с которыми не всякий здоровый справится, – с нажимом говорит доктор, Эрик сразу узнал его по голосу. – Уходите, ваше высочество. Вам тут не место!
– Если вы меня прогоните, я покончу с собой, – тоном Владычицы Вечных Льдов отвечает ему Алиэн. – Он умрет без меня, а я – без него. – Это не пустая угроза, – холодея, понимает Эрик.
– Бульварный роман! – с презрением – или так Везунчику кажется – выцеживает доктор.
– Не смейте! – сил хватает только на шепот. Все-таки вовремя он пришел в себя. – Не смейте говорить в таком тоне с ее высочеством! – Дыхание перехватывает. Он пытается приподняться, руки – сильные руки врача – удерживают его.
– Не дури!
– Я требую извинений.
– Эрик, не надо. Не надо подвергать себя риску из-за каких-то слов...
Каких-то?! Насколько же он жалкий! Любой Сумеречный придушил бы всякого, кто сказал бы подобное принцессе…
– Ваше высочество, личное оружие при вас?
– Обидеть хочешь? – снова повторяет фразу Грира и всхлипывает, теперь – от смеха.
– Положите мне под правую руку.
– С предохранителя снять?
Он чувствует в вопросе подвох, но все равно отвечает:
– Да.
– Угу, и ты половину больницы перестреляешь, увидев опасность или оскорбление там, где их нет. – Она смеется. – Только в себя пришел, а уже воюешь. Не будь таким серьезным. Мы в безопасности. А если что – сама справлюсь, ты же видел.
– Хотите сказать, что я вам не защита? Я бесполезен? – Еще немного – и он умрет со стыда. Он ведет себя недопустимо, и на деле, и в словах. Вот сейчас – как будто бы требует, чтобы ему сказали: ты защитник, ты полезен... хотя даже то, что он рядом с ней – не его воля.
– Повторяю: здесь нет врагов, мой Лис…
– Не вздумайте давать ему оружие, ваше высочество. Он еще от боя не отошел ‒ для него это было только вчера, да и слишком слаб для таких игрушек.
Игрушек?!
– Эрик! – Она снова рядом, но не осмеливается дотронуться, он это чувствует. Доктор уходит. – Похоже, он подумал, что мы помешались из-за всего, что с нами было… А на самом деле я мыслю ясно. К несчастью. И понимаю, что это я во всем виновата.
– Виноваты в том, что я до сих пор жив?
– В том, что ты тяжело ранен. В том, что твои погибли. И даже прощения попросить не могу. Не могу так злоупотреблять великодушием Сумеречных.
– В чем ваша вина, госпожа? – Ей больно. И он по-рпежнему не понимает, почему. Нужно выяснить, немедленно!
– Если бы я не поехала в церковь, ничего не произошло бы. А всю ответственность взвалили на Джока. И твои ребята погибли, защищая меня. Ты очень меня ненавидишь?
Они с Алом сговорились, что ли?! Так, спокойно, Лис, сейчас ты должен быть хладнокровным и рассудительным. Он загоняет боль поглубже, выравнивает дыхание.
– Вы поехали по своей воле?
– Да.
– И никто ни о чем вас не просил?
– Ты знаешь?.. – растерянно спрашивает она.
– Догадался. Ну так?
– Тетушка сказала, что будет хорошо, если я поговорю с арендаторами...
– Было бы странно, если бы такой человек, как вы, спрятался бы от людей.
– Какой «такой»? Глупый и безответственный?
– Порядочный и отважный.
– Пытаешься утешить?
– Нет. Будь вы действительно виноваты, я так и сказал бы. Сумеречные не лгут своим повелителям. – И, поколебавшись, добавил: – И был бы рядом с вами, помогал бы это пережить.
Сейчас она сочтет, что он рисуется, и... Длинная речь нелегко далась ему. Тем лучше: меньше соблазна оправдываться.
– А Джок... Он нарушил правила, которые не имел права нарушать, причем нарушил не единожды. Останься он жив, с него спросили бы.
– Если со всех спрашивать, пришлось бы начать с короля, – неожиданное, шокирующее заявление. – Но с него тоже уже не спросишь. Убит при покушении. Ну что ты так смотришь на меня? Я уже отплакала и по нему, и по нашим Лисам. Знаю, потом снова накроет, но сейчас мне важнее, чтобы встали те, кто жив... И чтобы Альберт справился, он ведь только начали распутывать заговор... Мой отец был настолько беспечен, что не озаботился должной охраной... Брат, к счастью, другой.
Ну и как ее прогнать? Ал сказал – никак. Ясно – не ошибся. И в столице наверняка опаснее, чем здесь, да и когда она у него на глазах, ему спокойнее. Сейчас они должны быть вместе. Потом, когда настанет время возвращаться, – тем более. И вторая просьба – о ней можно забыть. Точнее, поменять формулировку.
– Ваше высочество, теперь, когда я пришел в себя, отдыхайте побольше, пожалуйста.
– Еще одна просьба? – Ее ироничная улыбка – уже ответ.
– Да, – не хочет сдаваться он.
– А как же замечательный принцип: «Лисы ни о чем не просят»? Пора начать следовать ему.
– Если вы заболеете…
– Наоборот: я тоже начинаю выздоравливать. Но только рядом с тобой. Единственное, что твердо могу тебе пообещать, – все то, что касается гигиены, доверю господину Аластару и санитарам. И сама буду в это время за дверью.
«А раньше?.. Как было раньше?..»
Он знает ответ на этот вопрос.
«Не смей паниковать, Лис!»
– Ваше высочество…
– Какое я тебе высочество? Алиэн – и все. И да, мне нравится мое имя. Титул – нет. – Она снова тычется носом в его плечо.
– Я не посмею. Я не хочу пасть в ваших глазах еще ниже.
– В моих глазах ты стоишь так высоко, что и не рассказать. И я не представляю, что должно случиться, чтобы я взглянула на тебя иначе.
– Госпожа, простите, но… вам очень плохо? – вопрос вырывается сам собой. «Ну когда же ты начнешь думать прежде, чем говорить?!»
– Лис, – она придвигается ближе к кровати, устраивается на его плече, – намекаешь на то, что я и вправду сошла с ума? Ну, разве что от счастья. Ты жив, ты говоришь со мной… хотя должен молчать и беречь силы!
«Лиса… Моя Лиса».
Совсем недавно он был полон решимости отгородиться от Алиэн. А теперь думает только о том, что она рядом… и он прикончит любого, кто попытается их разъединить… Неужели Ал прав?
– Ну вот что ты накинулся на доктора? – Она снова словно подслушала его мысли. – Он меня не оскорбил. Он просто о тебе беспокоится. И когда он учил меня, как правильно за тобой ухаживать, выражений за рамками этикета было значительно больше. А ты сразу про оружие… злобный Лис. – Она потерлась щекой о его плечо. – Так, извинишься перед ним при первом же удобном случае.
– Да, ваше высочество.
Она тяжело вздыхает:
– Не сможешь говорить мне «ты»?
– Я уже ответил: не посмею.
Она поднимает голову, смотрит на него долгим взглядом.
– Я веду себя слишком вольно? Так и скажи. Прямо. Хоть это посмеешь?
Он знает – действительно знает – какого ответа она боится. И этот страх радует его… чертов он эгоист!
– Посмею. – Если подумать, он наговорил принцессе куда больше дерзостей, чем доктор, так что одной больше, одной меньше… – Я в полной вашей власти. Делайте со мной все, что пожелаете.
– Значит, слишком, – заключает она и встает. – Прости. Я пришлю кого-нибудь… Потому я и просила сказать прямо, чтобы расставить все по своим местам. А ты… сказал бы раньше... Теперь мне неловко.
– А я еще ничего не сказал. – Что и кому он пытается доказать? Готов прикончить того, кто сделает ей больно? Так пойди и убейся о стену, придурок! – Только прежде чем я продолжу, вернитесь. Вернитесь туда, где были три минуты назад.
Она сразу понимает. И вот ее голова снова покоится на его плече. Лиса счастливо выдыхает.
– Я в полной вашей власти и только благодаря этому дышу. Если то, что вы делаете, приносит вам радость, не лишайте ее себя... и меня...
Они долго молчат. И даже это молчание исцеляет.
– Ваше высочество, позвольте, я попрошу в третий раз – немыслимое нарушение, верно?
– В четвертый. – Она наощупь находит его руку, сжимает. – Третий был, когда ты велел вернуться.
– Требуйте за это все, чего пожелаете...
– Не припоминаю, чтобы Лисам позволялось торговаться с их повелителями, – обрывает она.
– Прошу прощения, ваше высочество. Впредь постараюсь не забываться.
– Забывайся почаще, – она дотрагивается до шрама – следа ранения в стычке на границе с Иузой, – неловко, знаешь ли, что забываюсь только я. Не оставляй меня в одиночестве...
– Не оставлю, – без раздумий обещает он. – Если я и войду в легенду, то благодаря своим сумасбродствам.
– Ты уже легенда. Вы все. И это не только мое мнение, так сказали и полковник, что возглавлял тут комиссию, это я тебе потом расскажу, и господин Лоркан... Ой! – она вскакивает. – Я же должна сообщить ему, я обещала!
– Он был здесь?
– И он, и генерал. Когда ребят хоронили... Ли-ис... Побудешь один две минуточки? Я только позвоню.
– Если только две, – с притворной строгостью напутствует он. Быть собой, дерзким Везунчиком, – это, оказывается, совсем несложно.
Она возвращается чуть ли не бегом, не садится – почти падает, будто бы шла к нему целую вечность (неужели предыдущие дни и были для нее вечностью?), и...
– Можно?
– Прежде не спрашивали... – И, понимая, что она может истолковать его фразу как запрет, сразу добавляет: – И впредь не спрашивайте.
Это будет сниться ему, когда он вернется в казарму (а в том, что вернется, он не сомневается). Наверное, каждую ночь. И он будет ждать. Ждать зимнего бала – последнего в корпусе. Ждать вахты во дворце. Две-три встречи в год, и то если повезет. И, конечно же, приблизиться он не осмелится. И высказать третью... то есть четвертую просьбу тоже уже не решится. Лис не должен быть жадным, не должен злоупотреблять милостями короны.
– Ты не представляешь себе, как обрадовался господин капитан, – умиротворенно шепчет Алиэн.
Напоминание о казарме...
«Не сметь, Лис! – приказывает он себе. – Тебе дано так много, а ты хочешь еще больше? Радуйся тому, что есть».
– Ну так о чем ты хотел попросить?
– Моя просьба не имеет смысла. Забудьте, пожалуйста.
– И все-таки? Эрик, я ведь не всерьез тебя одернула, – обеспокоенно говорит она. – Это была глупая шутка. Не сердись, пожалуйста.
– Я не сержусь. Просто у меня было время подумать – и я понял, что эта просьба смысла не имеет.
– А твое предложение? Ну, чтобы я потребовала?..
– Оно неихменно.
– Только это буде просьба. Не требование, не приказ. Если ты скажешь «нет», ничего не изменится. – Она снова поднимает голову. – Будь моим хранителем, Эрик. – Встает, отступает на шаг. – Рядом со мной сейчас – так же, как на переднем крае. Может, даже опаснее, потому что не знаешь, откуда может прийти беда. Помнишь, я говорила, что нужна иузцам живой? Тот человек в церкви сказал мне, что вариант ликвидировать меня рассматривался как наихудший…
«Девочка, что же тебе пришлось пережить?.. Вернись… Рядом со мной ты в безопасности. Я смогу тебя защитить даже от тяжелых воспоминаний… Каким бы я сейчас ни был – смогу».
Она отступает еще на шаг.
– В идеале они должны были доставить меня в Иузу и выдать замуж за их наследного принца. – Ее голос – как будто бы неживой, как будто бы запись на виниловой пластинке. – А чтобы я была сговорчивее, на моих глазах хорошо было бы замучить до смерти моего соотечественника. Предпочтительнее Лиса. «Лиса хватит на более долгое время». Так он сказал. Джока убили сразу. А потом появились вы с Ингом. И ты остался как заложник…
– Мы с Ингом спорили, кому оставаться. Просто он лучше в организации, а я – в скорости действий.
– Ты понимаешь, что это – быть моим хранителем? – Снова Владычица Вечных Льдов. – Я проклинаю себя за то, что прошу тебя об этом. Но чтобы помогать Альберту, я должна быть очень сильной. Такую силу я чувствую только рядом с тобой... Если ты согласишься, тебе придется разрываться между учебой и выполнением поручений. Быть готовым в любой мин сорваться с места и явиться во дворец. И ночевать не в казарме, а в моей приемной. И при этом сохранять собранность, бдительность, ясность ума. Ужасная служба!
«Самая лучшая, какую только можно себе представить!» – думает Везунчик.
– Ты и так очень много мне отдал, а я имею наглость просить о подобном, да еще тогда, когда ты в таком состоянии. Это жестоко. Мне уже хочется сказать, чтобы ты не относился к этой просьбе серьезно...
– А вы просили серьезно? – на этот раз он боится выдать радость.
– Да. Не отвечай сейчас. Подумай, как следует подумай. Ответишь тогда, когда твердо решишь. И, повторяю, для тебя ничего не изменится.
Она убеждает себя, что он откажется. Заранее принуждает себя примириться с этим. Глупая лисичка!
– Ваше высочество, не могли бы вы снова вернуться? И не убегать так неожиданно? – Везунчику приходится собрать все свое нахальство... к счастью, чего-чего, а нахальства ему не занимать. – Знаете, о чем я хотел вас просить? О том, чтобы остаться при вас. Все складывается так, что каждому представителю королевской семьи нужны будут телохранители. Счастлив служить вам, повелительница.
– Я-то думала, что ты грубиян и себе на уме, – она по кошачьи ластится к нему. – А ты такой добрый.
– А я про себя звал вас Королевой Вечных Льдов... ну помните сказку? А вы...
– Что? Ну говори же, любопытно!
– Вы сами приказывали мне молчать... – Вот и чертенок просыпается. С пробуждением тебя, рогатый друг.
– Можно подумать, тебя это останавливало! Лукавый Лис!
Вспоминаются слова Ала: «Ты и так все сказал, когда бредил». Но смущением можно вск испортить. И он отвечает честно:
– В вас столько тепла. Достаточно, чтобы растопить Вечные Льды.
– Ли-ис… – ее тон становится подозрительно вкрадчивым. – Хочешь куриного бульончика? Ты же сколько времени не ел…
– Нет. – Меньше всего ему хочется, чтобы его кормили с ложечки, а сам он еще не сумеет.
– Знаю я твои мысли. Какой стыд, что принцесса Алиэн тебя кормить будет. – И вдруг: – Когда вы по «курам» бегаете – все в порядке, не стыдно, а тут…
– Инг никогда не бегал, – вырывается у Эрика. Все-таки с головой у него непорядок. Надо было просто помолчать.
– А ты? – требовательно спрашивает Алиэн, поднимая голову.
– Никогда.
– Правду господин Аластар сказал – ты очень порядочный, очень светлый человек... и тебя легко смутить, – с непонятной улыбкой говорит она.
Что еще Ал успел понарассказывать о нем?! Обязательно надо спросить!
Алиэн выглядывает за дверь, зовет Бригг. Камеристка приносит маленький поднос с небольшой тарелкой, ставит на табурет. Эрик фиксирует каждую деталь, только бы не думать о том, что сейчас…
Бригг подкладывает под его спину еще одну подушку. Алиэн жестом отпускает ее.
– Лис, ты не ребенок, чтобы капризничать. – В правой руке ее высочества ложка, в левой – льняная салфетка. – Да и деваться тебе некуда. Будешь хорошим мальчиком – получишь награду, которая тебя точно порадует.
Похоже, Аластар и о прославленном Лисьем любопытстве рассказал...
Алиэн держит ложку над салфеткой, подносит к его губам. Приходится есть. Точнее, терпеть и ждать, когда очередное испытание закончится. Он отвык и от еды. А к тому, что его кормят с ложечки, вряд ли сумеет привыкнуть.
– Ладно, не буду тебя больше мучить, для первого раза достаточно. – Алиэн помогает ему лечь, почти не тревожа раны. Да, отработали они с Аластаром навыки ухода за немощным...
– Вот, держи.
Не «синичка», какую он видел у Бригг, а самый что ни на есть привычный для Лиса «гепард». Разве что без номера на затворе.
– Знаю, что док запретил, – она вкладывает пистолет в его руку, – но я видела твои глаза, когда он сказал про игрушку.
«Умница», – снова, как во время боя, думает он с такой нежностью, какой в себе и не подозревал.
– Мой, – не без гордости говорит она. – А теперь – твой. В идеальном состоянии. Альберт учил ухаживать за оружием. Вопрос выживания, так он мне всегда говорил. Так что, надеюсь, я тебя не разочарую. Заботься о моем «гепардике», он славный.
Она не шутит и не притворяется – действительно дарит ему то, что ей дорого. И наверняка понимает, какое благо делает ему: силы начинают возвращаться, и это не самообман.
– Заряжен. Так что доку не грози. Никому не грози, если не уверен, что действительно надо стрелять.
Она не повышает голоса. Но у него ощущение, что ему устроили выволочку похуже любой из тех, что он получал от Щелкунчика. Ну что ж, заслужил.
– Я извинюсь. И заботиться буду.
«И о „гепардике“, и о вас».
– Давай-ка мы его спрячем вот сюда, – она выдвигает верхний ящик прикроватной тумбочки. – И об этом будем знать только мы.
Выражение лица у нее совершенно лисье, хитренькое. Заметно, что ей доставляет удовольствие общая тайна.
«И здесь Ал не ошибся. Рядом друг с другом мы живые, а порознь...»
Алиэн спрятала оружие очень вовремя: как только она задвинула ящик, на пороге появилась мумия. Вот уж точно лишние глаза... Почему она на свободе? Он будет требовать наказания для нее. Не добьется – покарает сам. И плевать, что потом его ждет петля, на пулю рассчитывать не приходится.
– Алиэн, дорогая! Только ты можешь меня спасти! – Она сделала движение вперед, как будто бы собиралась упасть в объятия ее высочества... а может быть, и собиралась, но принцесса отступила в сторону. Старуха покачнулась, но на ногах устояла. – Попроси Альберта не изгонять меня... Попроси хотя бы за Роя! Альберт прислушается к тебе... Он отправил меня под арест в городской особняк, но когда я попросила разрешения повидаться с тобой, позволил. Это добрый знак. – Она не просто говорила – она извергала слова, как пробудившийся вулкан – лаву.
– Это знак того, что мой брат очень хорошо меня знает. – Эрик снова видел перед собой Владычицу Вечных Льдов – и любовался ею. – Я действительно собираюсь просить его кое о чем. А именно – о том, чтобы передать ваш особняк в вечное пользование королевскому военному интернату. А оставшихся на этой земле арендаторов освободить от налогов хотя бы на год, верность должна быть вознаграждена, к тому же многие из них потеряли своих близких. Единственное, на что можете рассчитывать вы, – вот... – Она хлестко ударила ее по одной щеке, по другой. – Это ничтожная кара за смерть Сумеречных Лисов. Покажетесь мне на глаза еще хотя бы раз – пристрелю. При свидетеле, которому доверяю больше, чем себе, клянусь – пристрелю.
Едва за старухой закрылась дверь, Алиэн вернулась на свое место, уперлась лбом в плечо Эрика.
– Моя воительница... – Он не скрывал восхищения.
– Их отправляют в изгнание. Ее и Роя. В Гарусу.
– Его величеству Анселлю тоже не посчастливилось состоять с ними в родстве, – Эрик закрывает глаза.
– Мой дерзкий Лис. – Ее ладони легли на его виски. – Знаешь, в чем я почти уверена? Почти, потому у меня сил не было поговорить с Альбертом о них. Он высылает их из страны потому, что не хочет, чтобы кто-то из вас отправился на эшафот из-за этого отребья. А позволить безнаказанно уничтожить представителя правящего дома – создать прецедент… Очень устал?
– Есть такое.
– Тогда я за доком. Как раз положенные часы истекли, можно повторить укол… – И тоном строгой бонны добавляет: – Заодно извинишься!
Доктор является незамедлительно, даже поспешно… так, будто бы жаждет извинений.
– Ваше высочество, я опасался, что вы добьете его всеми этими бесконечными разговорами и сильными эмоциями. Не случайно ведь к тяжелораненым стараются никого не пускать, думаете, это правило – чья-то прихоть? А вы, хоть и именуете себя его сиделкой, хуже, чем сотня надоедливых посетителей… Ну что же ты, Лис? Что не грозишься меня пристрелить? – вопрос прозвучал дружески, обезоруживающе.
– Простите, господин доктор, – пробормотал Эрик. – Я вел себя недостойно.
– Забудь, – весело ответил явно чем-то очень довольный док. – Ты всего лишь четвертый из вашего отряда, у кого руки чешутся прервать мое бренное существование. – И начал с удовольствием перечислять: – Первым был Стан, он погрозил пристрелить меня, когда узнал, что я не смог спасти его руку. Вторым – Грир, а я всего лишь намекнул на то, что есть вероятность – вероятность! – не вернуться в спецподразделение. И даже попытался меня пристукнуть, когда я сказал, что такому, как он, будут рады в любом подразделении, но с меньшими физическими нагрузками. Третьим – Роб, когда сам же вынудил меня признаться, что ты можешь не выжить. Ну и наконец – выживший ты.
– Простите, – повторил Эрик. – Я и за них прощения прошу как их командир.
– Ой, Лис, не вы первые, не вы последние. Когда вы отходите от наркоза, в вас сначала просыпается живое оружие, а потом уже человек. – Доктор помолчал не с осуждением – с сочувствием. – Сейчас потерпи, может быть больно, но не больше пары минут. Вас с детства растят такими, иначе вы не смогли бы выполнять положенные задачи. Ты еще довольно адекватный. Так что не переживай, Эрик. Ты молодец, хорошо справляешься. Опять меня удивил – после сегодняшнего должен был опять на операционный стол угодить, и это в лучшем случае, а у тебя везде чистенько, раны закрылись, ни намека на воспалительный процесс… тьфу-тьфу-тьфу. Сейчас обезболивающее… без снотворного обойдешься, не будем тебя лишней химией накачивать. Сам уснешь. Отсыпайся впрок. Чую, скоро сон станет для тебя роскошью, Лис.
Потом разом заявлялись Стан, и Риган, и Кахир. И доктор, дав им две с половиной минуты (отмерил сам), разогнал всех с энтузиазмом Бригг.
У постели Эрика остались Алиэн и Аластар.
Его парни – за стеной. Внизу – Кахир, у него ночное дежурство.
«Инг, что бы ты делал на моем месте?»
И он как будто бы слышит ответ (лекарства действуют?): «Жил бы ради них. Они все с тобой».
Не все.
– Ал, как Иннис?
– Братик, мы ждем ребенка. Вот только-только узнали. Я оставил ее под присмотром соседки, хорошая такая бабуля…
– Ты должен быть с ней.
– Я скрыл всю правду, но Иннис – это Иннис. Она велела быть при тебе. Я ей каждый день звоню. Привираю, конечно… Привирал. Теперь не нужно. Злоупотребил милостью его величества и ее высочества – и теперь у нас дома есть телефон. Спи, братик. Выздоравливай.
– Ее высочество…
Говорить о присутствующем в третьем лице – верх невоспитанности. Но старший подхватывает:
– Ее высочество никуда не уйдет от тебя. Не беспокойся. Ей так лучше.
Его самые дорогие – рядом. Под одной крышей. У Иннис скоро будет малыш…
– Спи, мой Лис. Я с тобой.