II

США, Ньюарк, 4 декабря 1936 г.

«М-р Русанов. Ваше резюме рассмотрено. Вам необходимо прибыть на окончательное собеседование по поводу найма на работу с пилотским свидетельством…» Ага, адрес нотариальной конторы совпадает с тем, который у меня на квитанции. Дата – четвёртое декабря, среда, ожидают ровно в пятнадцать нуль-нуль.
- Мистер … Ковиньски – нахожу взглядом табличку с фамилией дежурного администратора на стойке. – Подскажите, какое сегодня число?
- Четвёртое, мистер Русанов.
М-да, «вовремя» здесь депеши доставляют. Хотя, вероятно, это зависит от статуса. Жил бы я в номере «люкс» богатого отеля – принесли бы в момент получения, да ещё бы и подали на серебряном блюде. Америка: сколько ты «стоишь» в «вечнозелёных президентах», так к тебе и относятся…
- А как отсюда добраться до Фултон-стрит в Нью-Йорке?
Служитель слегка удивлённо смотрит как на неведому зверушку, но всё же отвечает вежливо:
- Дойдёте до Тридцать восьмой улицы, там сядете на Ди-бас , в нём уже кондуктор подскажет, как пройти к метрополитену.
- Благодарю, мистер Ковиньски. – Кладу на стойку все три цента с фасциями, которые мгновенно исчезают в кармане администратора. Немного, конечно, но Ковиньски особо не перетрудился, подсказывая, да и три цента – суть три процента от целого доллара, так, понемногу, и наберётся. Мы с ним не Рокфеллеры, чтобы тремя процентами брезговать, иначе он бы не работал здесь, а я бы не проживал…
Я не особо интересовался историей Соединённых Штатов, разве что смотрел вестерны и фильмы об авиации и американской Гражданской войне, сочувствуя при этом конфедератам: всю сознательную жизнь для меня янки были потенциальным (да и реальным, взять тот же Вьетнам или Корею) военным противником. Поэтому американский город середины тридцатых показался довольно необычным. Да, много рекламы на стенах домов – но всё-таки меньше, чем в Российской Федерации будущего. Абсолютное большинство прохожих-мужчин – в пиджаках, если не считать редких военных и полисменов в многоугольных фуражках с кокардами да работяг в спецовках, «слабый пол» – поголовно в платьях под пальто – не увидал ни одной пары брюк, да и женских сапожек тоже не заметил, несмотря на довольно холодную погоду. И поголовно все – от кучкующихся у витрины оружейного магазинчика мальчишек до катящей плетёную из прутьев коляску с малышом молодой мамаши – с покрытыми головами. Единственное замеченное исключение – пожилой негр (их тут ещё не принято обзывать «афроамериканцами»), что-то униженно поясняющий полицейскому. Да и у чернокожего кепка наличествовала, просто он нервно теребил её в руках. Машины ожидаемо старомодно-угловатые, поблёскивающие хромированными деталями – их много, но не чрезмерно. Удивительно, но попадаются на глаза и гужевые повозки – как запряжённые парами фаэтоны, так и длинные ломовые телеги, перевозящие доски и разносортную мебель – вероятно, чья-то семья переезжает с квартиры на квартиру.
Поездка в Ди-басе оказалась довольно долгой, да и не дешёвой: платить здесь пришлось за расстояние поездки, так что в итоге пришлось отдать чахлому кондуктору три доллара и шестьдесят два цента – даже стало неудобно при воспоминании о мизерной сумме чаевых гостиничному администратору. Но я пока не сравнялся доходами с Рокфеллером, и неизвестно, как, когда и сколько удастся заработать, так что доставшиеся в наследство от Дениса Русанова доллары следует экономить. К слову об автобусе. Оказывается, советская пресса до-перестроечных времён не врала – по крайней мере о расовой сегрегации в США. Действительно, задняя часть салона была отделена окрашенной в весёленький жёлтый колер сеткой Рабица  с укреплённой табличкой «Only Black and Color » и скамьи там располагались непривычно, параллельно движению, словно в кузове армейского грузовика.
До Нью-Йорка мы добрались быстро, но вот в Бруклин ехать пришлось с пересадками больше трёх часов. Поэтому, когда я вышел, наконец, со станции надземной железной дороги «Лафайет-авеню» на тротуар Фултон-стрит, висящие на столбе, подобно дорожному знаку, часы  показывали без двадцати три.
К счастью, нотариальное агентство «Симпс & Кеннет» искать долго не пришлось: оно занимало офис, явно переоборудованный из квартиры на втором этаже одного из доходных домов. В помещении имелось четыре письменных стола, на одном из которых стояла пишущая машинка, но из сотрудников присутствовал только один лоер, представившийся, как Иеремия Кеннет. Прочтя протянутую мной телеграмму-приглашение, он, широко улыбаясь, попросил присесть на довольно потёртый, но ещё крепкий стул.
- Итак, мистер Русанов, Вы ищете работу частного пилота и готовы и на выезд из Соединённых Штатов, и на связанный с работой риск здоровью и жизни. Сейчас мы набираем лётчиков по поручению нашего контрагента для испанских лоялистов.
- Простите, мистер Кеннет, для кого? Я не совсем понял?
- Для Воздушных сил, подчиняющихся пока действующему правительству Испанской Республики. Возможно, Вы не знаете, но там у них в Европе сейчас война и повстанцы, похоже, со дня на день захватят Мадрид. Вот лоялисты и набирают авиационных специалистов откуда только могут.
«Ага, это он о фашистском мятеже. Конечно, я знаю о нём. «Проба сил» перед Второй мировой, и наши добровольцы там неплохо отметились!».
- Да, мистер Кеннет, я слышал об этом. Хотя вернее говорить «мятежники ». Уверен, что в ближайшее время Мадрид они не возьмут и война будет долгой.
- Не думаю, мистер Русанов. Но даже если и так – тем лучше для нашего бизнеса. Мы рассмотрели Ваше резюме и решили, что вы, возможно, подходите для этой работы, но хотелось бы уточнить пару вопросов. Вопрос первый: здесь сказано, что Вы окончили школу пилотажа в Ньюарке. Позвольте взглянуть на подтверждающий документ.
Ожидаемая просьба. Протягиваю диплом.
- Всего двадцать пять часов в воздухе? Это немного…
- Мистер Кеннет, во время войны в России я служил в авиации. Конечно, это было давно и самолёты в то время были примитивнее, нежели сейчас, но всё-таки это были самолёты. – Выкладываю перед лоером ещё один документ. Я-то разумом понимаю, что вольнонаёмного юношу Дениса Русанова вряд ли кто-то допускал к управлению аэропланом, скорее, он нёс караульную службу с винтовкой на ремне, в самом лучшем случае – помогал авиамеханику. Но ведь ни слова лжи я не произнёс: да, служба проходила в авиации и да, там были боевые самолёты. А с учётом моего лётного опыта из прежней жизни – и в ВВС, и в ДОСААФ, где я стал не только инструктором, но и заслужил звание мастера спорта по самолётному спорту – уверен, что сейчас, в тридцатые годы двадцатого столетия мало найдётся пилотов, сравнившихся в налёте со мной. Если вообще найдутся. Но рассказывать первому встречному законнику, да и кому-то вообще о «переселении душ» – затея глупая и рискованная. Ладно, если не поверят и сдадут в местный бедлам. А вдруг – поверят? «Петь соловьём» на допросах в ФБР или в «безпеке» какой-нибудь американской корпорации, выдавая всё, что помню и забыл? Уверен – допрашивать они умеют. Так что болтать опасно, не зря говорят: «молчание – золото».
- Здесь написано, что Вам тогда было всего шестнадцать лет. Как это возможно?
- Мистер Кеннет, гражданская война в любом государстве сильно отличается от обычных войн между разными странами. В том числе тем, что зачастую в ней участвуют и совсем юные солдаты-добровольцы и даже женщины. Достаточно вспомнить войну с Конфедерацией, когда за дело Юга воевали даже четырнадцатилетние подростки. Да и сейчас, в Испании, как я слышал, против мятежников воюют, в том числе, и женские подразделения. Поэтому не удивляйтесь: в России было также. Я-то был обычным солдатом, а вот у большевиков, например, некий Аркадий Гайдар командовал полком в шестнадцать лет  – сейчас он, кстати, стал отличным писателем и даже награждён орденом .
- Вот как… Будем учитывать. Итак, предстоящая работа вам знакома: управлять самолётом нанимающей стороны, уничтожать самолёты противника. Лоялисты предлагают пилотам оклад в одну тысячу долларов в месяц, с выплатой аванса пятьсот долларов. В стране пребывания оплата будет производится в местной валюте. Как бишь она… – Иеремия Кеннет заглянул в бумаги. – Да, в испанских песетах. Либо, по дополнительной договорённости, перечисляться на специально открытый банковский счёт. Дополнительно пилотам положена выплата премиальных – по полторы тысячи долларов за каждый вражеский самолёт. Само собой разумеется, что с этих доходов потребуется уплачивать налоги в Америке.
- А что с жилищем и питанием? За счёт нанимателя?
- И то и другое – по нормативам, установленным в испанских Воздушных силах. Если захочется каких-то особенных деликатесов или номер «люкс» в отеле – придётся раскошелиться.
- Меня устраивает. А как добираться до места работы? Испания – за океаном, думаю, переезд стоит дорого.
- Отправка волонтёров – за счёт нанимателя. Из Нью-Йорка во Францию в понедельник отправляется лайнер «Нормандия», прибудете через четыре дня. Вся группа пилотов поплывёт на нём в каютах второго класса. А из Франции до Испании совсем близко, к субботе окажетесь на месте.
- И что, много человек туда едет?
- Не слишком, мистер Русанов. Вы будете седьмым …

IV

Французская республика, Гавр, 11 декабря 1936 г.

…Мэри. Мари. Марийка…
Красавица, как большинство девушек из перекрёстных браков славян с западноевропейцами. Да и умницей себя показала во время морского перехода.
Вот только одна беда: пятнадцать лет дивчине стукнуло, хотя и выглядит постарше. А значит, товарищ майор Бехтеев, он же кадет Русанов, отставить гормоны! Ничего пока тебе не светит. Вот годика через три… Тогда нынешнему моему организму стукнет тридцать один – это я только выгляжу на двадцать пять лет, а так уже двадцать восемь. По нынешним понятиям – вполне «женибельный» возраст для мужчины. Это будет сороковой год. Как раз немцы оккупируют половину Франции, а вторая половина превратится в гитлеровскую дрессированную сучку. Впрочем, спустя некоторое время, боши оккупируют и остальное. М-да… До того сорокового ещё умудриться дожить надо, что для военного лётчика дело далеко не гарантированное. А всё ж таки девушка хороша!
С Марией и её отцом, Степаном Пивторачоботка, сдружились быстро. Не удивительно: люди тянутся к тому, кто среди чужаков вдруг оказывается своим – хотя бы по языку. Я же владею не только классическим русским, но и тем суржиком, на котором «хохол мариупольский», как гордо именует себя Степан, балакает с самого детства. Супруга моя покойная родом с запада Ростовской области, а туда ещё в девятнадцатом веке переселяли крепостных крестьян со Слобожанщины в немалых количествах, а после отмены крепостного права и вынужденно-добровольно, чтобы прокормиться , понаехало иногородних столько, что традиционно обитавших там казаков стала половина населения. Конечно, казарла  имела льготы за свою воинскую службу – но людская смесь получилась убойной. Вот и я, бывая в тех местах у родни, научился неплохо изъясняться.
Судьба у третьего сына сельского дьякона оказалась интересной, но очень уж беспокойной. Ещё подростком из юношеской фронды Степан начитался всякого запрещённого и с той поры мнил себя идейным анархистом. В семнадцатом году свежепризванный рядовой Пивторачоботка попал в плен во время Июльского наступления , но через несколько дней сумел бежать, руками выломав скрученную из колючей проволоки решётку на окошке и выпрыгнув на ходу из вагона. Как ни странно, не убился и даже сумел перейти линию фронта. Но возвращаться в полк не стал, а, совершив за три месяца одиночный переход, вернулся на малую родину в Приазовье. В шестнадцатом-семнадцатом году таких дезертиров оказалось много: несколько миллионов солдат не пожелали бесполезно помирать ни за царя Николку, ни за главноуговаривающего Сашку-аблаката . Какая война? Пахать надо!!!
Но «пахать» в родном селе долго не пришлось. Весной восемнадцатого в Приазовье вошли немцы и австрияки . Степан записался в красногвардейский отряд, но после отступления за Дон вновь вернулся домой. В третий раз взялся он за оружие, когда через село проходила Повстанческая Армия Нестора Махно. Без малого два года гулял Пивторачоботка с махновцами по южным губерниям, трижды брал Мариуполь, где пришёлся по сердцу самому Лёвке Задову, который забрал молодого силача служить в повстанческую контрразведку. Весной двадцать первого Степана свалил сыпной тиф: благо, родное село оказалось неподалёку и соратники не бросили бессознательного, доставив в родительский дом. Выздоровев, парень ощутил на себе нездоровое внимание «покрасневших» земляков: к тому времени Батька Нестор успел окончательно расплеваться с Советами и метался с остатками своего войска, уходя от ударов красных конников. Решив, что на просторах Радянской Украины ему с большевиками будет тесно, бывший махновец, прихватив какие-то материальные ценности, «экспроприированные» в своё время у буржуазии и захованные «на чёрный день», перебрался с Приазовья в Одессу. Оттуда с греками-контрабандистами уплыл в Турцию. Но на улицах оккупированного войсками Антанты и заполненного бежавшими беляками Истанбула оказалось неуютно, так что пару месяцев спустя он уже сходил с парохода на один из причалов марсельского порта.
С деньгами – а значительная часть «экспроприированных» ценностей у него ещё оставалась – жить везде хорошо, даже во Франции. Но воспитанный в вынужденной бережливости сын сельского дьячка не стал швыряться направо и налево франками и золотыми империалами: привычный к крестьянскому труду, он нанялся работником к богатому фермеру. Отгремевшая недавно Империалистическая война крепко повыбила население la belle France . Среди погибших оказались и оба старших сына старого Поля Нуара и помощи молчаливого – из-за почти полного незнания языка – да ещё и не слишком дорого просящего за работу – силача он сперва был весьма рад. Вот только и его младшенькой, шестнадцатилетней Лизетт, силач и почти красавец Пивторачоботка тоже пришёлся по сердцу. Дурное дело, как говорится, нехитрое, так что спустя несколько месяцев последствия добровольного, но слишком тесного общения стали видны невооружённым глазом. Это, естественно, не понравилось Нуарам-старшим и старый Поль, безуспешно попытавшись набить Степану морду, поставил вопрос ребром: или тот ведёт Лизетт к алтарю, или ажаны ведут «подозрительного иностранца» в тюрьму как насильника.
Расписаться по французским законам в мэрии парень был, вообще-то, не прочь. Но предполагаемый тесть настаивал и на обязательном церковном таинстве, а перекрещиваться для этого из православия в католичество дьяконов сын был морально не готов. Позволить же дочке стать ортодоксалкой  не хотел уже папаша Нуар. В результате ссоры Степан покинул ферму, наплевав на невыплаченные деньги. Но на следующую ночь вернулся и попросту похитил свою брюнеточку, будто какой-то кавказский абрек. Через три дня парочка уже плыла на пароходе в Америку. Там же их брак был зарегистрирован капитаном корабля и на берег Нового Орлеана они сошли супругами по всем американским законам. В этом же городе родилась и Мари-Марийка, гражданка США Мэри Пивторач (ну не могут американцы правильно писать славянские фамилии!).
Увы, семейное счастье оказалось недолгим, а луизианский климат нездоровым. В двадцать девятом году Лизетт подхватила местную лихорадку и вскоре скончалась. В опасении за жизнь дочери, Пивторачоботка решил перебраться в места с более щадящим климатом и уже в тридцатом, покинув Новый Орлеан, перебрался севернее, где приобрёл домик в нью-йоркском Статен-Айленде. Там он устроился в подпольный бар, благо Сухой закон ещё действовал и люди, «завязанные» на производство и продажу выпивки, зарабатывали весьма неплохо. Когда же президент Рузвельт вновь легализовал потребление алкоголя, бывший махновец Стив Пивторач отошёл от этого бизнеса и успешно занялся торговлей. Время шло, и вот недавно в их дом пришло официальное извещение из-за границы. Французский нотариус сообщал, что, поскольку Поль Нуар скончался, его ферма перешла к вдове. А та официально завещала всё единственной своей внучке Мари, но с условием, что оная внучка вернётся на землю предков и приглядит за бабулей в её последние дни.
Отпускать несовершеннолетнюю девчонку в дальние дали Степан не пожелал, но и к требованию старой мадам Нуар, к коей не испытывал особого негатива, отнёсся с пониманием. Поэтому, после продажи магазинчика конкуренту, он приобрёл билеты в каюту второго класса лайнера «Нормандия» и отправился вместе с дочкой в Европу.
Здесь-то, на палубе «Нормандии», я и поймал сорванную морским ветром шляпку девушки. И, кажется, старый пень, умудрился влюбиться, как пишут в романах, «с первого взгляда». Ну не идиотизм ли? Прожил достаточно долгую жизнь, стал отцом троих детей и дедом двух внучек – и всегда с «нежными чюйствами» всё было, как говорится, «ровно». За исключением школьно-подросткового периода, но это, говорят, у всех так. А теперь, похоже, взыграли гормоны русановского организма. Разум Дениса до сих пор не функционирует, не считая приобретённых рефлексов, начиная с навыков прямохождения и заканчивая владением стрелковым оружием, – а вот жеребячьи инстинкты проявляют себя в полную силу…
О себе, точнее, о Денисе Русанове, я своим новым знакомцам рассказывал, не привирая. Разве что умолчал кое о чём. Незачем «идейному анархисту» знать ни о кадетском корпусе, ни о службе у белогвардейцев. Просто юноша вместе со старшим братом решили, что не уживутся с большевиками и эмигрировали в Америку. Там сумели устроиться на заводы Форда в Детройте. Брат погиб четыре года назад, а потерявший работу Денис законтрактовался механиком в армию. После службы на последние центы выучился летать и вот теперь едет на новое место работы – в испанскую авиацию. Лётчиков в эти времена пока ещё любят и ценят, да и платят пилоту – что в СССР, что в Европах и Америках – заметно больше, чем простому работяге. Вот только живут они в массе своей недолго и погибают во цвете лет. Кто в бою, кто в авиакатастрофе… А кто и у расстрельной стенки – и не только от чекистской пули: на Западе «жертвы режима» тоже бывали: «калибром», правда, поменее советских комбригов и командармов, но сам факт…
И вот теперь, посадив отца и дочь Пивторачоботка на поезд «Гавр – Марсель», я с тихой грустью прячу в фамильный русановский бумажник сложенный вчетверо листочек из записной книжки Степана с его французским и нью-йоркским адресами и разъяснениями, как и куда добираться. «Заходи, як що сможешь»…
Ну что же… Буду жив – возможно, и зайду. Не ранее сорокового года. Вот только буду ль жив?

VI

Испанское небо, 16 декабря 1936 г.

– На нас пошлют огонь и дым,
Цистерны сжиженного газа.
Следи, пилот! Ищи следы,
Чтоб всё взорвать и скомкать разом.
Ты будешь слышать гром атак,
Где бронепоезд не сгодится,
Где не пройдет тяжёлый танк, -
Там пролетит стальная птица!
Молодцы, испанцы! Не все, но те, кто придумал и изготовил движок – точно! Да и Кармона с Феррером, его реанимировавшие – тоже орлы! Хоть и не летучие. Ничего, за Пепе я полетаю, а Гонсало сейчас главное – от восторга из задней кабины не вывалиться. Всё-таки второй полёт у человека, понимать надо. Первый был «вывозной», проверяли, как «Бреге» себя в воздухе ведёт. А сейчас – боевой вылет всем эскадроном. Только Лорд остался торчать на земле: он теперь «безлошадный», да у дю Беррье прямо на взлётке что-то, похоже, с мотором случилось. По крайней мере сверху было видно, как к его машине испанцы в моно  приближались: вроде бы техники, я с верхнего ракурса лица не разобрал. Так что летим двумя тройками: ведущими Акоста и Тинкер. Мы со Шнайдером висим хвостиками у Тинкера, кузены Томпсоны – у Акосты. Эдик Шнайдер – самый молодой из пилотов, он одиннадцатого года рождения, хотя и прекрасный летун. Но до уровня командира звена пока не дотягивает – слишком большой индивидуалист. У меня – мало официального, подтверждённого документально налёта. Не сознаваться же, что в башке у лётчика Русанова засел путешественник во времени, двадцать пять годков прослуживший в ВВС и ещё два десятилетия – в ДОСААФе? В «дурку», может, и не сдадут – хотя, судя по давешнему «приключению» Лорда здешние испанцы и без того психованные, могли ведь мужика и шлёпнуть из-за эмоций. А вот летать точно могут и не позволить. А я – настоящий я, Бехтеев, а не Русанов, если уж быть честным самому с собой, – здесь, в Испании, только из-за возможности летать. Пусть на «динозаврах», пусть – заранее зная, что воюю за сторону, которая потерпит поражение. Но летать! Летуны меня поймут: небо – это Небо. А кто не испытал, что такое – штурвал в руках, тем и не объяснить. Писать письма Сталину о том, что в сорок первом году Гитлер нападёт на СССР, конечно, можно. Вот только кто ему эти письма от белоэмигранта покажет? Добро, если в архив сдадут, а не на гвоздик в сортире повесят: с туалетной бумагой в Союзе пока плохо. Она как бы и есть – но по факту её почти никто не видел «вживую», а письма пожамкать можно – и сойдёт. Перелететь в СССР? У «Бреге» дальности полёта точно не хватит. Даже если «на перекладных» – как доказать, что я не контра недобитая, а наш, советский, только из грядущих времён? Вот то-то и оно. Даже если и не признают американским шпионом, то спрашивать станут вдумчиво и болезненно. И в результате с девяностодевятипроцентной вероятностью – опять-таки не дадут летать.
Что до проигранной войны… Сейчас, в декабре тридцать шестого, мой отец – настоящий отец – надраивает сапоги или дневалит на тумбочке в Орловском танковом командном. На фронт попадёт в сорок втором, поскольку по распределению сперва окажется где-то в Туркестане и больше года будет забрасывать командование рапортами. Войну сумеет пережить, хоть и не в генеральских чинах, а с капитанскими погонами, зато с шестью жёлтыми и парой красных нашивок за ранения на груди, ещё и меня произведёт на свет и воспитает. А тесть, батька моей покойной жены, дважды попадёт в плен, совершит шесть побегов, успеет попартизанить в Батальонах Хлопских , а после войны ещё четыре года будет вылавливать аковцев и бывших полицаев по белорусским лесам и нелепо умрёт от воспаления лёгких в пятидесятом.
Так вот мне почему-то думается, что если сегодня удастся пришибить бомбой пару здешних фашистов, а ещё лучше – мечтать, так мечтать! – вогнать в землю хоть одного «хейнкеля », то в том самом сорок втором году эти фашисты не станут стрелять в наших ребят под Ленинградом , а сдохший в Испании пилот Лютваффы  не будет расстреливать с воздуха санитарно-эвакуационный поезд, в котором, вместе с другими ранеными и медиками везли и моего отца, и других – чьих-то отцов, братьев, впоследствие – дедов и прадедов. И чтобы этого вот не было, придётся сегодня поработать.
Пропеллер, громче песню пой!
Неси распластанные крылья.
За вечный мир в последний бой
Летит стальная эскадрилья!
Лечу. Пою. Никому не мешаю – раций на наших горе-бомбардировщиках нет, а Гонсало по-русски не понимает, хоть «Бреге» и снабжён примитивным переговорным устройством: просто шланг, протянутый из передней кабины в заднюю и две резиновые… Ну, пусть будет «воронки», хотя форма не очень конусовидная. Движок гудит ровно, ветер в открытой кабине лупит в морду лица: вот только я себе не враг: кожаная маска с подкладкой из кротовьей шкурки, поверх – очки-консервы, на голове отличный американский лётный шлем. Вот Гонсало сейчас хуже: шлем-то ему выдали, хоть и бэ/у, а всего прочего, включая перчатки, не нашлось. Сидит теперь, натянув до носа воротник вязаного свитера, дубарики ловит. Звиняй, хлопче, но Денис Румянцев приобретал всё в расчёте на себя одного, а мне имущество перешло и вовсе «по наследству». Знал бы, что у испанцев такой бардак со снаряжением – специально бы пробежался по нью-йоркским магазинам, прикупил чего-нибудь. Но увы…
А вот и фронт… По крайней мере отдельные узлы обороны. Что характерно для этой войны и местного менталитета, противники даже обозначили себя флагами . У республиканцев их штук пять, все – чёрно-красные. Один укреплён на какой-то куче булыжников, другой свисает из окошка сложенного из ракушечника дома с разваленной крышей, судя по всему – нежилого. Остальные, поменьше, торчат на бруствере единственной вьющейся по склону траншеи. Анархисты, что сказать: киркой и лопатой работать не любят, а вот помахать флагами и покрасоваться с винтовками перед сеньоритами рады завсегда. Покойнички потенциальные. Ну да я им не папа и не непосредственно командующий сержант, чтобы учить жизни. Не научатся сами – помрут.
Красно-жёлто-красный флаг имеется и у франкистов. Они воткнули его в вершину сооружённой из камней баррикады, которой перегородили автомобильную грунтовку. Так-то траншеи у них накопаны чуть в стороне, и накопаны основательнее, чем у чёрно-красных. Вон, даже орудийные дворики с полевыми полковушками просматриваются, несмотря на маскировку. Один, два, три… То ли неполная батарея, то ли взвод-переросток. О, разглядели наши опознавательные знаки, зашевелились. Ты гля! Стреляют! Ну, из винтовок сбить самолёт – задача не простая. В Красной Армии за такой успех орденами награждают. Вернее, станут награждать. В Отечественную. Не слыхал я, чтобы на Халхин-Голе или а третью Финскую  это кому-то удалось. Не зря Твардовский в «Тёркине» о таком писал: «не зенитчик и не лётчик, а герой – не хуже их!». У мятежников тоже однотипные нашим «Бреге-18» имеются, вот с земли сразу и не разобрали, кто летит. А это мы летим, с гостинчиками!
Анархисты тоже сообразили, кто у них в обоих ухах жужжит, обрадовались. Руками машут, оружием, даже шапками кидаются. Кое-кто вовсе страх потерял, из траншейки повыскакивал, восторги проявляя. Подстрелят же балбесов! Испанцы, одно слово…
Наш эскадрон разделяется: Акоста с кузенами-вайомингцами плавно заходит в пологую атаку на ту самую «недобатарею», а Тинкер, покачав крыльями «Делай, как я!», уводит нас с Эдиком в вражеский тыл. Четверть минуты спустя понимаю, куда он нацелился: километрах в трёх от франкистских позиций прямо на дороге видны стоящие грузовики, рядом с которыми возятся человеческие фигурки.
Подлетаем. Ага, точно: машины не то поломались, не то застряли в декабрьской грязище. И доблестные зольдатики, вероятно, поминая разными словами горе-водятелей, небесную канцелярию, устроившую на данном конкретном участке ночной дождь и собственных отцов-командиров, припахавших оных зольдатиков к трудовым свершениям, разгружают из кузовов не слишком большие, но, судя по тому, что тащат по двое, тяжёлые ящики.
Не завидую я зольдатикам: бомбёжка – штука неприятная…
Фрэнк Тинкер прошёл над участком первым. С консолей ушли обе бомбы, в нескольких десятках метров от грузовиков земля рванулась вверх вперемежку с рыжим пламенем взрыва.
Блин, да что он делает? Херпопадёшь с горизонтали!
За ведущим идёт и Шнайдер – и тоже по горизонтали! Впрочем, он умудрился почти попасть, одна «сотка» грохнула даже в кювете-водогоне, заодно повредив фрагмент гравийного полотна. Но «почти попал» – это всё равно не попал.
Придётся мне…
«Бреге» – машина морально устаревшая и к крутым пике не приспособленная. В нём на горизонталях виражить одно удовольствие, а вот вертикалей «француз» не любит. Успел уже убедиться, когда при обкатке едва не вывалился в штопор: хорошо ещё, что заранее ожидал такой подляны и успел выправиться. Но хоть что-то, как-то, а сделать нужно…
На цель вывожу бомбёр под углом градусов в тридцать. Слышно, как ревёт мотор и жалобно плачут расчалки крыльев. Лихорадочно вспоминаю, какое же нужно упреждение… Не вспомнив, сугубо интуитивно сжимаю рычаг сброса, спустя секунду – второй – и тут же стараюсь вывернуть машины вверх-вправо: ещё не хватало влететь в свеженький взрыв!..
Чёрт! Машинально прокусил нижнюю губу, вкус крови во рту отвлекает и раздражает. М-да, давненько я не проводил реальную атаку с воздуха. А чтобы по реальному противнику – так только в Африке, где «настамнебыло». Зато у меня там был Су-27, а не этот раритет. И скорости там были другие, и нагрузки, и мощь удара по врагу.
Верчу головой. Ага, результат достойный: от одного грузовика на шоссе осталась только откинутая в сторону часть рамы с капотом, остальное дефрагментировалось на мелкие кусочки. Второй, дальний, грузовик вроде бы цел, но ударной волной его развернуло перпендикулярно дороге. А что они хотели? «Сотка» – боеприпас серьёзный. А вот вторая ушла «в молоко». Вернее, в землю неподалёку, но судя по торчащим из воронки то ли брёвнам, то ли шпалам – Перун направил угодить в какое-то замаскированное фортификационное сооружение. Кричу в переговорное Гонсало:
– Смотри небо! Смотри авион Франко!
Плохо не уметь болтать по-местному, ну да ещё наблатыкаюсь, ежели не собьют. Нахожу взглядом самолёты Акосты со Шнайдером.
Молодцы, не бросили, вон, выписывают круги метров на четыреста выше. Ожидают.
На подлёте вижу жест Бертрана: известный воздушный хулиган, которого за частые пролёты под мостами журналисты будущего прозвали «американским Чкаловым», выставил из открытой кабины левую руку, пальцы скручены колечком: «O’ki!».
Приятно, однако: об этом лётчике я когда-то читал: человека, продержавшегося в воздухе без посадки на недоработанном «WB-2» более пятидесяти часов трудно не уважать.
Обратно фронт перелетаем в шести километрах от первоначальной точки, попутно обстреляв из курсовых «Виккерсов» вражеские позиции. У этих флаг красно-чёрно-красный , но расположение цветов не такое, как у анархистов. По возвращении надо выяснить, кто такие. А то тут у каждой партии – свои вооружённые отряды – что у республиканцев, что у мятежников. Кстати говоря, эти «красно-чёрно-красные» стреляют лучше предыдущих: капот справ они мне ухитрились продырявить, но «Испано-Сюиза», похоже, не пострадала, за что ещё раз спасибо её создателям!
Мы виражом крутым пройдём,
Прикроем плавным разворотом,
И на врагов мы нападём
Могучим бреющим полётом.
Пилот посадку совершил
После удачного полета
Объект врага он разбомбил
И нахрен сбил три самолёта!
Ну, пока не сбил… Но буду стараться…

VIII

Испанская республика, Бильбао, аэродром Ламиако / Испанское небо, 24 декабря 1936 г.

На аэродром Бильбао нас перекинули позавчера. Вроде бы республиканцы опасаются приуроченного к праздникам вероятного наступления мятежников: те показательно декларируют свою сверх-религиозность и могут нанести удар по «красным безбожникам» на Рождество. Впрочем, показное религиозное рвение не мешает фашистским генералам-католикам активно использовать африканских мусульман из Регулярес, а самим маврам с удовольствием насиловать женщин-христианок и мальчишек в захваченных сёлах и небольших городках. Церкви, правда, по примеру своих предков «воины Аллаха» теперь не разоряют: на этом поприще уже активно порезвились анархисты, начав такие развлечения ещё накануне мятежа.
Чёрно-красные – вообще забавники: в крупных городах они придерживаются хоть какой-то дисциплины в рамках профсоюзов (да и наличие по соседству вооружённых подразделений иных левых партий действует отрезвляюще), а вот в сельской местности ими уже пугают детишек. Последователи Бакунина и Кропоткина с воодушевлением принялись обобществлять землю и устраивать «либертарные коммуны». Мало того, неоднократно отмечены случаи насильственной реквизиции у мужиков использующихся в Республике песет (пусть и сильно обесценившихся за последнее полугодие) и выдача взамен – даже не временных чеков или расписок – а натуральных фантиков от конфет, снабжённых чернильной надпечаткой «CNT « и цифрой номинала. Сами же изъятые деньги в мешках закидывались в машины и куда-то увозились. Не удивительно, что большинство хоть сколько-то зажиточных крестьян – не только кулаков, по русской терминологии , но и середняков, если и не стремиться добровольно под знамёна мятежников (впрочем, те сами проводят мобилизацию – ни о каком «добровольчестве», как в России во время корниловского «Ледяного похода» речи не идёт), то по их приходу в село выказывает франкистам полную лояльность.
После памятного вылета, в котором был ранен Кармон – к счастью, его успели передать медикам до того, как он истёк кровью и теперь парень, небось, заигрывает с медсестричками в госпитале – и прикрывающие нас интернационалисты из «Испании» умудрились потерять наши бомбёры при возвращении с бомбёжки, мои отношения с американскими коллегами стали ощутимо более натянутыми. Все они, за исключением кузенов Томпсонов, формально гораздо более опытные летуны – но по факту сбежали в бою от единственного вражеского истребителя, бросив франкисту на растерзание нас с Лало. И если бы в теле Дениса Русанова, обладателя диплома пилота-любителя с двадцатью пятью часами налёта – ладно, с учётом навираженного над Пиренейским полуостровом – сорока, не оказался бы разум майора Бехтеева, с гораздо большим лётным и боевым опытом – фашист бы в тот день получил в лётную книжку запись минимум об одном сбитом. А возможно, быстро расправившись с «желторотиком», враг успел бы догнать и скинуть с неба ещё одного-двух бомбёров из «Янки». Вот коллеги и ощущали дискомфорт, сторонясь того, кого по факту оставили умирать, а он не только выжил, но и уничтожил заставившего их паниковать франкиста. Из всех пилотов только Эдди Шнайдер сумел морально переломить своё «эго» и подойти с извинениями. Так-то он неплохой парень, этот Шнайдер, хоть и немец – ну так немцы сейчас в США – вторая по численности национальная общность, старые семейства ведут родословную ещё от тех германских наёмников, которых бритты завезли на Американский континент подавлять тамошний буржуазный сепаратизм. Янки в тот раз свою Первую войну за независимость  с трудом, но выиграли, а большинство Михелей  так и осталось в Новом свете: платить за их перевозку обратно через океан английские сэры и не собирались. Вот и пришлось немецким дембелям обустраиваться на новом месте – кто-то занялся сельским хозяйством, кто-то ремеслом и торговлей, однако жить старались компактными общинами  и жениться в основном на своих, немецкоязычных, эмигрантках.
Сбитый тогда самолёт, кстати, мне подтвердили: «Подляска» грохнулась в полукилометре от позиций республиканских артиллеристов. Тот факт, что истребитель, пусть и не новейший, был сбит лёгким бомбардировщиком, сильно удивлял народ. Хуан Руис, комиссар БАО  и по совместительству особист (предыдущий был списан из авиации в пехоту за какие-то прегрешения) опрашивал меня через переводчицу часа два, а уже в темноте усадил в машину и отвёз в Валенсию: естественно, наш аэродром был устроен за городом, взлетать и приземляться рядом с жилыми домами – то ещё «удовольствие» и для пилотов, и для мирных жителей. Вот здешний аэродром, Ламиако, расположен совершенно по-дурному:его единственная взлётно-посадочная полоса, позволяющая уйти в воздух только одиночному самолету, зажата между заводскими корпусами. Ну кто так строит? Одна радость – ВПП заасфальтирована, можно взлетать-садиться и в дождливую погоду. Там я был затащен во вполне функционирующее, несмотря на войну, фотоателье и запечатлён для истории как был – в американской солдатской куртке со споротыми нашивками, расстёгнутом армейском полупальто, перекрашенном в грязно-чёрный колер и одолженной комиссарской фуражке с пятиконечной звездой. Увы, снимок получить на руки так и не удалось: нас перекинули под Бильбао. Но Руис, как оказалось, до мятежа учительствовал и писал заметки в газету, вот и решил для вящего революционного подъёма народных масс написать очерк об русском американце, победившем в воздушном поединке. Испанцы вообще порой излишне романтичны – но не спорить же с особистом…
– Камарадо Денисио! – Моему новому бортстрелку Хуану Педросу никак не даётся фамилия «Русанов» и он, как и большинство местных товарищей, сокращает обращение до «камарадо Денисио Русо», а чаще – просто «Денисио». Да на здоровье, я сам по-испански не очень, чтобы очень, а уж каталано для меня и вовсе сложен в понимании. Хорошо ещё, что большинство авиационно-технических терминов звучат интернационально и с механиком мы более-менее понимаем друг друга при возне с бомбёром. А не возиться нельзя: наш «Бреге» «ушатан» в край и я не удивлюсь, если когда-нибудь с ним произойдёт конфуз наподобие случившегося в первый здешний полёт Лорда. Не хочется, конечно, но морально я уже готов остаться в небе без самолёта. На такой случай я уже тщательно разобрал и переуложил заново оба парашюта – и мой, и бортстрелка. Благо, в своё время специально учился этому кропотливому делу. Жаль только, что парашюты оказались непривычными: мне, как пилоту, выделили советский ПЛ-1 – лицензионную копию американской системы Ирвинга, поставленную из СССР, а вот на бортстрелках ещё королевское военное министерство Испании – судя по штампам с датой выпуска – решило сэкономить, подсунув им аэростатный французский, сконструированный Жоржем Жюкмесом ещё в Империалистическую. Ничего не могу плохого сказать: как средство спасения он функционировал приемлемо. В ту войну с ним выпрыгивали и благополучно приземлялись несколько десятков летунов, в том числе и в России, из подбитых аэропланов и аэростатов. Вот только кабина бортстрелка в «Бреге» сконструирована так, что парашют можно разместить только под собственной задницей. А творение Жюкмеса упаковывается в полужёсткий цилиндроконический чехол и в результате стрелок вынужден в полёте торчать наружу почти по пояс. Холодно, неудобно и рискованно, не говоря уже о негативе для аэродинамики в полёте. Но тут не до переборчивости: как говаривал путешественник Фогг из австралийского мультфильма, «используй то, что под рукою и не ищи себе другое» .
– Камарадо Денисио! Тебя зовёт тененте Лорд! Быстро надо!
Ну, надо так надо. Прекращаю сборку пулемётной ленты, вытираю руки ветошкой, хлопаю по ноге стоящего на трапике и копающегося в моторе Ферреро:
– Франсиско, я иду к командиру эскадрона. Постарайся поскорее закончить. И найди Руиса Рохо, надо заправить «Звёздочку».
– Хорошо, ком-ман-диир! – Механик у меня очень серьёзно относится к своим обязанностям. А после того, как мы со стариной «Бреге» сбили «PWS-10», он и вовсе перекрестил машину в «Эстреллу – Звёздочку», если по-русски, изобразив новое имя на капоте в цветах республиканского флага .
В штабное помещение мы явились на пару с Эдди. Шнайдер – больной на всю голову авиацией, даже женился парень на ведущей авиационной рубрики «Джерсийской газеты», с которой познакомился на каком-то авиашоу. Так что почти всё свободное время Эдвард Август «любился» со своим самолётом – ежели, разумеется, не пил. Увы, свою Гретхен он мог любить сейчас только на расстоянии: она, вместе с жёнами Акосты и Лорда проживала сейчас во французском Биаррице в ожидании супругов. Почему эти миссис не остались в США – лично мне непонятно: разве что решили побывать на курорте. Но как по мне, зимой погода даже в Новой Аквитании никак не курортная: холодно и сыро. Но кто я такой, чтобы понять женскую логику? В бытность мою Бехтеевым это не удалось до самой смерти…
Мы оказались последними прибывшими. Помимо пилотов из «Янки», в углу кучковались четверо ребят в кожаных регланах и до боли знакомых хромовых комсоставских сапогах, а за столом, помимо начальника аэродрома, сидели широкоплечий коронель в тёмно-зелёной авиационной пилотке старого образца и комиссар-инспектор с обветренным лицом и покрасневшими от недосыпа глазами.
Полковник начал говорить по-английски, с сильным акцентом, но вполне понятно. После каждой фразы его слова переводил на русский с примесью польского комиссар – явно для ребят в регланах и хромачах.
– Товарищи авиаторы! Командованию стало известно, что сегодня в штаб Франко в Бургосе приезжают генералы Видаль, Иглесиас и Кабанильяс. Они планируют провести важное совещание и поучаствовать в праздновании Рождества. Вы знаете, что это – военные преступники и негодяи – но негодяи умные и талантливые генералы .
Их необходимо уничтожить. Сообщение о совещании генералов-мятежников получено недавно и уже поздно искать и концентрировать в ударный кулак много самолётов. Сейчас быстро нанести удар с воздуха можете только вы. Кидать бомбы приказываю интернациональному эскадрону, истребительное прикрытие проведут «чатос» тентеля Конрада . К вашим самолётам уже доставляют бомбы и бензин. Есть вопросы? Нет вопросов. Приступить к исполнению приказа!
М-да. Довели приказание, что называется. Зачем только всех собирали? На приезжее начальство посмотреть?
– Вопрос есть, мистер колонель! – Это Лорд. Он у нас в «Янки» старший по званию: хотя и ушёл в запас после Империалистической уоррент-офицером, но здесь носит на рукаве знаки различия альфереза, а на груди – смущающие начальство две узкие лейтенантские нашивки. Временный тентель, как здесь говорят. Ну не полагается тут всяким старшинам и мамлеям командовать звеньями да эскадрильями! – У наших пилотов неподалёку, в Биаррице, живут жёны. Нам троим обещали, что на Рождество будут предоставлены недельные отпуска. А теперь вы заставляете совершать небезопасный вылет. Что скажете, мистер колонель?!
М-да… В будущем ходила байка о том, что американские морпехи в Ираке отказывались воевать, если им вовремя не доставляли туалетную бумагу – дескать, некомфортные условия. После слов Фреда мне подумалось: а ведь, похоже, это может быть и не байкой… Жена – это, конечно, хорошо (хотя и не всякая). Но требовать отпуска, притом за границу, да в воюющей армии… Слов нет. По крайней мере, культурных. А некультурные американцы не поймут.
Из-за стола поднялся комиссар-инспектор:
– Камарадо тентель! Командование знает, что с вами и другими иностранными авиаторами правительство Республики заключило контракт. Согласно контрактам, ваша обязанность – управлять предоставленными вам самолётами и участвовать в боях. Про то, что вы будете иметь отпуск и своих сеньор именно на Рождество, в контрактах ничего не скащано. Если вам это обещали начальники на местном уровне – хорошо. Командование уточнит, почему такая накладка произошла. Но сейчас требуется ваше участие в боевой операции. Всё – согласно подписанным контрактом. Идите и летите, а после возвращения из полёта посмотрим, что дальше.

***

«Саранча летела, летела
И села;
Всё съела
И вновь улетела. «
Нам до многосоттысячных полчищ саранчи далеко: шесть «Бреге», один «Грумман GE.23 Дельфин» и тройка «чатос» – поликарповских И-15, прикрывающая нас сверху. Да и садиться на занятой противником территории – дурных нету: трагедия со сбитым под Мадридом капитаном Владимиром Бочаровым, севшим на вынужденную за линией фронта, здесь известна всем. Только в Испании, кроме сослуживцев парня, его имя известно одному мне, попавшему сюда из будущего. В здешней прессе его именуют по псевдониму – Хосе Галарс. Нарубленные топором куски его тела со следами пыток сбросили в закупоренном ящике с франкистского бомбардировщика на мадридский аэродром. Нет уж, не хочется такой вот смерти, тем более, что я лишь недавно начал новую жизнь в молодом теле. И даже посмертное звание Героя Советского Союза не утешит мою скорбящую родню: кто ж его присвоит бывшему беляку-эмигранту? Да и родня Дениса Русанова – где она? Неизвестно, выжил ли кто вообще. А мои родственники-предки пока что даже не планируют моё рождение.
А вот насчёт «всё съела» – это да, горело внизу хорошо! Взлетали мы со страшным перегрузом: мелкие зажигательные бомбочки были и в больших контейнерах, которые механики закрепили под крыльями, и в кабине бортстрелка, и даже у него на коленях, связки из трёх штук висели прямо на боковинках бортов кабин. Сотни их мы сбросили сегодня на Белый дворец и склады боеприпасов! Славное получилось рождественское поздравление для мальчиков в Бургосе !
Увы и ах! Как ни ругай фашистов, но связь у них поставлена хорошо. Уже на подлёте к Бильбао на нас навели два звена итальянских «Фиатов-CR-32». Хорошо, что в этот раз нас прикрывали не французы, а советские лётчики: несмотря на двукратное превосходство врагов в численности, «чатос» товарища «Конрада» ввязались в воздушный бой. Туда же влетел и Лорд на своём «Груммане». После его хамской выходки на борту «Нормандии» мнение о нём как о человеке я имен весьма низкое, но летать этот воздушный кондотьер умеет, этого не отнять. Но после того, как меня бросили в схватке с «Подляской PWS-10», я стал думать о нём вовсе нехорошо, подозревая в трусости и балабольстве: лётную книжку Фрэнка я не видел, а рассказы о якобы сбитых в Империалистическую войну семнадцати вражеских аэропланах ничем не подтверждаются . Вот в рассказ о том, как во время оккупации Русского Севера он с воздуха расстрелял и разогнал транспортную колонну красных (как понимаю – гужевой обоз, откуда в то время и в тех местах у большевиков автомобильный транспорт?) – верю без вопросов! Теперь же вопрос о трусости отпадает: мало ли, растерялся человек от неожиданности, или же принял решение пожертвовать одним бомбардировщиком, но сопроводить до аэродрома пять остальных…
Факт налицо: четыре истребителя Республики закружились с семью фашистами. А вот восьмой «Фиат» тишком-тишком выскользнул из общей схватки и кинулся на строй «Бреге». И до кого этот макаронник докопался, кто ответит? Правильно, до нашей «Эстреллы»! Вот же скотина чернорубашечная…
Всё-таки пулемёт системы Айзека Льюиса – хорошая штука! Не зря бритты и всяческие их бывшие «колониалы» использовали эти машинки не только в обеих мировых войнах, но и вплоть до конца шестидесятых. А уж если сразу полудюжина этих самых «Льюисов» одновременно ударит в направлении атакующего врага… Врагу сильно не понравится. Не понравилось и пилоту «Фиата»: в этот раз наши бортстрелки не прошляпили и встретили синьора итальянца как полагается. Только, по-моему, не попали. «Фиат» трижды пытался подобраться к нам на верную очередь, но не преуспел: ни один «Бреге» не загорелся. Хотя удары пуль о плоскости, оперение и корпус я чувствовал, особо ощутимо – о корпус, так как «крайние» две ударили как раз под пилотскую кабину. Но я в детстве не зря разные книги читал: на сиденье у меня – согнутый почти под прямым углом лист стали-двухмиллиметровки – не бронеспинка, конечно, но хоть что-то, а поверх – уложенный парашют. Одним словом, злодейская попытка синьора подстрелить меня в задницу успехом не увенчалась. А затем откуда-то в хвост фашисту выскочил «чатос» с республиканским трёхцветником на хвосте и широкой красной полосой вокруг фюзеляжа – и макаронник предпочёл драпануть.
Удивительно, но наши истребители из схватки вышли без потерь, а судя по двум дымным «хвостам» в районе боя, даже кого-то сбили и продолжили наше сопровождение до аэродрома Ламиако. Уже при подлёте я ощутил какую-то неправильную лёгкость при управлении. Закрутил головой, благо, скорость «Бреге» не сверхзвуковая, мимо не проскочим. Ага, вот оно: перебита тяга! Видимо, при обстреле фашист пулей зацепил тросик, и теперь тот, не выдержав, лопнул. Херовато получилось, но деваться некуда, надо садиться.
Первыми поодиночке Акоста провёл на посадку Томпсонов. Мне сверху видно всё: стараются парни, отработали чётко, подгоняют самолёты к стоянкам. Тинкер качает крыльями: «Делай, как я!» и тоже заходит на ВПП. Я – следующий: выравниваюсь, сбрасываю газ у самой земли, начинаю поднимать закрылки… Резкий разворот вправо, бомбёр «козлит», вперези, за пожелтелым плексигласом – кирпичный забор заводской территории… Удар и хруст!

IX

Испанская республика, Бильбао, Военный госпиталь Иралабарри, вечер 26 декабря 1936 г.

Кабинет Хосе Мария де Ларроса пропах кипарисами. Сегодня с утра в госпиталь приходили десятка два школьниц, поздравляли раненых и медперсонал с Рождеством – вот странно: вроде бы республиканские власти к католичеству относятся, мягко говоря, негативно, однако этот праздник никто не запретил и не стал устраивать замену на Новый год, как в СССР. Люди поздравляют друг друга, дарят подарки, дети накануне носят по улицам украшенную лентами и вечнозелёными ветками звезду на шесте – пятиконечную, только что без эмблемы «серп и молот». Девочки-подростки дарили подарки и нам: в основном по паре апельсинов каждому и декламировали революционные стихи на эускара. Увы, стихи эти я не понимаю, а из-за сотрясения мозга и апельсины душа не принимает: попробовал дольку – и еле сдержался, чтобы не опозориться, вытошнив назад: девчата же от чистого сердца… Букетами из веток кипариса, а также красными «Рождественские звёзды « в керамических горшках девочки украсили все палаты, а в этом кабинете вообще завалили весь подоконник. Приятно, конечно, но… как-то чересчур пахуче.
За столом военного врача сидит тентель: знаки различия слева на груди, чуть ниже их – две трёхлучевых звёздочки, какими испанцы обозначают штабных офицеров. Перед штабником – протокол допроса. Представился тентель как Горри Лангара. Слово «горри» я уже знаю, на эускара это означает «красный». Интересно, парня так мама с папой назвали, или это революционный псевдоним? Если родители – значит, у здешних басконских ксендзов очень интересный список имён для крещения: ведь, насколько понимаю, в христианстве нарекают детей в часть святых. Святой Красный – назвали и сразу понятно, на чью сторону ему вставать «в эпоху войн и революций «.
Что-то я ёрничаю не в меру, хорошо, что не вслух. На нервной почве, наверное. Станешь тут нервным, если к тебе в палату заявляется солдат польским карабином и тащит тебя на допрос. Тащит в буквальном смысле: из меня пока что бегун никакущий, да и просто ходок – весьма условный. Так что практически весь путь по коридорам и лестнице пришлось провисеть, опираясь на плечо этого солдадо с въевшимися в кожу, как у всех шахтёров, следами угольной пыли. Ничего, дотащил, усадил меня на крепкий стул, сам встал, чуть позади, приставив «радом» к ноге. Почему «Радом»? А был такой телесериал в советское время про польских танкистов, в народе прозванный «Три рыжих поляка, грузин и собака». Там в одной из серий освобождённый из плена офицер возился с нашим карабином образца 1944-го года и сокрушался, дескать, «затвор стучит, а наш – сиречь польский – «Радом» не стучал». Вот я и заинтересовался тогда, а со временем сыскал у приятеля толстенный справочник Александра Борисовича Жука «Винтовки и автоматы», где и обнаружил искомое – клон великого творения Пауля Маузера, принятый на вооружение в Войске Польском в двадцать девятом году. Он так и называется: «карАбинек ВЗ29». WZ29 – это «взор», по-русски «образец» 1929 года. А Радом – город, где этот карабин, как и многое другое стрелятельно-убивательное производится, а заодно и неофициальное прозвище. Здесь, в Испании с вооружением полный хаос, встречаются даже образчики девятнадцатого века, так что мужику досталось вполне приличное по нынешним временам.
Тентель по-английски не спикает, я эспанол тоже до сих пор толком не освоил – всё-таки месяца не прошло, как очнулся в теле Дениса в ньюаркском отеле для сильно небогатых граждан. Так что допрос – или беседа, но судя по парню с карабином за спиной, всё же допрос – идёт посредством переводчицы. Ладная такая евреечка лет «слегка за двадцать», одета в штатское: высокие ботиночки, юбочка, жакеточка – девочка-конфеточка. Инглишем владеет, но сильно хуже меня, потому приходится задумываться над некоторыми выражениями: то ли она имела ввиду, что мне понялось?
– Ваше имя?
– Денис Русанов. Испанские друзья зазывают Денисио Русо.
– Русо? А летаете с американскими волонтёрами?
– Я – гражданин Соединённых Штатов Америки, но по национальности – русский. В Америке живут люди многих национальностей.
– Хорошо. К какой партии принадлежите?
– Пишите: «беспартийный большевик» – последние слова произношу по-русски.
– Товарищ офицер не понял. Я тоже. «Bolshevik» понятно, что означает «bez-parti-ny»? Вы член коммунистической партии Соединённых Штатов?
– Я не принадлежу ни к этой партии, ни к какой-то другой и вступать пока не планирую. При этом поддерживаю большевистские преобразования на своей Родине – в Советском Союзе. Раньше у русских коммунистов был термин для обозначения таких людей: «сочувствующие», но теперь по действующему партийному уставу ВКП(б) остались только члены партии и кандидаты.
– Хорошо. Вы попали в госпиталь после того, как разбили доверенный военными властями Республики боевой самолёт. Это так?
– Я был ранен и попал в госпиталь из-за аварии, когда пытался посадить на аэродром подбитый в боевом вылете бомбардировщик. Фашистский истребитель пулями повредил торсионы управления.
– Что такое торсионы?
– На самолёте это такие натянутые тонкие тросы, при помощи которых пилот может поворачивать в воздухе влево и вправо, поднимать машину выше или опускать, а также выполнять ряд эволюций.
Ничего, мне пояснить «пешеходам» нетрудно, тем более, что беседуют со мной пока вежливо, хотя вопросик был с подвохом… Ну, да у «особистов» всех времён и армий подковырочки – дело обычное. Профдеформация, так сказать.
– Хорошо. Нашему командования известно, что Вы эмигрировали в США, спасаясь от русской революции, а теперь воюете за испанскую революцию. Почему Вы приплыли в Испанию и воюете на стороне законного правительства Республики?
– Тогда я был ещё несовершеннолетним. Уезжал вместе со старшим братом, который опасался самосуда из-за нашего происхождения. Русановы – старинный дворянский род.
– О, так к вам нужно обращаться не «камарадо», а «дон Русо»? – Тон стал язвительным.
– Нет необходимости. Все сословия и титулы в России упразднены в ноябре семнадцатого года. В Америке мы с братом были простыми рабочими-механиками.
– А где сейчас Ваш брат?
– Его убили как профсоюзного активиста в тридцать втором году.
– Сочувствуем. Но всё-таки: почему теперь воюете за испанскую революцию?
– Потому что знаю, что фашизм несёт людям страдания, геноцид и войны гораздо более страшные, чем любая из случившихся до сих пор, включая войну четырнадцатого-восемнадцатого годов. И те фашисты, которых я уничтожу в Испании, никогда уже не смогут прийти воевать и убивать ко мне на Родину. Это первое. Второе. Буду откровенен: США – империалистическое государство, а при капитализме простому рабочему честно заработать на жизнь не просто. Авиаторы зарабатывают, конечно, больше – но и работу лётчику найти сложно. Испанское правительство предложило достойную оплату нашего труда – я предложил свой труд. Как писал товарищ Ленин, каждый рабочий получит от общества столько же, сколько он ему дал. Я, пилот, выступаю именно в роли рабочего войны. Республика оплачивает мою работу.
Понятно. Ещё вопрос. Вы производите боевые вылеты совместно с другими американскими пилотами. Вы давно знакомы со своими коллегами?
– Со всеми познакомился накануне отплытия в Испанию. Меньше месяца назад.
– Хорошо. Скажите, а как Вы полагаете: с какой целью они прибыли в нашу Республику?
– Хороший вопрос, на который непросто ответить. Знаете, у русских есть такое выражение: «чужая душа – потёмки». Оно означает, что нельзя быть уверенным в том, что даже если кажется, что знаешь переживания и намерения другого человека – это не обязательно так, как кажется. Поэтому сразу предупреждаю: в своих рассуждениях могу ошибаться. Предполагаю, что, если бы власти Республики не предложили американским пилотам выгодный контракт и хорошие премиальные, большинство лётчиков из нашего эскадрона осталось бы в США. Ещё когда мы плыли во Францию, Эдди Август Генри Шнайдер в приватной беседе рассказывал мне так: «Я был на мели, голоден, без работы... Тем не менее, несмотря на то, что я – авиатор со стажем, внесший свой вклад в развитие отрасли, я остались в стороне от программы администрации Рузвельта по созданию рабочих мест. Кто сможет вы винить нас за то, что мы приняли выгодное испанское предложение?» . Берт Акоста, мне думается, тоже прибыл сюда в первую очередь оттого, что надеется заработать побольше денег. Нельзя его за это осуждать: от летает и воюет хорошо, честно отрабатывая каждую песету. Но, подозреваю, если бы мятежники предлагали значительно большие суммы – возможно, он так же честно воевал и за них. Он наёмник, кондотьер по своей сути. Он никогда не нарушит действующий контракт, но как только срок действия истечёт – посчитает себя свободным от обязательств и «предложит шпагу» другому нанимателю. Фредерик Айвз Лорд… Полагаю, он тоже наёмник. Но не кондотьер, а, скорее, ландскнехт – в том, изначальном значении понятия. Вы, полагаю, знаете, что германские ландскнехты в старину сражались почти исключительно против врагов германского же императора. Так и Фредерик воюет только на стороне так называемых «западных демократий». Он справедливо утверждает, что в Испании иностранные добровольцы борются за выживание дружественной демократической нации . Но если бы власти США и Великобритании открыто и без ухищрений поддержали бы Франко – мы бы с Лордом встретились в небе как враги.
– Но лично Вы и сейчас враждуете с Лордом… – криво усмехнулся тентель.
– Нет. Я его не люблю за то, что во время русской революции он участвовал в попытке английской оккупации в России, воевал там и убивал русских людей, за что получил орден от марионеточного белогвардейского «правительства». У нас даже была стычка из-за того, что он в пьяном виде оскорблял всю русскую нацию. Но врагами мы не являемся: я всегда готов прийти к нему на помощь в бою, как и к любому сослуживцу-пилоту из «Янки» или других подразделений авиации Республики.
– Хорошо. Я понимаю. А другие Ваши коллеги? Что Вы о них можете рассказать?
– Фрэнк Глазго Тинкер. Я с ним общался меньше, чем со Штайдером. Но знаете: хотя этот парень, как и любой американский пилот, не откажется от полагающихся ему за военную работу денег, ему, похоже, крайне интересна сама Испанская революция и народ Испании. Тинкер – отличный лётчик. Будь у меня возможность, я бы дал ему возможность воевать не на устаревших и рассыпающихся в воздухе «Бреге», а на хороших новых истребителях. Я видел, как летают русские парни на «чатос» – отличные парни на неплохих машинах. Но кроме И-15 в СССР выпускаются и более новые самолёты. Пусть правительство Республики обратиться к Советскому Союзу – мятежники получают новые самолёты из Германии, и нам понадобятся новые советские истребители! Фрэнк Тинкер – очень талантлив, и, в отличие от меня, окончил Военно-морскую академию США. Он профессиональный истребитель !
Джордж и Сайрус Томпсоны… Этим парням просто нравится летать. Знаете, они забавные, как молодые щенки овчарки. Такие любознательные, косолапые, всем интересующиеся. Если они успеют вырасти – превратятся в мощных красивых псов, способных достойно принять бой с любой волчьей стаей, покушающейся на охраняемую отару.
Ну вот, вроде бы, и всё. Ничего плохого о сослуживцах сказать не могу, разве что все мы получаем деньги за свою работу. В оправдание процитирую слова великого русского поэта Крылова:
«Хоть при богатстве нам есть также неприятства,
Хоть говорят, что бедность не порок;
Но все уж, коль терпеть, так лучше от богатства» .
Когда при коммунизме исчезнет необходимость в деньгах – тогда и песеты, и доллары будут интересны только историкам и коллекционерам. А пока приходится их зарабатывать. Спасибо властям Республики за предоставленную возможность.
Штабной офицер поднялся из-за стола, сильно хромая и опираясь на трость, прошёл к окну и, опершись на подоконник, грустно усмехнулся:
– Всякий судит о других согласно собственному душевному состоянию. Вы, камарадо Русо, должно быть, хороший человек…
Думаю, Вам неизвестно, что трое ваших коллег: Акоста, Лорд и Шнайдер, вчерашней ночью самовольно оставили расположение своей воинской части. Они заранее сговорились с одним из контрабандистов и на его катере попытались пересечь Бискайский залив и попасть во Францию. При попытке тайного пересечения границы пограничный корабль был вынужден открыть огонь из пулемёта. Контрабандист погиб , а ваши коллеги – задержаны и теперь ведётся следствие…
М-да… Ничего себе пирожки с котятами… Хотя Лорд, конечно, мутный тип, но какого лешего Фрэнки Шнайдер ввязался в его мутки? Вроде же нормальный человек?!
– Они что, сошли с ума, товарищ лейтенант? Идёт война, а они – служат в армии Республики! – Я крепко озадачен… Это если мягко говорить. И без матерщины.
Вновь усмешка на лице штабника, на сей раз – ехидная:
– Говорят, соскучились по жёнам …

XII

Испанская республика, Бильбао, аэродром Ламиако, 14 января 1937 г.

«Дельфин» – это хо-ро-шо!
Теперь этот «толстячок» будет летать у меня «под седлом», хоть рисуй на борту Аполлона !
Меня не только выписали из госпиталя, но и предоставили новый самолёт вместо ухайдаканного при памятной посадке в хлам и уже каннибализированного для «латания» однотипных бомбёров «Бреге-19Би2».
Ну, «новый» – это не совсем верное слово: на этом «Груммане ФФ-1» до меня летал Фредерик Айвз Лорд. Во время памятного предрождественского налёта на Бургос наш «ландскнехт» умудрился нахватать дырок от итальянских пулемётов: «Дельфин» хоть и считался в момент принятия его на вооружение американцами наиболее скоростным их истребителем, но итальянский «Фиат ЦР-32» «делает» его как стоячего, что и не удивительно: у «Груммана» максимальная скорость – 333 километра в час, а у итальянца 335 только крейсерская. И это притом, что самолёты – практически ровесники, и тот и другой поднялись в воздух впервые в тридцать третьем году. Думается, не сбили в тот раз Лорда только потому, что верхнюю заднюю полусферу ему прикрывал сарженто Энрике Росас Кастельяно, начавший военную службу ещё в прежней, королевской армии Испании. Талантливый пулемётчик, освоивший американский «Браунинг М1919» не хуже привычного «Виккерса» чёткими очередями умело отгонял фашистские истребители от «Педро Рико»  на всём протяжении боя, при этом как-то ухитрившись не растратить весь боекомплект.
Пулемёты Энрике крепко уважает, постоянно перебирает, чистит и смазывает оба «Браунинга» – и предназначенный для бортстрелка, и крупнокалиберный, 12 и 7 миллиметровый курсовой. Валяясь в госпитале Иралабарри, я поднапряг память и сумел изобразить в подаренном одной из посещавших ранбольных школьниц блокноте кое-какие приспособления, подобных которым я на этой войне не встречал. В том числе и нечто похожее на машинку Ракова, в Советской Армии применявшейся для снаряжения пулемётных лент. Показал эскиз Росасу, кое-как сумев пояснить, для чего эта штука нужна – мужик крепко обрадовался и умёлся к механикам на предмет воплощения в металле.
Механиков нынче у меня в экипаже целых два: прикреплённый к «Грумману», так сказать, штатно, кабо  Жозебо Ксалбадорес и оставшийся без закреплённой машины Франсиско «Пепе» Феррер. Общаются друг с дружкой они сверхэмоционально – как сказано в фильме «Бриллиантовая рука», «непереводимые местные выражения». Но при этом починкой самолёта на пару занимаются вдвое эффективнее. Сегодня вместо крепко покоцанного пулями «Бреды»  родного «Циклона»  приволокли R-1340-27 и «с помощью какой-то матери» умудрились запихать его под капот. Уж не знаю, где они в Испании отыскали «Воздушку»  и как его раскулачили во благо «Янки» – но движок этот – объективная реальность.
Сам я осваиваю «Дельфина» пока в режиме тренажёра: третий час не вылажу из кабины, привыкая к довольно комфортному – не сравнить с досаафовскими По-2 и Як-18, на которых тоже приходилось летать в иной жизни – рабочему месту. Нарабатываю автоматизм движений. Конечно, за полдня специалистом именно по этому самолёту стать не получится, да и поломанная левая рука, на которой гипс заменили на своеобразные лубки «во избежание случайного травмирования», привносит дискомфорт – но я твёрдо вознамерился уже с завтрашнего утра, если синоптики не налажают с прогнозом погоды, начать облётывать «Дельфина» на практике. А то ведь сейчас с Ламиако взлетают только четыре машины: два наших «Бреге» и пара временно прикомандированных для прикрытия И-пятнадцатых. Сточился воздушный эскадрон Янки» больше, чем наполовину. И ладно бы все потери были боевыми – это понять можно, война есть война. Вот только перед людьми стыдно из-за уехавшей троицы. Так и кажется, будто шепчется кто-то за спиной: «Э, это американо! Ненадёжные они!».
Вроде и понимаю, что ко мне такие шепотки относиться не могут: воевал честно, даже вражеский самолёт умудрился сбить, был ранен и даже в «Мундо обреро»  заметку с моей карточкой напечатали – правда, на том фотоснимке меня с первого взгляда признать мудрено, но всё же… Понимаю – но совесть всё равно скребётся.
Уже почти час, как все самолёты, кроме «Дельфина», вылетели на задание: пехотинцы дозвонились со слёзными воплями заткнуть крупнокалиберную артиллерию фашистов, перемешивающую с землёй и камнями позиции и ближние тылы красных. По времени наши ребята уже должны вернуться. И если получится, снова загрузиться боекомплектом и вылететь в бой, пока не начало темнеть. Это ещё одна причина, почему завтра мне нужно облётывать машину: как бомбардировщик «Грумман ФФ-1» – никакой, а вот советским истребителям подкрепление будет вовсе не лишним. А с учётом того, что американцы поставили в самолёт радиостанцию – может, ещё и в эфире что-то полезное удастся услыхать. Жаль, что ни «Бреге-19Би2», ни И-15 рациями не снабжены – а воздушный бой без связи и координации до добра не доводит. У итальянцев и немцев радиосвязь имеется как минимум у командиров звеньев, а что важнее всего – функционируют наземные командные пункты, чего не только у республиканцев, но и во всех ВВС РККА в далёком Советском Союзе, кажется, и в проекте нет. Эх, вот чего моё сознание не перенеслось вместо Дениса Русанова, скажем, в Алксниса ? Хотя нет, Алксниса свои же расстреляют, пусть, возможно, и за дело – но всё равно обидно. Ну, тогда в Ворошилова: Первый Маршал  помер, вроде бы, в декабре шестьдесят девятого. Вот тогда бы я и развернулся с внедрением разновсяческих полезных новинок! И в первую голову – переобучил бы истребителей летать парами и заставил снабдить все летадлы радиосвязью. Это, если что, сарказм: снабжать откровенно нечем, не может пока советская промышленночть хоть что-то приличное произвести в приемлемых количествах, а переучивание в относительно мирное время как раз до сорок первого года и затянется, а то я наш военный бардак не знаю…
О, гляди-ка, наш аэродромный народ засуетился, со стороны складов боепитания показался грузовик – должно быть бомбы везёт. Какой отсюда вывод? Встаю в полный рост в кабине, внимательно вглядываюсь в небо. Всё верно: одна, вторая, третья… Четыре «мошки» на серо-синем фоне неба, приближаются с юго-востока…
Похоже, наши возвращаются!

XIV

Испанское небо, 19 января 1937 г.

Воздушная тревога!
По ушам давит мерзкий вой – кто-то старательный накручивает рукоятку сигнальной сирены. Вдалеке, со стороны города, доносятся звон железяками о железяки и суматошный переблямк колоколов местных костёлов. Церквей в Бильбао много и, хотя при Республике в значительной их части прекращено богослужение, но колокола, в отличие от русского царя Петра Великого, никто снимать не додумался. Вот и сидят на колокольнях добровольные наблюдатели – помощники здешней ПВО. С того же кафедрального собора Святого Иакова вокруг на тридцать вёрст видать, так местные рассказывали.
Спешно натягиваю перчатки с раструбами краг, хватаю шлем с очками – чёрт, куда маску сунул? А, некогда искать, авось лицо не отморожу! – и мчусь к своему «Грумману ФФ-1». Уже перекидывая ногу через бортик кабины вижу белую сигнальную ракету:
– Истребителям на взлёт!
Плюхаюсь задницей на парашют, спешно влажу в лямки и, уже напялив шлем и очки поверх него, вижу, как по взлётно-посадочной полосе катят И-пятнадцатые «Конрада» и «Эухенио». Ничего, «скачи, князь, до вражьего стану, а я и пешой не отстану!» . Со стороны эстуария наплывает гул незнакомых моторов…
Взлетел. Догоняю Емельяна с Женькой, пристраиваюсь. Не проникся и.о. комэска товарищ Кондрат: не хочет летать парой, вот и зазвал меня третьим. Какая-никакая, а тактическая единица, звено, а не то пришлось бы мне в одиночку небеса бороздить. А я пока не Покрышкин, чтобы от одного вида моего самолёта фашисты в панике драпали, разлетаясь. В одиночку воевать летунам нежелательно. Оно, конечно: у поликарповских  и груммановских  машин тактико-технические характеристики различаются: у меня и вооружение мощнее, и за задней верхней полусферой пулемётный фанатик сарженто Росас Кастельяно приглядывает, но вот по максимальной скорости «чатос» «Дельфина» обставляют: триста семьдесят километров против моих трёхсот тридцати трёх, и на высоте они чемпионат: почти на десять тысяч метров залазят, а моя машина даже с родным новеньким движком только на шесть тыщ семьсот вытягивала, что уж теперь, после «колхозного ремонта» говорить… Я вообще не совсем понимаю, как я с этим мотором летать умудряюсь… Опять же, левая рука дискомфорт доставляет, надеюсь, заново не поломается…
Вот «Конрад» углядел машины чужаков, разворачиваемся с плавным набором высоты, идём на перехват. Сближаемся с фашистами. Теперь вижу у них поплавки – это гидросамолёты. Один... Второй... Третий... Четвертый... Восемь штук! Ещё бы один – и у них был бы трёхкратный перевес, ну да ничего, прорвёмся.
Заметили нас, собаки страшные. Запаниковали. Видно, как от некоторых «гидр» отделяются продолговатые «капельки» бомб и уходят вниз, к земле. Это плохо: там пригороды Бильбао, не успеваем прикрыть. Вот же гадство!
Сходимся с «гидрами» близко: уже видны «херы» на хвостах и чёрные круги. Но это не испанские мятежники. Я такие летадлы в своём времени встречал на фотографиях. Немцы, «Хейнкели 59Б»: машины тихоходные даже по сравнению с моим «Дельфином», но трудносбиваемые. Тем не менее огрызнуться могут больно: вроде бы три пулемёта винтовочного калибра в них натыкано, а на некоторых и двадцатимиллиметровую курсовую пушку размещали. А это уже неприятно…
Удержать строй, как и предполагалось, не получается: парни где-то рядом гадов гоняют, а я на вираже от них отвалился. Судьба…
Выбрал себе цель, атакую. Фашист увернулся.
Ещё раз приготовился к атаке, но из кабины стрелка ударила пулемётная очередь. Пришлось отвернуть в сторону. Это ганс заставляет меня менять курс, и этим выигрывает время. Пока я развернусь опять на него, он успевает оторваться. Догоняю... Ещё... Ещё немного... Можно уже стрелять... И вдруг – передо мной – пустота. Фашистская «гидра» резко провалилась вниз. Отжимаю штурвал от себя. Вот он, немец, круто несётся вниз. Чувствую, как начинает подрагивать самолёт, разгоняя скорость на пикировании. Метр за метром настигаю «гидру». Вот уже держу её в прицеле, остаётся только нажать на спуск. Но... Почему перед глазами небо? Где низ, а где верх?.. Куда пропал «Хейнкель»?
Резко тяну на себя. Самолёт стонет от боли, как живой. В глазах темнеет, недолеченная рука отзывается болью, а на плечи наваливается тяжесть, вдавливая тело вниз, вглубь кабины... Блин, да где же земля?! Почему везде одно небо?! Какая тут земля, ведь кругом – вода Бискайского залива... Это первый мой бой над морем в обеих жизнях. Не знал я, как оно обманчиво. А немчура из «Легиона «Кондор»» знал. Знал, что оно отражает голубую высь, а если ещё идти против солнца, то совсем трудно порой бывает уловить те тонкие оттенки, которые отличают низ от верха. Он звал всё это и точно рассчитал. Вышел из пике у самой воды. Я еле успел – вслед за ним. Только сейчас понял: он мог сбить меня и совсем без стрельбы.
Во рту – горечь, но хоть глаза теперь видят нормально. А где ганс? Вот он. Елё нашёл. Фашист уже далеко, крадётся у самой воды, почти сливаясь с ней по цвету. В полукилометре правее него – ещё одна «гидра». Да, теперь к «Хейнкелю» не так просто подступиться. Снизу он прикрылся морем, оттуда его уже не взять, а там как раз у него слабо защищённое место.
От берега мы удалились километров на двадцать. Что ж, атакую сверху. Немецкий бортстрелок вновь бьёт из пулемёта, приходится отворачивать. Нужно всего одно лишнее мгновение, чтобы приблизиться на нужное расстояние, а он ещё не успел бы открыть огонь. Нужно сделать такой быстрый манёвр, чтобы он ещё переводил пулемёт и целился по моему «Дельфину», а я уже выровнялся и, почти не целясь, в упор открыл бы огонь. Иду выше и чуть слева. Стремительный нырок вниз!.. Тут же виляю вправо, чтобы обмануть, и тут же – влево! Огонь!!!.. Курсовой крупнокалиберный браунинг заколотился, выплёвывая огонь и металл, вибрация сотрясла фюзеляж. Чёрный «хер» на белом поле вражеского хвоста разметало, как полову на току свежим ветром. Немецкий самолёт вздыбился, подскочил, рванул наискосок вверх, но, будто натолкнувшись на невидимую преграду, почти плашмя стал падать.
Отворачиваю вправо, набирая высоту. Так, надо оглядеться: где-то недалеко, кажется, была ещё одна «гидра»…
Нет, не кажется. Вот он, «Хейнкель», удирает. Ну что ж, сыграем в салочки. Чур, я – вада!
Догнал: скорость-то у фашиста где-то двести-двести двадцать, у меня – на сотню больше. Но немецкий пилот всё тянет куда-то, норовит оторваться. Ну, это вряд ли…
На этом «Хейнкеле» бортстрелок оказался получше, а может – просто удачливее своего камерада. Достал таки, овчарка немецкая! Очередь МГ-15 прошлась по капоту «Груммана», разрывая и корёжа обшивку, а одна пуля влупила прямо в остекление кабины. В таких случаях в приключенческих книжках принято писать «просвистела над ухом», но нет: лётный шлем глушит звуки, а рокот мотора и грохот моего «Браунинга» перекрывают вообще все посторонние шумы, не то, что какой-то там свист.
Впрочем, меткость пулемётчика фашистов не спасла: 12,7 миллиметровые пули буквально отстригли им оконцовку верхней левой плоскости. Впервые в жизни я увидел, как разбивается о волны самолёт: он исчезает в пучине почти что целым, но море тут же, словно бы брезгуя, выбрасывает на поверхность обломки. Но я не успел полюбоваться, как на воде ярко зажелтели спасательные жилеты членов экипажа. Вокруг вдруг засверкало. Перехитрили меня фашисты. Дотащили «хвостиком» до корабля мятежников, подставили под его зенитную артиллерию. А я ведь в азарте погони и не заметил эдакого «кашалота» Блин! Ощущение от удара снизу – самые неприятные. Надо тикать! Рву штурвал на себя и по крутой траектории гоню самолёт вверх.
Помирать-то неохота. В голове – никаких мыслей, сплошная паника. На сколько сейчас зенитные пушки достают? Советские, вроде бы, на пять километров, но это не точно. А какие у франкистов? Наверное, немецкие или британские, а может быть и французские. А они на сколько? А бес их знает, но если влепят – хана…
Обидно: ничего этому корыту не сделать. Ни бомб у меня, ни торпед, не приспособлен «Грумман» для такого. И наши «Бреге» с аэродрома ему не страшны. Тихоходные мишени для его зениток…
Сегодня день везенья. Это вроде дня рожденья, но у большинства людей моей профессии случается заметно реже. Хотя на этой войне мне по-крупному везёт уже в третий раз. До своих я дотянул, прямо как в песне, «на честном слове и на одном крыле». Точнее – на трёх: «Грумман» всё-таки биплан, а повредили мне только правую нижнюю плоскость и капот с кабиной. Чем я не везунчик? Вот только в паре километров от берега движок принялся сбоить, а на подлёте и вовсе забастовал. Пришлось садиться на воду реки Нервьон: в залив побоялся, там прибой, разобьёт летадлу в два счёта, а мне ещё повоевать на нём охота. Понравился мне толстячок «Дельфин»!

XV

Испания, аэродром Алькала де Энарес, 30 километров от Мадрида,
29 января 1937 г.

Завтра – неделя, как кончился воздушный эскадрон «Янки». Расформировали нас в результате истощения материальной части и критических потерь. Пара последних «Бреге-19Би2» разбилась, и если Фрэнк Тинкер с трудом, но сумел сесть «на вынужденную», отделавшись только синяками и поломанным носом у бортстрелка, то Сайрус Томпсон, потерявший в полете крыло, – ну не выдержал старый аэроплан нагрузок, явление в тридцатые годы не редкое, – грохнулся капитально. Живы-то они с напарником остались, но покалечились крепко. Сайрус загремел на госпитальную койку, по прогнозам медиков, минимум на несколько месяцев и есть подозрение, что летать парню больше не придётся – по крайней мере, в боевой обстановке.
Так что из летательных аппаратов в наличии остался один мой «Грумман», в ходе памятной дракой над Бискайским заливом, как оказалось, заполучивший двадцать восемь пробоин и удостоенный полевого ремонта и модернизации. Последняя, правда, свелась к изготовлению «капсул» для нас с Кастельяно из трёхмиллиметровой стали по мотивам таковой у не созданного пока «Ил-второго». Это, конечно, не настоящая броня и не титановый сплав, и взлетать утяжелённый самолёт стал хуже – но жить-то хочется. Вот и потратил часть заработанных пилотским трудом песет на прикрытие наших тушек, а также закупку абсолютно незаконным образом нештатного вооружения – крупнокалиберного пулемёта «Браунинг М2», который поставили вместо заднего «Виккерса-Максима».
Да, скорострельность у «американца» меньше и ворочать его на изготовленном в авторемонтной мастерской вертлюге пулемётчику тяжелее – но на дворе – начало тридцать седьмого года и скоро, увы, не помню, когда именно, не интересовался специально датами, Гёринг пришлёт в Испанию «Мессершмитты-109» и стодвенадцатые «Хейнкели». Стандартные трёхлинейные – ну ладно, пусть даже 7и7 британские пули тем истребителям – ни о чём. А учитывая, что «Грумман», в сравнении с ними, натуральный «небесный тихоход» –  в бою лётчики «Легиона «Кондор»» обязательно станут атаковать с хвоста, и вот тут «противотанковый» калибр «Браунинга» – 12,7 миллиметров – может крепко помочь.
Наши экипажи – мой и Тинкера – после расформирования «Янки» перевели на Центральный фронт, под Мадрид. Здесь формируется и слётывается Первая интернациональная истребительная эскадрилья. Моего «Дельфина» произвели в ранг штурмовика-разведчика, а Фрэнка и ещё нескольких парней из разных стран сейчас усиленно обучают летать на «курносых». Что интересно: есть среди лётчиков и советские, и их довольно много – но и они осваивают этот самолёт. В Союзе парни летали на других машинах, но в Испании выбор невелик: либо «винегрет» из разнообразных устаревших летадл французского, американского, британского и даже германского производства, либо наши И-15, И-16, Р-z и СБ. При этом если «ишачки» в Испанию доставляются целиком – разве что снятые крылья приходится возвращать на предусмотренные инженерами места – то большинство «чатос» собираются руками местных пролетариев из «конструкторов «сделай сам»». Экономия, шоб её! Экономят место в контейнерах при транспортировке, экономят человеко-часы советских рабочих, экономят моторесурс… С другой стороны, что ни говори, но культура производства в Испании всё-таки выше советской и совсем уж грубого брака при сборке камарадос эспанол стараются не допускать. Тем более, что на И-пятнадцатых, кроме интернационалистов, летают и сами испанские лётчики: первая их группа, учившаяся в СССР, уже вернулась и дерётся в испанском небе, да и на месте действуют своеобразные «лётные школы», где русские инструкторы обучают проявивших лётный талант бойцов Республики.
–  Хэлло, Дэннис! Как дела? – Высокий рыжеволосый Альберт Баумлер, помахивая свёрнутой в трубку газетой, направляется к замаскированной стоянке моего «Дельфина».
–  Хэлло, Берти! Всё неплохо. Что, снова нужно что-то перевести на английский?
Баумлер плохо понимает русский язык, испанский – чуть получше, читает же исключительно по-английски. Потому, узнав, что я этнический русак, периодически обращается за лингвистической помощью.
–  Ты садись рядом, – указываю на край расстеленного под самолётными плоскостями брезента, на котором я при помощи самодельной машинки Ракова, снаряжаю патронами ленты к «Браунингу». – Рассказывай, что там у тебя.
–  Спасибо, Дэннис. Всё заряжаешь? Никак не пойму, зачем тебе столько патронов?
–  У нас в России говорят: в бою патронов бывает или очень мало, или мало, но больше не унести. Ещё никому не помешал запас.
–  Я к тебе посоветоваться пришёл. Мне друзья из Фриско  газету прислали, а в ней – про нас. Вот, посмотри!
Удобно примостившийся на брезенте пилот развернул принесённый лист «Сан-Франциско кроникл». Фиолетовыми чернилами жирно подчёркнуты строчки: «безответственные граждане Соединённых штатов»… «сотни отщепенцев » «участие в чужой для нашего государства войне на стороне безбожных коммунистов и деструктивных анархистов»… «необходимо поставить вопрос перед Конгрессом о необходимости принятия закона о лишении гражданства США и судебном расследовании»…
Откладываю газетный лист в сторону:
–  Не удивлён. Соединённые Штаты – капиталистическое государство. Мы с тобой в Испании воюем для того, чтобы защитить пусть и несовершенное, но стремящееся к социализму государство. Странно было бы, если бы «Сан-Франциско кроникл», живущая за счёт американских капиталистов, стала бы поддерживать испанских социалистов и тех, кто им помогает. То есть нас.
–  Как считаешь, Дэн, вот это – про судебное расследование – возможно?
–  Я бы не стал исключать такой вероятности. Не всех, но какую-то часть из нас в Америке точно пожелают преследовать по суду  – в том случае, если Испанская Республика эту войну проиграет.
–  Шит!.. – Настроение Баумлера, и без того невысокое, упало до похоронного. – Вся жизнь у меня как волны прибоя – только накроет берег, и тут же опять стекает в океан. Вот и здесь: я лишь недавно начал нормально зарабатывать – а теперь эти сволочи в деловых костюмах стремятся подвести меня под суд! И за что? За то, что я работаю по своей любимой специальности! Что с того, что не дома, а на континенте ? Дома я работал летчиком-испытателем. Ты знаешь, Дэнни, что это была за работа? Собачья работа! Заключаешь с фирмой договор, проводишь полный цикл испытаний самолета, и ступай вон – ты больше не нужен. Снова ищи, где заработать полсотни гринов. Если бы только это! А как к пилотам относятся боссы? Если у тебя испытания прошли благополучно – получи доллары. Ну а вдруг случиться несчастье? Страховка покрывает только расходы на похороны – и вовсе не по высшему разряду. У меня во Фриско жена, двое детей и матушка. Никто о них не стал бы заботится. В договоре так и написано: «фирма никакой ответственности за последствия испытаний не несёт». У нас все решают доллары, Дэннис. А заработать их очень трудно… Поэтому я и другие парни, кто летал на Тихоокеанском побережье, и остался без работы, когда узнали, что в Испании война и нужны пилоты, отправились из Сан-Франциско в Европу. Нас было десять человек. Честно сказать, нам было все равно, на какой стороне летать. Решили так: где больше заплатят, там и будем работать.
Тогда я еще ничего не понимал: ни что такое фашизм, ни чего хотят парни, защищающие Республику, ничего не знал об Испании, её народе.
Так вот, прибыли мы в Париж. Стали искать, где завербоваться. Три дня искали – а те небольшие деньги, которые захватили с собой, всё больше и больше тратились – за отель, за питание... На четвертый день мы с моим приятелем Диком Ли решили побродить по городу. Ведь когда вернёмся домой, все станут спрашивать: какой он, этот французский Париж? Больше, чем тот, что в Техасе? А нам и ответить было бы нечего. Вечером вернулись в гостиницу, а тамошний портье нам и сообщает: «Ваши приятели уехали».
Куда уехали? Почему не предупредили? Ничего не понятно.
Портье нам письмо передаёт. Оказалось, пока мы с Ричардом шлялись по улицам Парижа, наших парней разыскал вербовщик от Франко. Прямо в гостинице они сразу же подписали контракты и прямым рейсом улетели из Парижа в Бургос. Говорят, что фашистская пресса шумно рекламировала их приезд. Так что воюют теперь по ту сторону фронта, может быть когда-нибудь схлестнёмся в воздухе . Дурачьё проклятое!
–  Может, и дурачьё. А может, они из тех, кто у нас в Америке ходит под флагами со свастикой …
–  Камарадо Русо! Камарадо Русо! – Дребезжа никелированным звонком на руле велосипеда, в нашу сторону катит Пепита Маркес, шестнадцатилетняя «дочь эскадрильи», вечно в своём синем моно и красной косынке с непокорно выбивающимися из-под неё чёрными локонами, с итальянским «инженерным» карабином  через плечо. Приблизилась, соскочила с двухколёсного транспорта, вскинула к плечу кулачок:
–  Салуд, камарадо Русо! Капитано Гарсия срочно вызывает для постановки боевой задачи!
Ну вот… Похоже, краткий перерыв в войне заканчивается…

XVII

Испания, аэродром Алькала де Энарес, Испанское небо, 8 февраля 1937 г.

«Жопа в масле, … гм,.. нос… в тавоте – но зато – в Воздушном флоте!» – это точно про наш экипаж. Промаслились все – и механик, и оружейник, и бортстрелок и аз, многогрешный. Три дня не летали, меняли мотор. Сперва меняли его у местных интендантов на граппу (десять литров), деньги (триста пятьдесят песет и то после торга, сделавшему бы честь торговцам восточного базара) и магнето (где именно Жозебо Ксалбадорес его добыл – тайна, покрытая мраком, сам кабо не признаётся). Но – достали, причём «родной» груммановский Wright R-1820-F Cyclone, судя по сточенным напильником заводским номерам – где-то стибренный американскими авиаинтендантами и перепроданными интендантам испанским . Как говорил один мой знакомый старшина эскадрильи – ещё в той, будущей жизни, – «Прапорщик – это не звание. Прапорщик – это диагноз. Неизлечимый». Потом героическими усилиями запихивали полутонный девятицилиндровик во взятый под честное слово не поломать легковой «Остин-«двадцатку»»  и везли на Алькала де Энарес. Ну и ставили его на положенное место всем коллективом, поскольку за неимением подъёмного крана или лебёдки пришлось мастерить из каких-то брёвен станок, принайтовывать двигун стальным тросом и подтягивать его, подцепив к грузовику-авиастартёру… Есть такое слово: «задолбались». Это про нас.
А куда деваться?
С того самого январского вылета, когда Энрике сбил «Хейнкель», наш самолёт в комплекте с экипажем временно прикомандирован в распоряжение камарадо Франца Кальта. Человек он серьёзный и немногословный. О его прошлом известно лишь, что службу он начал ещё в Австро-Венгерской империи, повоевал на Балканах в восьмом  и четырнадцатом-шестнадцатом годах, в семнадцатом угодил в плен на Изонцо и с тех самых пор питает ко всем итальянцам личную неприязнь. Сам будучи беспартийным, отставной офицер во время февральского восстания тридцать четвёртого года в Вене присоединился к шуцбунду , поскольку к австрофашистам испытывает неприязнь почти такую же, как и к фашистам итальянским. Сумел вывезти семью в Чехословакию, в Испании воюет с ноября.
Кальт лично в сарайчике из ракушечника, переоборудованном в фотолабораторию, распечатывает аэрофотоснимки с отснятых плёнок, которые я привожу из каждого разведывательного вылета, постоянно с кем-то «шпрехает» по телефону со специфически-немецкими интонациями, часто срывается с места и, накинув через плечо узкий ремешок командирской сумки, прыгает в седло двухколёсного «Режу»  и под треск мотоциклетного моторчика мчится в Мадрид. Хотя формально правительство и большинство гражданских административных структур ещё осенью тридцать шестого года перебрались – это если выражаться политкорректно, а как по мне – попросту сбежали – в Валенсию, но Хунта  обороны Мадрида вполне функционирует, и управление военной разведки Республики большей частью сосредоточена именно там. Интересная у человека жизнь! Суетно-активная…
А у меня всё идёт по распорядку: получил приказ на вылет, поднял машину в воздух, прибыл в заданный район, обнаружил цели, зафотографировал, вернулся на аэродром, доложился о выполнении, сдал негативы фотоплёнок – и дальше сижу на земле, жду нового приказа. Даже фашистские самолёты в последние несколько дней почему-то не пристают с гнусными намерениями прибить меня и бортстрелка: не то чем-то заняты в далёких квадратах неба, не то среди них уже прошёл слушок о «летающем бочонке» с трёхлучевыми звёздами сбитых на борту, который умеет больно огрызаться крупным калибром и спереди и сзади, а посему – «ну его нафиг, этот «Грумман», и вообще зелен виноград». Впрочем, это лишь мои предположения, ничем документально не подтверждённые. Поскольку ребята-истребители дерутся в небе почти каждый день .
Так что мои «развлечения» пока что сводятся к обстрелу франкистских позиций при возвращении с разведвылетов, «забиванию козла» по вечерам с советскими парнями – у них прямо-таки доминошно-шахматное поветрие – и обучение испанских товарищей русскому языку, а русских – английскому «американского розлива».
Так-то поначалу «советикос» при общении с эмигрантом несколько напрягались, но я-то, по сути своей, являюсь майором Бехтеевым, принимавшим присягу как гражданин Советского Союза, а от вольноопределяющегося-белогвардейца Дениса Пантелеевича Русанова у меня остался только организм и документы, пара старых револьверов и немножко барахла. И если Денис – допускаю – и таил зло на СССР и партию большевиков – то я отношусь к ним в целом положительно. Да, в советской истории бывало всякое – но уже через несколько лет придёт Большая Война. И только СССР, под руководством ВКП(б) и – да, Иосифа Сталина – сможет одержать в ней победу. Когда-то в будущем поэт напишет строки, в которых формулируется и моя тревога:
«Я вдруг подумал, что бы с нами стало,
когда б стране не выдержать борьбы,
какие тачки до хребтов Урала,
мы на себе таскали б, как рабы.
Что было б, если б с нами совладали,
и где друзей такой широкий строй,
что было б, если б Сталин был не Сталин
и Рокоссовский дрогнул под Москвой?
Какое б иго мы переносили,
и сколько б нас не вынесло под ним? ».
Так что пока повоюем вместе с советскими авиаторами, а дальше поглядим. Была же в Великую Отечественную на советско-германском фронте французская эскадрилья «Нормандия-Неман», переросшая в полк? Была, даже кино про неё сняли. И некоторые испанские пилоты в Советском Союзе тоже служили. Так может, если себя хорошо показать, и товарищу Русанову «простят грехи молодости»: в конце концов, некоторые бывшие «контрики» в Красной Армии до больших чинов дослужились. Только навскидку: Малиновский, Василенко, Говоров, Баграмян…
О! Снова Пепита Маркес мчится на своём двухколёсном «коне». Значит, сейчас опять надо взлетать по новому приказу, несмотря на нелетную погоду – мокрый снег вперемешку с дождем и облачности не выше двухсот метров. Война…

***

Курс – на Сигуэнсу. Внизу идёт бой: фашисты пытаются пересечь нейтральную полосу и вышибить республиканцев из траншеи, но, судя по хорошо видимым из кабины раскинувшимся в грязи телам, это у них пока не очень получается. Зато какая-то сволочь у них там хорошо умеет работать пулемётом: ощущаю три удара снизу в район мотора. Повреждений, кажется, не. Но неприятно: пуля дура, а три дуры – это уже перебор… Миновав линию фронта поворачиваю «Грумман» на северо-восток. Приказано проверить сведения о концентрации итальянского экспедиционного моторизованного корпуса, вроде бы усиленного танками и артиллерией.
Впереди видно Французское шоссе. Ну что же, данные разведагентуры подтверждаются: мне сверху отлично видна грузовики, танкетки и прицепленные к тракторам пушки. Шоссе-то в Испании мостят отёсанным камнем, но стоит колонне свернуть на перекрёстке на просёлок – техника застрянет. Грязный месяц – февраль в Испании… В небе над колонной вертятся три самолётика. «Фиаты»? Нет, вроде бы наши, «чатос»… Один из ведомых истребителей чуть «клюёт носом», приглашает атаковать наземную цель… Нет, ведущий продолжает маршрут. И курс у ребят, как и у меня, на Сигуэнсу. Понятно: «курносые» намерены разведать глубину расположения противника. Сдвинулись чуть в сторону, чтобы минимизировать эффективность возможного ружейно-пулемётного огня с земли и летят себе спокойно.
А мне желательно всё это фашистское безобразие зафиксировать. Выравниваю «Дельфина» и начинаю строго горизонтальный прямолинейный полёт вдоль шоссе. Итальянцы внизу выскакивают из машин, разбегаются в стороны, большинство падает либо прямо в грязь за обочинами, либо в скопившуюся в канавах-водогонах воду. Значит, уже попадали под авианалёты, «учёные» стали. Почему-то никто снизу не стреляет. Даже странно.
«А что там вдалеке чёрненькое белеется?». Километрах в десяти почти параллельно Французскому шоссе видна ещё одна дорога, и по ней тоже кто-то двигается в сторону фронта. Ладно, чао-какао, синьорес италиано, ещё увидимся – через прицел моего «Браунинга»… Подняв машину до двухсот двадцати метров, оказался в облаках.
Не рассчитал: вывалил «Груммана» из облачного слоя, проскочив над просёлком лишние метров триста. Пришлось возвращаться и вновь проходить над итальянскими колоннами. У этих танкеток не было – только грузовики, тентованные и с открытыми кузовами, да с полдюжины легковушек. Лёгкие полевые пушки прицеплены позади колёсных тягачей со смешными, «срубленными» наискось мордами капотов. Вот только одна беда: эти конкретные итальянцы оказались ещё не битыми, злыми и решительными. Разбегаться от одиночного республиканского самолёта не стали, а частично повыпрыгивав из машин, частично встав прямо в кузовах, принялись палить вверх из винтовок и карабинов. Что ж, рискованно, но терпимо: вряд ли у них поголовно патроны с бронебойно-зажигательными пулями, а обычными наши с Энрике стальные «подкладки» под кресла пробить не просто.
Прошли над колонной, зафотографировали, летим дальше: в паре километров по этой же дороге ещё какие-то механизированные синьоры катят, надо и их зафиксировать на плёнку. А то что-то фашисты разъездились, не иначе как к наступлению…
Третья итальянская часть оказалась неприятно-зубастой: ещё при подлёте я увидел, как споро сдирают брезентовые тенты с нескольких грузовиков и над двумя… нет, уже тремя кузовами вытягиваются диагоналями неуклюжие, но при этом длинные стволы крупнокалиберных пулемётов. Не разбираюсь я в иностранной стрелковке – то ли «Бреды» у них, то ли «Фиаты», но то, что нас вполне могут свалить на землю – не сомневаюсь. А надо лететь прямо над колонной, «дощёлкивая» фотоплёнку.
– Энрике! Летим над фашистами! – Ору в переговорное устройство. – Внизу пулемётчики! Стреляй в них!
Росас Кастельяно, ставший после того, как сшиб своего «Хейнкеля» из сарженто – бригада, то бишь старшиной по-советски, что-то отвечает, но я его экспансивную речь не разбираю: сейчас главное, чтобы он мой приказ на ломаном испанском понял.
Блин, страшно. И муть всякая лезет… А-а-а, прорвёмся!
На Бо-га-тянов-ском от-кры-ла-ся пив-на-я
И там со-бра-ла-ся ком-пан-и-я блат-на-я…
Летим ровно. Опыт-то не пропьёшь. Внизу, под фюзеляжем, неслышно для меня щёлкает затвор аэрофотоаппарата фирмы S.F.O.M., самолёт подрагивает от щёлкающих по нему фашистских пуль и отдачи от коротких, резких трясущегося позади в руках Энрике крупнокалиберного «Браунинга М1», в башке вертится дурацкая песенка про уркаганов из Ростова-Папы…
Пасаремос, вашу мать!
Еле дождался, пока хвост колонны скроется под брюхом «Дельфина». Тяну на себя, спеша укрыться в низких облаках. Когда вокруг посерело от испарившихся водных частиц, разворачиваю машину влево: пули – они дуры, тем более итальянские, но летать умеют только в одном направлении. Авось теперь не достанут…
…Один час и десять минут. Именно столько продолжался этот разведвылет. На ВПП Алькала де Энарес пришлось садиться на брюхо: шасси оказались развороченными. Как чернорубашечники не обрубили «Грумману» крылья – знает только Перун, покровитель лётчиков и воинов. Потом уже насчитали тридцать восемь разнокалиберных дырок от попаданий. Нас уже нетерпеливо ждал камарадо Кальт, лично выкрутивший разбитую пулей камеру и помчавшийся свой домик-лабораторию проявлять. А я еле дождался момента, чтобы пристроиться за изодранным пулями хвостом, чтобы трясущимися руками отыскать пуговицы. Организму наплевать, кто ты – геройский лётчик или трус несчастный. У организма внутри свои процессы происходят и лишнюю жидкость надо удалять…
И ведь что огорчительнее всего: с посадкой и докладом я не успел. Буквально за четверть часа до этого на наш аэродром приземлилась тройка «курносых»: Жорка Захаров, Володя Пузейкин и испанец Андрес Лаккалье. Это их истребители я видел издалека, когда подлетал к Французскому шоссе.
Парни поднялись в воздух с аэродрома Сото, пролетев на северо-запад прошли над итальянцами – теми, зашуганными, дошли вплоть до самой, забитой войсками, Сигуэнсой, убедившись, что враг выводит к переднему краю свои главные силы не по одной, а сразу по трём дорогам. Тогда Захаров решил не возвращаться назад на Сото, а как можно скорее доложить об увиденном, сев на один из ближайших к Мадриду аэродромов. На максимальной скорости звено пошло к Алькала де Энарес. Потому-то здесь результат моей разведки оказался известен заранее, потому и Франц Кальт суетился как наскипидаренный. И что самое огорчительное: моему летательному аппарату теперь можно присваивать почётное звание «самолёт-дуршлаг»: сегодня он уже не полетит. Как уцелели мы с Энрике – вообще не ясно. Слава Перуну!

XIX

Испания, госпиталь Эль Эскориал 1 марта 1937 г.

«Моторы пламенем пылают,
кабину лижут языки.
Судьбы я выбор, ой-да принимаю,
С пожатием её руки.
Кабина пламенем объята,
Вот-вот рванёт боекомплект…
А жить так хочется, ребята,
А силы выпрыгнуть уж нет.
Мой парашют изодран пулей,
вторая ноги пробила,
горит уж масло на капоте
и оба порваны крыла .»
Мы на пару с лейтенантом Петей Угловатовым на пару выводим задушевные слова нескладной народной песни. Недавно отметивший двадцатилетие истребитель, увы, не полиглот, и, подозреваю, меня поместили в его палату для того, чтобы «русо пилото» мог хоть с кем-то общаться.
«Машина в штопоре вертится,
Ревёт, летит земле на грудь:
Прощай, родная, ой-да успокойся,
Меня навеки позабудь.
И вынут нас из-под обломков,
поднявши на руки каркас.
Взовьются в небо «ястребочки»,
В последний путь проводят нас…»
Петру на этой войне не повезло. Первый боевой вылет, первый бой и тяжёлое ранение вкупе с ожогами рук. Медики грозятся после излечения отправить парня обратно в Союз. А может, и повезло, кто знает? Может, жить останется, раз уж сумел не погибнуть и даже приземлиться на республиканской стороне фронта. Альберт Баумлер так не смог: его парашют опустился у фашистов. Светлая память хорошему парню…
«И «похоронка» понесётся
Родных и близких известить,
Что сын ваш больше не вернётся,
В дом не приедет погостить.
И мать-старушка зарыдает,
Слезу с усов смахнёт отец,
И лишь невеста не узнает,
Каков был лётчика конец…»
А ещё повезло лейтенанту, что неподалёку оказался медбрат и готовая к отправлению в Эскориал санитарная машина, переделанная из древнего грузовичка «Пежо», выпущенного сразу после Первой мировой войны.
А вот я угодил сюда не сразу.
Посадил своего «Дельфина» я исключительно на морально-болевых, пропахав фюзеляжем канаву метров в тридцать. Ещё хорошо, что между фашистами и республиканскими позициями в этом конкретном месте нейтральная полоса пролегла по полям местных крестьян. Вот в выложенную из камней по европейской традиции межу промежду двумя такими полями я со всей дури и врезался. Тряхануло знатно!
Очухался довольно быстро. Смотрю: самолёт, конечно, побит крепко, но огня-дыма не ощущается. Зато хорошо слышна суматошная стрельбы – винтари да пулемёты грохочут чуть ли не над головой. Глянул назад: голова бортстрелка откинута на левое плечо, закопченный ствол «Браунинга» вздёрнут к небу… А на расстоянии метров ста пятидесяти, может, чуть больше – чьи-то бошки в круглых касках и серых военных пальто. Да понятно, чьи: синьоры итальянцы решили к «Грумману» подобраться. У них, говорят, большие премии за головы лётчиков платят. Добытчики, мать иху римскую…
Вылез на крыло, пригнувшись, чтоб не вписаться башкой в верхнюю плоскость, сместился к кабине бортстрелка. У Энрике левое плечо в крови, куртка изодрана, но вроде как живой, хрипит что-то на своём. Извини, браток, малость попозже с тобой займёмся. Хватаю ручку пулемёта, поднимаю казённик – ага, отстреляно меньше  половины ленты.
Блин, неудобно-то как наводить в позе крякозябры…
Ничего, ствол – в сторону синьоров понаехавших. Предохранитель уже сдвинут. Выжимаю спуск – и несколько крупнокалиберных пуль мчатся в сторону позарившихся на нас фашистов. Вторая очередь, третья… Вот четвёртая – точно, в цель! Отсюда видно, как тулово муссолиниевского вояки аж подкидывает над землёй, буквально разрывая на части. Зрелище не для барышень…
Хлопок по ноге снизу:
– Ола, камарадо пилото!
Гляжу – под крылом стоит, пригибаясь, чтобы максимально прикрыться фюзеляжем чернобородый мужик в желтовато-оливковом пальто и в берете с о звёздочкой на голове, в руке – уже знакомый мне польский карабин.
Наш.
– А, салуд, браток! Лезь сюда!
Держась левой за бортик кабины, наклоняюсь и подаю мужику вторую руку. Сообразительный! Хватается за неё и тут же оказывается рядом со мной на крыле. Тычу пальцем на Энрике:
– Херида. Аюда!
Ну правда – сообразительный помощник у меня образовался! На пару мы, кряхтя, вытаскиваем Росаса Кастельяно сперва на плоскость, потом бородач, спустившись на грязную землю, принимает раненого и, аккуратно его опустив, принимается колдовать с его плечом. Я же возвращаюсь к систематическому гроблению итальянских фашистов при помощи американского пулемёта. В процессе отмечаю минимум два попадания, хотя допускаю, что их было и больше, просто цели не успевали дёрнуться, а тихо-мирно отправились к своему еврейско-католическому богу, не создавая толкотни и паники.
Увы, но патроны закончились полностью. Пришлось вытаскивать пулемётный замок, спрыгивать с ним на землю и вместе с бородатым парнем перетаскивать Энрике через полуметровый заборчик. Потом – тридцатиметровый спринт пригнувшись с раненым до проволочного заграждения, затем ещё двадцать до бруствера – и падение живым мешком в скопившуюся на дне траншеи холодную жижу.
А потом было отражение атаки, где я стрелял из карабина погибшего интербригадовца.
Потом вторая атака – и я вдруг подтаскиваю квадратные коробки со снаряжёнными лентами к пулемётному гнезду, где вижу здоровяка-пулемётчика с очень знакомым, хотя и изгвазданном в грязи и копоти лицом. И только после соображаю, что это ни кто иной, как Степан Пивторачоботка, бывший махновец и бывший мелкий бизнесмен из Нью-Йорка вцепился в деревянные рукоятки «максимки».
Краткое приветствие, мгновения опознания, радостный хлопок по плечу – и я вновь бегу на пункт боепитания за патронами.
А потом эти сволочи притащили откуда-то гаубицы – и вот…
Это уже второй мой госпиталь на этот раз. Маленький снарядный осколок каким-то невыразимым способом ухитрился при взрыве угодить сзади-снизу в револьверную кобуру, пробить насквозь деревянные щёчки на рукояти «нагана» и, миновав почку, пройти мне сквозь брюшную полость и раскрошить нижнее ребро.
Больно, скажу я вам. А ещё больше – обидно: в небе уцелел, а чуть временно оказался в пехоте – и нате вам!
«И будет карточка пылиться
За грудой пожелтевших книг –
Сам в синей форме , при петлицах,
Невесте дела нет до них...»
Сперва меня доставили в полевой госпиталь интербригадовцев, который размещался в большой комнате одного из домов лесного заповедника. Там провели первичную операцию и положили в «палату». Кроватей нет абсолютно. На полу разложены двойные матрасы, застеленные чистым бельем. Есть дровяная печь, ее топят, поддерживая тепло. Это важно для бойцов, намерзшихся во фронтовой окопной жиже. Кроме специфических медицинских запахов, «ароматов» крови и гноя, в «палате» крепко пахнет бензином и спиртом: ими отмывают замасленные лица и руки раненым танкистам. Впрочем, «бронеходчиков» относительно мало. В основном сюда попадают пехотинцы, в основном с осколочными ранениями. Всё-таки от винтовочно-пулемётного огня хоть какая-то защита есть в траншеях, но там только передовые подразделения. Второй эшелон окопы рыть не любит – земля здесь – сплошной камень, а у республиканских солдат даже пехотная лопатка – большой дефицит, они ковыряются в почве зачастую при помощи штыков и собственных, загрубевших от мозолей, рук. Потому и стрелковые ячейки у них мелкие, а уж ходы сообщения мало кто видел. Вот и ловят осколки фашистских снарядов собственными спинами и ногами, уткнувшись под обстрелом лицами в грязь…
В Эскуриал меня увезли после обеда второго дня. Собственно, весь обед состоял из пахнущей чесноком картофельной лепёшки и половины чашки жидкого и мутного рисового супчика «без никто». Не лётный паёк, но и на том мучас грасиас!
Я было попытался идти своими ногами – не удалось. До раскрашенной в жёлто-зелёно-чёрно-серый, сливающийся с местностью, камуфляж, «санитарки» дотащили на носилках. Кузов – маленький и узкий, кроме моих носилок – ещё только три штуки, больше гнев лазит. Вот вроде бы Испания – западноевропейская страна, но дороги – почти как отечественные! И это в столичном регионе! Растрясло, пока доехали, так, что уже ничего не хотелось – только отпустите! Не отпустили.
Прооперировали ещё раз: русская женщина-военврач сказала, мол, «до свадьбы заживёт». Хотелось бы верить, и чтобы свадьба не через сорок лет случилась. Мне моё нынешнее молодое тело нравится, и то, что всякие сволочи так и норовят его испортить, крайне раздражает!
Лётчиков в госпитале мало, и мы тут временно. Я лично залёживаться не планирую: как почувствую, что дырки в организме затянулись – буду тикать отсель со страшной скоростью, ибо госпитальная атмосфера вводит в тоску и уныние. Крайне сочувствую медикам: как они это всё выдерживают – не понимаю. Никаких нервов не хватит сутки за сутками всю эту разлитую вокруг боль воспринимать. Вот ей-ей, в воздушной свалке всё гораздо легче воспринимается.
Кроме нас с Петей Угловатовым, в «лётчицкой» лежат двое испанцев – к сожалению, оба без сознания, и один француз. Впрочем, ни на одном понятном мне языке он не разговаривает, мы с лейтенантом на «френче» тоже не «парляем». Так что удаётся только понять, что звать его Пьер, фамилия – Бишо и он воевал с «алеманами» ещё в прошлую Мировую войну. На чём летал в Испании, как и где его сбили – объяснить по-человечески не может, хотя с помощью жестов (сложенные большими пальцами вместе растопыренные пятерни), слова «авион» и подражания авиамотору «вжжжжуу!» француз пытается иногда то-то эмоционально рассказать.
По коридору – шаги. Чёткие, уверенные, спорые. Да это к нам! Дверь в палату открывается, и с поскрипыванием входит человек-легенда. Скрипят хромовые сапоги, скрипит чёрной кожей пилотская куртка на «молнии», чёрные с лёгкой сединой волосы кучерявятся, выбиваясь из-под широкой испанской фуражки генеральского образца. На осунувшемся и обветренном лице с выдающимся, будто волнолом, «шнобелем» весело поблёскивают карие глаза:
– Здорово, герои-соколы!
– Здравия желаю, товарищ комбриг! – Лейтенант Угловатов попытался прямо в постели принять стойку «смирно»: видно, качественно их на строевой гоняли.
– Здравствуйте, Яков Владимирович. Или пока лучше – камарадо Дуглас?
Не понимающий по-русски Бишо только поднял кулак к плечу:
– Бонжур, мон женераль!
– Вольно-вольно, не тянитесь. У раненых героев свои привилегии.
Военный советник при командующем Fuerza Aérea de la República Española, не стал тревожить лежащих без памяти товарищей, обменялся с нами троими рукопожатием и, сев не край петровой койки, придвинул брезентовый солдатский ранец почему-то сизо-голубого цвета:
– Вот, парни просили передать. Ну и мы, штабные крысы , кое-чего в посылочку добавили. Там и бутылочка арманьяка в наличии – но только т-с-с-с! Глядите, чтобы доктор не засёк! Не то клизм вам повставляют скипидарных!
– Спасибо, товарищ комбриг…
– Ну вот заладил: «товарищ комбриг, товарищ комбриг»… Вернёшься в строй, Угловатов, – тогда и станешь «товарищкомбригствовать». А пока можешь обращаться: Яков Владимирович. Вон, как правильно товарищ сказал.
– Кстати, товарищ, – обернулся ко мне советник. – Вы меня узнали, а я вас отчего-то нет. Хотя в лицо всех советских пилотов знать обязан. Представьтесь!
Да, заметно, что дядька в армии с семнадцати лет и вся его напускная простота и демократичность – только для своих. А чуть что не так – сразу проявляются командные нотки, вот как сейчас…
– Рядовой первого класса в резерве Армии Соединённых Штатов Русанов Денис Пантелеевич, товарищ… комбриг! А в Испании – пилот-доброволец Первой Интернациональной эскадрильи. Раньше летал в эскадроне «Янки», крайние два дня до сбития – временно прикомандировывался к Двадцатой эскадрилье штурмовиков.
– А, так это ты тот самый асс-белогвардеец, который пятерых фашистов сбил? – При слове «белогвардеец» глаза Смушкевича неприятно сощурились.
– Обижаете, Яков Владимирович. Какой из меня белогвардеец? Эмигрант – это да, признаю. С братом в Америку сбежал. В двадцатые Советская власть дворян не жаловала, сами знаете. Вот брат и решил поостеречься, пока в России всё утихомирится. А лишних самолётов мне не приписывайте. Я только четверых фашистов сшиб, а ещё один «Хейнкель» мой бортстрелок Энрике Росаса Кастельяно свалил. А нехер было за нами гоняться!
– Ну-ну… Четыре – это тоже неплохо. У нас за меньшее ордена вручают…
– То-ва-рищ военный советник! Ну какие у Республики ордена? Премию за сбитых выплачивают – за это спасибо.
– Эмигрант… И что, аккуратно выплачивают?
– Ну, не день в день. – Я усмехнулся. – За последнего, которого восемнадцатого числа грохнул, пока задерживают. А три предыдущих оформлены, согласно прейскуранту. Я на эти деньги самолёт проапгрейдил. Теперь, конечно, придётся заново всё начинать…
– Что ты с самолётом сделал? – Не понял комбриг.
– Проапгрейдил. Ну, это в Америке так говорят… Улучшения произвёл, если по-русски.
– Что там улучшать?
– Много чего, товарищ военный советник. Пулемёты крупнокалиберные поставил, двенадцать и семь миллиметров каждый, фирмы «Браунинг». Движок «с рук достали», тоже американский, качественный. Стальные поджопники и бронеспинки установили сверхштатно – и бортстрелку, и на пилотском месте. Оно ж дело такое: Испания совсем недавно королевством была, вот у некоторых людей капиталистические привычки пока остались. Как у нас в России говорилось, «не подмажешь – не поедешь». Спасибо, что Советский Союз самолёты и прочее оружие поставляет – но мне-то пришлось сперва на «Бреге» полетать – я ж тогда всё проклял, а когда «Грумман» после госпиталя дали – готов был языком вылизывать машину! Она хоть и не новая – но и не загробное рыдание! На ней воевать можно!
А теперь вот опять безлошадным стал…
– Был бы лётчик толковый а самолёт найдём. А после победы что думаешь делать? В Союз не желаешь вернуться? Или обратно в свою Америку уедешь?
– После победы? Это когда фашистов разобьём? Хотелось бы в Испании остаться, здесь помогать хорошую жизнь строить. Вот только сильны гады, Гитлер с Муссолини им крепко помогают, а Лига Наций на это глаза закрывает… Трудно будет. А что до Союза… Вариант с включение в его состав Испанской ССР меня бы полностью устроил.
Эх, знал бы ты, товарищ Смушкевич, что меньше, чем через два года войска Франко войдут в Мадрид, а немногим позже и ты сам вляпаешься в подковёрные политические игры и будешь за это расстрелян. Сказать тебе – так не поверишь, да и «Кассандрой», пророчествующей несчастья, быть неохота. Так что обойдёмся пока такой вот бодрой сказочкой… Может, и сам я не доживу до весны тридцать девятого, а уж про май сорок пятого года даже и мечтать сейчас боюсь…
– Я тебя запомнил, эмигрант, если что нужно – обращайся.
– Есть обращаться! Обращаюсь! Товарищ Дуглас, повлияйте на здешнюю медицину! Нехай побыстрее комиссию проводят и обратно в эскадрилью отпускают! Поскольку я уже почти здоров, а какая болячка осталась – так Небо – оно любого вылечит!

XXI

Испания, аэродром Алькала де Энарес, вечер 1 мая 1937 г.

Фашисты – сволочи. Они явно вознамерились испортить нам праздник. Начали ещё вчера, до полуночи, устроив ночную бомбардировку. Никто не погиб, все самолёты также уцелели. Однако среди испанцев – бойцов наземного персонала – четверо раненых, трое – тяжело. Среди них – мой приятель Жозебо Ксалбадорес: стальной осколок угодил ему в правую ногу, размолотив коленную чашечку. В это время такое не лечится, скорее всего парню будут делать ампутацию. Кроме того, при бомбёжке враг уничтожил два грузовика, в том числе и автостартёр, развалили прямым попаданием домик-фотолабораторию и умудрились засадить полуцентнерную бомбу прямо в колодец.
Почти с самого рассвета Первую Интернациональную начали поднимать в воздух, чтобы приструнить чересчур активизировавшуюся вражескую авиацию, навалившуюся на республиканскую пехоту . И если добровольцы из интербригад и Ацеро Компаньяс Пятого полка , неся потери, всё-таки как-то умудрялись удерживать свои рубежи, то традиционно «забивающие» на рытьё траншей и даже одиночных ячеек «чёрно-красные» в большинстве своём к таким массированным авианалётам, подкреплённым артиллерией противника и атаками пехоты, оказались не готовы. Как следствие, анархисты массово бросали на позициях тяжёлое вооружение, а многие и винтовки, и драпали «в ту степь». Увы, единственный авторитетный командир, признаваемый всеми анархо-коммунистами – Дурутти, о котором отзывались с уважением даже испанские сталинцы – погиб при странных обстоятельствах ещё в прошлом ноябре, любого же другого, пытающего навести порядок, паникующие анархии бестрепетно слали хоть по-испански, но в известном всем в России направлении. Допускаю, что особо настырных «комиссаров» попросту стреляли: мне с неба таких столкновений было не видно из-за расстояния. Зато прекрасно можно было наблюдать проносящиеся в сторону Мадрида автомобили с двухцветными флагами и топающих туда же одиночек и группы «храбрецов» – численностью от пары человек до примерно взвода.
Где и из кого командование республиканцев сумело набрать заградотряды и чего стоило остановить этих горе-вояк и даже заставить их начать укрепляться – наверное, напишут потом в умных книжках учёные-историки. Наше дело – воздушная война и мы ей успешно занимаемся.
Сегодня у Первой Интернациональной эскадрильи – семь боевых вылетов за светлое время дня. Девять групповых воздушных боёв. Один погибший истребитель – Винсент Вальжан и трое раненых. Потеряно два И-пятнадцатых: Винсент сгорел вместе с самолётом, вторая машина разбита при посадке. При этом «в честь Первомая» на счету эскадрильи шесть сбитых: две «Подляски-Витворня Самолотув», один разведчик «Ромео Ро-37 бис», остальные – тридцать вторые «Фиаты». Странно, но ни одной германской машины из «Легиона «Кондор»» сегодня в небе не встретили. То ли гансы коллективно нажираются у себя в располаге в честь нацистской версии праздника, то ли – что вероятнее – немцев перебросили на какой-то достаточно удалённый участок. Впрочем, это тоже сомнительно: Мадрид у них в первоочередных задачах, и раз уж активизировано новое наступление с явной задачей на окружение и блокирование – то почему немецких союзников Франко посылают неизвестно куда?
Двое из полудюжины сбитых фашистов поделены между мной и Фрэнком Тинклером. У нас с ним идёт неофициальное «соцсоревнование» по сбитым, пока что я веду в счёте шесть-четыре . Но в зачёт идут только те воздушные победы, которые подтверждены официально и за которые выплачены тысячедолларовые премии. Так, сбитый мной восемнадцатого февраля «Фиат» на меня не засчитали, записав на кого-то из советских истребителей, даже не знаю, на кого, соответственно, сэкономив на награде. У Тинклера в апреле была схожая ситуация: Фрэнк сильно возмущался. Я к этому отношусь спокойнее: конечно, немного обидно, да и деньги – они не лишние… Но советским лётчикам премии вообще не выплачиваются, у них комсоставские оклады, начисляемые на денежный аттестат, которые получают семьи, плюс командировочные в испанских песетах, их можно тратить здесь. Зато в том самом бою восемнадцатого февраля защитники Республики свалили с небес целых одиннадцать фашистских самолётов из пятидесяти, потеряв пять машин и троих лётчиков. Лейтенант Угловатов и я остались живы. Выжил и мой бортстрелок, только в ближайшее время ему будет не до пулемётной стрельбы: пули разбили ему ключицу и порвали бицепс и трицепс на левой руке. Лечится парень до сих пор.
Одним словом, день выдался суматошный. Уже в сумерках все летуны собрались на коллективный ужин с добавлением толики хорошего вина и граппы для снятия стресса, совместивший в себе также завтрак и обед.
Не иначе, как с подачи кого-то из советских парней, наши поварихи нынче особо отличились, добавив к отличной праздничной паэлье ещё и русские голубцы с бараниной. Жаль, что найти к ним сметану в Испании невозможно: Европа-с…
Сидели, культурно кушали, общались. По чуть-чуть – что такое две бутылки на толпу? – снимали стресс от дневной воздушной карусели…
И вроде бы ничего не предвещало, когда в тёмном небе зазвучали моторы…
Торопливо залились зенитные пулемёты – но попробуй попади трёхлинейной пулей в летящий на пару километров сверху заточенный для бомбёжек агрегат…
Сперва вниз, к аэродрому прилетела небольшая фугасная бомба. Взорвалась. Затем вспыхнула резким, словно электросварка, светом, спускаясь на парашюте, бомба осветительная. И уже после этого с ночного неба стали опускаться белые прямоугольнички, размером с четвертушку бумажного листа. Много. Сотни, если не тысячи…
А гул самолётных двигателей удалялся, затихая в ночи…
Первой поймала фашистскую листовку наша «дочь эскадрильи», Франсиска Маркес.
Взглянула – и застыла на мгновение. Потом обвела всех растерянным взглядом, подошла к столу и протянула ей капитану Гарсия ла Калле. Впрочем, в этом не было необходимости: белые прямоугольнички всё сыпались и сыпались: на траву, на палатки для личного состава, на замаскированные сетями стоянки истребителей, падали и между мисками и кружками на доски стола.
Взял одну четвертушку. В синем свете запитанной от автомобильного аккумулятора лампочки увидел знакомую фотографию, перечёркнутую крест-накрест.
А ниже, жирным чёрным шрифтом напечатанное восклицание:
«!Stalin esta muerto!».
«Сталин мёртв!».

XXII

Испания, безымянный аэродром подскока, Арагон, вечер 4 мая 1937 г.

Я дурею, дорогие товарищи!
Дурею от редких, страшно противоречивых и необъективных, а потому и непонятных сообщений, доходящих из СССР.
Дурею от свихнувшихся англичан, во всеуслышание объявивших, что якобы по требованию «Комитета по невмешательству » полностью, с применением военного флота, авиации и минирования перекрывают Гибралтарский пролив, то есть вход в Средиземное море. Мало того! «Неизвестные» самолёты, если верить радионовостям, вчерашней ночью закидали с воздуха морскими минами пролив Дарданеллы, в результате чего уже подорвался какой-то греческий «торговец». Ответственность за это безобразие на себя пока никто не берёт. Турки бесятся, и в кои-то веки с ними солидарна Греция. Таким образом, доставляемые советскими морскими судами грузы потребуется либо везти вокруг Африки, либо с Дальнего Востока через Тихий и Индийский океаны – мимо совсем не дружественной Японии и кучи британских колоний, включая Индию, либо отгружаться в одном из трёх астурийских портов: Хихоне, Сантандере, Бильбао. Да только Астурия – это Северный фронт, она отделена от основной территории Испании, оставшейся под контролем законного правительства многими сотнями квадратных километров, захваченных фашистами. Да и что помешает в таком случае нагличанам – раз уж они настолько обнаглели – перекрыть и Ла-Манш? Если не минными полями, так тем же ВМФ? «У короля много», говорят они. А советский Краснознамённый Балтфлот, по чести сказать, сидит в луже под прицелом дальнобойных батарей, построенных при проклятом царизме на берегах Финляндии. Да и осталось от того флота не так уж много, хотя большевики всё-таки стараются, напрягая силы, привести его в относительно приличное состояние… Но вот не помню я что-то особо славных морских баталий во время приближающейся войны с белофиннами, да и в первые годы Великой Отечественной балтийцы замаялись отбиваться и огрызаться от разных мерзавцев. Дошло до того, что пришлось корабли в Неву прямо на территории Ленинграда заводить. Моряки – парни героические, но враги на море пока сильнее…
Впрочем, советским товарищам пока что не до походов кораблей вокруг Европы: хотя сообщения радио и прессы обрывочны, но уже понятно, что теракт на Красной площади был не единичной спланированной заранее акцией. Проскакивают упоминания, дескать, что-то неладно в Киеве и Свердловске. Обрадованные фашисты с вечера первого мая по утро третьего засыпали республиканские города и позиции воинских подразделений листовками «Сталин мёртв!». Но потом резко перестали. «Радио Коминтерна», а чуть позже и иностранные газеты озвучили: товарищ Сталин тяжело ранен, но жив врагам на страх и нам на радость.
Радость, разумеется, оказалась не всеобщей. Левацкая Рабочая партия марксистского объединения – в испанской аббревиатуре POUM – пропагандирующая «троцкизм без Троцкого», выразила поддержку «борцам со сталинской диктатурой в России». Мало того: на следующий день после московского теракта в Каталонии, где анархо-коммунисты и поумовцы пользуются наибольшей поддержкой, вспыхнул вооружённый мятеж против республиканского правительства .
На части предприятий в столице провинции рабочие стихийно начали забастовку. По всей Барселоне были возведены баррикады: это вообще самые популярные фортификационные сооружения в Испании. Траншеи копать местный народ категорически не любит, а вот перегородить проезжую часть всяким хламом – всегда пожалуйста! Вооруженные поумовцы и анархисты пробились в кварталы, удерживаемые Гражданской гвардией и коммунистическими отрядами, и в ночь с третьего на четвёртое мая в основном овладели Барселоной.
Во времена Гражданской войны в России тоже нечто подобное случалось: то муравьёвский мятеж, то григорьевский, то батька Махно перекидывается из союзника во врага, то белый капитан Орлов в белом же Крыму неудачное восстание устраивает… Полный сумбур! А всё потому, что у людей в головах разное понимание ситуации. Как в той хорошей песне: «много в поле тропинок», м-да… И каждый считает, что именно его правда – самая правильная!
Вот из-за этого сумбура во многом, думается мне, испанские р-революционеры и прогадили свою Гражданскую войну. Их лидеры – и нынешний Ларго Кабальеро, и Хуан Негрин, который должен его сменить на посту премьер-министра, – ни разу не наш Ленин и даже не Троцкий-Бронштейн, сильно пожиже характером и работоспособностью.
Сегодня в одиннадцатом часу эскадрилью построили по тревоге у здания штаба. Капитан Гарсия ла Калле сообщил, что «Ленинская дивизия» POUM, анархистская колонна  «Красное и Чёрное» и часть сто двадцать восьмой пехотной бригады избили и расстреляли без суда и следствия несколько десятков бойцов-лоялистов и пытавшихся урезонить политкомиссаров. Бросили свои позиции на Арагонском фронте и на грузовиках движутся в сторону Барселоны . Сколь-нибудь значительных отрядов, оставшихся верными законному правительству на этом направлении у Республики попросту нет, малочисленное сельское ополчение вооружено в лучшем случае винтовками и охотничьими ружьями вплоть до дульнозарядных «шомполок» , поэтому от крестьян не стоит ожидать сопротивления, тем более, что леваки не пытаются заниматься незаконными реквизициями. Хотя «чёрно-красные», случалось, этим и грешили, особенно в минувшем году в начале фашистского мятежа.
В общем, зачитали нам приказ: частью самолётов нанести удары с воздуха по свихнувшимся компаньерос, заставив отказаться от «похода на Барселону» и вернуться на фронт. Пилотов эскадрильи разделили по национальному признаку: советские лётчики и немногочисленные каталаны остались выполнять задачи по поддержке обороняющихся республиканских войск, а «американское крыло», французы и испанцы с полностью заряженными пулемётами, вылетели в Арагон.
Командование намеренно отказалось от использования против взбунтовавшихся частей бомбардировочной авиации: бросивших фронт бойцов желали не уничтожить, а остановить. Поэтому неприятная работа досталась истребителям.
На дозаправку приземлились сюда, «эрзац-аэродромом» послужил общественный выпас. Траву здесь, в основном, «состригли» овцы, заодно обильно усыпав землю характерно пахнущими катышками, самые крупные булыжники солдаты-пехотинцы экстренно повыворачивали из земли, засыпав образовавшиеся ямы и сволокли к краям условной ВПП. Так-то И-пятнадцатый – самолётик шустрый, при должном умении форсирующего на взлёте двигателя способен отрываться от земли, пробежав пятьдесят, а то и тридцать пять метров . Понятное дело, инструкциями такое «лихачество» не одобряется – но военная необходимость порой оказывается превыше инструкций.
Словом, аэродром подскока нам достался приемлемый. Вот только взлетать с него оказалось сложно. Выяснилось, что поблизости попросту нет авиационного бензина, аналогичного советскому Б-70. Вместо этого через полчаса после нашего приземления к «взлётке» подкатил знакомый по фильмам о войне советский грузовичок ГАЗ-АА с полным кузовом железных бочек с надписью «CAMPSA-Mexico ». Вот только огорчало число, которым были промаркированы бочки: «66». Автомобильный бензин для легковушек, вроде командирской «эмки»! И как на этом вот летать?
Всё-таки мы взлетели, забодяжив мексиканскую горючку с не израсходованными остатками и пусковым бензином ПКБ. Я заранее настроился на вероятное авиапроисшествие с заглохшим в полёте мотором и неизбежную – если повезёт приземлиться в целости – чистку и промывку свечей. Они, бедные, и так вечно все в нагаре, а тут ещё такая гыдота…
Мы уже подлетали к сельскохозяйственной коммуне Бинефар, когда изукрашенные чёрно-красными и просто красными флагами грузовики анархистов и поумовцев начали выезжать из её улиц на ведущую к Барселоне дорогу. Не то машин изначально не хватало, не то леваки по пути следования подбирали соратников-активистов в каждом городке и селе, но с воздуха было видно, как переполнены вооружёнными людьми кузова, а наиболее отчаянные едут стоя прямо на подножках и сидя на крышах грузовиков. Возможно, эмоциональные каталаны прихватили с собой и пулемёты – не заметил. Зато прекрасно видел, как то тут, то там стоящие в автомобилях бойцы вскидывают винтовки, явно стараясь выцелить наши «чатос». Видел и редкие вспышки выстрелов, благодаря про себя покровителя воинов и летунов за то, что анархи до сих пор не освоили зенитную стрельбу залпами. Чтобы оказаться сбитым одиночной пулей – это должно как-то очень по-особенному не повезти. А вот если таких пуль одномоментно прилетит с полсотни – тады ой, пишите письма мелким почерком…
Ну раз так, ребята-поумята, значит, сами виноваты. Не жалуйтесь…
Истребители выстроились в круг по-над колонной. Поочерёдно, один за другим, мы вываливались из небесной карусели, снижались перед едущей колонной и на бреющем полёте прострачивали каменистую землю, стараясь спервоначалу не зацепить едущих. К сожалению, не учли степень безбашенности участников «похода на Барселону», которые не пожелали внять предупреждениям – пусть и предупредительным очередям – и продолжали движение.
Пришлось работать жёстче. Не стану утверждать, что первым, психанув, влупил короткую по капоту головного грузовика – но именно после моей очереди автомобиль, затейливо вильнув, встал, разбрызгивая кипчток и пар из пробитого радиатора. После второго «карусельного» прохода стало видно, что подобным образом повреждены и вынуждены встать без движения пять-шесть автомашин, их пассажиры разбегаются в стороны, рядом лежат и копошатся несколько раненых. Остальные грузовики храбро разворачиваются и ретируются под защиту домов и сараев Бинефара.
Ну вот почему люди начинают соображать, что не стоило им барагозить, только получив трендюлей? Ребята, ну давайте же жить дружно! И у вас, и у нас враг один – фашисты! А вы прям как не родные…
Говорят, что выражение «Добрым словом и пистолетом вы можете добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом. Пуля очень многое меняет в голове, даже если попадает в задницу» принадлежит известному гангстеру Аль Капоне. Не знаю, возможно и так. Но вот то, что истребительная авиация, поддерживающая парламентёров, является серьёзным аргументом к взаимному согласию переговаривающихся сторон – как выясняется, непреложный факт. Мы совершили ещё один вылет к Бинефару. На сей раз обошлось без стрельбы. Леваки активно гуртовались на улочках коммуны, но желания тут же продолжить «марш на Барселону» заметно не было.
А затем нам объявили отбой готовности номер один. Настала пора прочистить свечи…

XXIII

Испания, Мадрид, 1 июня 1937 г.

Говорят, что обычай сиесты в Испанию завезли мавры. Вполне верю: у них там, на Аравийском полуострове и в Африке летом климат – как на адских сковородках. В Мадриде слегка попрохладнее, но только – слегка, засим часам к одиннадцати июльского дня людская активность на улицах и площадях почти замирает и оживляется приблизительно в шестнадцать-семнадцать. Мадридцы предпочитают пережидать самое пекло в помещениях: хотя кондиционеров в домах пока что не устанавливают, но здания здесь построены в основном из камня, с толстенными – до пятидесяти и даже восьмидесяти сантиметров толщины стенами, которые просто не успевают прогреваться от солнечных лучей. Внутри, конечно, душно – но тут уж деваться некуда: вентиляторы имеются далеко не у всех.
Но в кабинете зубного врача, который я только что покинул, вентилятор под потолком всё-таки крутился, и поэтому выход из здания на жару вызвал вдвойне неприятные ощущения. Я люблю тёплую солнечную погоду гораздо больше, чем сырую и холодную. Но «тепло» и «жарища» – понятия разные!
Резкие перепады температур далеко не всегда безобидны, и лётчикам, работающих в самолётах с открытыми кабинами, это хорошо известно. Именно взлетая с разогрето солнцем земли и работая в холодных слоях воздуха, я и умудрился застудить зубы. Как говорят в народе, «продуло» и в результате образовался болючий флюс на пол-лица.
В полевых аэродромных условиях справиться с этой дрянью «народными средствами» не удалось, вот командование и выгнало меня на три дня в Мадрид, в «отпуск по болезни»: езжай, мол, камарадо Русо, с глаз долой, не порть всем нервы – и чтоб вернулся в нормальном состоянии! А то твоей перекошенной морды не то, что сеньориты – козы крестьянские пугаются!
А чтобы два раза не ездить, Франц Кальт ещё и поручением озадачил: заехать в помещение «Мундо Обреро» и передать важный пакет заведующему бюро печати советского полпредства товарищу Маркову. Кроме того, парни – и пилоты, и техники – сочинили список на два листа: что купить в столице из всяких полезных мелочей. А куда деваться, если у местных селян на продажу имеются только продукты, вино да кустарно изготовленные ряднины и верёвочные альпаргаты. Последние, к слову, я уже давно приобрёл, используя в качестве «домашних тапочек»: носить, не снимая, американские армейские ботинки-бутсы – мягко говоря, тяжеловато, а шляться по здешней пампе после полётов босиком – неприятно из-за колючек и опасно: яд у тутошних змеек хоть и не смертельный, но укушенную ногу разносит жутко. Имел возможность понаблюдать…
Несмотря на войну и разного рода прошлогодние левацкие закидоны, торговля в Мадриде никуда не делась. Работали муниципальные и кооперативные (как их называют в Республике – «коллективные») магазины , и частные лавочки, функционировали рынки. Часть продуктов питания в госторговле продавалась по карточкам , но те же самые скажем, консервы, имелись на базаре по сто-стопятидесятикратной по сравнению с «карточной» цене. Вообще цены буквально на всё неприятно огорчали: взятые с собой песеты – в эквиваленте двухсот американских долларов, то есть почти трёх месячных средних зарплат в США – разлетелись почти полностью, причём были потрачены в основном на бытовые и «мыльно-рыльные» мелочи и пара купленных у старого букиниста на рынке книг: «Исторические трагедии» Эмилио Кастелара-и-Риполи  и неизвестно как оказавшаяся в Испании пушкинская «Капитанская дочка» издания ещё прошлого века, напечатанная со множеством «еров», «фит» и «ятей». Не будь томик «зачитан» в хлам – был бы знатной библиографической редкостью. А так – состояние почти макулатурное. Но хоть будет что почитать на родном языке – и то радует. Помнится, в Африке, где «настамнебыло», замполиты активно заморачивались снабжением контингента прессой и книгами из Союза: с каждым транспортом к нам доставлялись целые тюки газет и журналов военно-политической направленности и книг – как классики, так и из серии «Библиотечка журнала «Советский воин»». В Испании с этим грустно: советские лётчики, хоть и получают посылки с Родин и письма – естественно, прошедшие цензуру – но вот ни газет, ни книг из СССР я у них не видел. Этих парней официально тоже «здесь нет», ведь Союз якобы «не участвует» в этой войне…
Эх, сюда бы пару танковых бригад РККА, столько же смешанных авиадивизий и стрелковый корпус… Несбыточные мечты… А жаль…
Миновав очередную баррикаду из мешков с песком, наконец, добрался до многоэтажного здания, в котором размещалась редакция газеты испанской компартии «Мундо обреро». Обстановка внутри напоминала виденный когда-то ещё в той, будущей моей молодости кинофильм «Человек с ружьём», конкретнее – сцены в Смольном в дни Октябрьского восстания семнадцатого года. С поправкой на отсутствия того самого Ленина и бородача с чайником, а также более современную одежду на окружающих. Ну и женщин, в том числе молодых и красивых, на экране почти не попадалось, здесь же их было предостаточно. Оно и понятно: большинство испанских коммунистов сейчас на фронте, «слабый пол» их успешно заменяет.
Пришлось минут десять допытываться – с применением моего ломаного испанского и матерного русского (накипело!) – где, собственно, находится «камарада Маркео», пока суровая сотрудница в выгоревшем до голубизны моно со здоровенной кобурой «Астры» на поясе не привела меня к неприметной двери на третьем этаже.
За дверью оказался небольшой рабочий кабинет с задёрнутой белой шторой – от уличной жары – окном, письменным столом, двумя книжными шкафами, заполненными не столько книжными томиками, сколько распухшими картонными папками, тремя пострадавшими от времени и жестокого людского обращения стульями и висящей на стене большой картой Пиренейского полуострова, покрытой тактическими значками и утыканной бумажными флажками на булавках.
Хозяин помещения – стройный брюнет в светлом полотняном костюме без галстука, которого можно было бы принять и за англичанина, и за француза, если бы не редко встречающиеся у представителей этих народов большие мясистые уши со сросшимися мочками, сидел на краю стола, читая с огрызком карандаша в руках какие-то бумаги из раскрытой папки.
Услышав, как я вхожу, он тут же поднялся и отложил папку на стол.
– Здравствуйте! Что Вы хотели, товарищ? – его испанский язык оказался гораздо лучше моего уровня, но до скорости, с какой общались экспрессивные испанцы, всё-таки не дотягивал.
– Салуд! Камарадо Кальт велел передать камарадо Маркову, – показал я пакет, не передавая его в руки.
– Я – Марков. Давайте сюда…
– Документ!
Понятно, что вряд ли здесь будет кто-то посторонний, но всякое случается. Думаю, многие слышали анекдот про пациента принявшего за врача пришедшего проверить проводку в кабинете электрика. Так вот в жизни ещё и не такие казусы случаются – и это совсем не смешно.
– Всё верно, товарищ. Вот, пожалуйста…
В удостоверении сотрудника постоянного представительства СССР в Испанской Республике вклеена фотография собеседника и указано, что вот именно этот человек и есть «N.M. Markov». Хотя я на девяносто девять процентов уверен, что это псевдоним . Под собственными фамилиями здесь встречаются только такие, как мой предшественник в этом теле, русские эмигранты и их сыновья. В своей прошлой-будущей жизни, к слову, не знал, что таких «покрасневших белых» в Интербригадах довольно много: в советские времена просто не интересовался, а уже при РФ на глаза попадались только материалы о пошедших служить к Франко «беляках».
Передаю пакет адресату.
– Подождите, пожалуйста, минутку, товарищ…
– Русанов.
Секундная пауза – и уже по-русски:
– …Товарищ Русанов.
Взрезав конверт специальным ножичком, «Марков» быстро пробежал взглядом по тексту присланного документа.
– Да Вы присаживайтесь, товарищ Русанов, поговорим. Вас, кстати, как по имени-отчеству?
– Денис Пантелеевич.
– Ну а я – Николай Максимович, но лучше обращаться по фамилии. Так проще, без лишнего официоза… А ведь я вас помню. Это же Вы осенью на бомбардировщике франкистский истребитель сбили? Ещё ваш портрет в газете напечатали…
– Я. Только на портрете я не слишком-то похож. Да и посбивал за эти месяцы уже не только тот истребитель. И самого сбивали, на то и война.
– Тем лучше, Денис Пантелеевич, тем лучше. Авось враги не признают, если что случиться. Вы вот думаете, наверное, к чему весь наш разговор?
– Не думаю. Товарищ Кальт – мужчина серьёзный и без причины боевого лётчика вместо почтальона использовать бы не стал.
– Верно. Франц Генрихович прислал именно Вас не просто так, а для серьёзного дела… Закуривайте! – «Марков» протянул через стол раскрытый портсигар, наполовину заполненный коричневатыми сигаретами без фильтра.
– Благодарю, не курю. Бросил, ибо вредно для здоровья.
– Вот как? А я слышал иное . Ну да не суть.
А суть в том, что, по отзывам Франца Генриховича… и некоторых других товарищей… Вы, товарищ Русанов, обладаете рядом качеств, необходимых для работы в пользу нашей общей Родины. Вот: «смел, исполнителен, разумно осторожен, инициативен, отличный разведчик » – «Марков» отложил в сторону только что процитированное письмо Кальта.
– Там ещё должно быть указано: «бывший царский кадет, эмигрант и меркантильный тип, воюющий за деньги». Да и разведчик я, вообще-то, воздушный. А Вам… Николай Максимович… нужны, как я понимаю, разведчики другого профиля. И даже не столько разведчики, сколько информаторы?
– Не мне…
– Пардон, оговорился. Не Вам лично, а вашему ведомству.
«Марков» длинно затянулся сигаретой, явно обдумывая мой ответ.
– Да, лично мне многого не нужно. У меня и так всё есть.
«Ага, как в мультике: «есть свой дом, он тёплый. В нём одна комната и кухня». Вот только как бы «лохматость» не повысилась и не пришлось зимой на снегу спать. На Колыме, говорят, снега много. Про предателя-перебежчика «Орлова», который как раз сейчас тоже где-то в Испании, я по телеку передачу смотрел, как бишь его настоящая фамилия … Там говорили, что всех орловских подчинённых после его побега в Америку отозвали в Союз и устроили следствие по ним».
…– А вот Вам, товарищ Русанов, полагаю, нужно. И это нужное мы можем помочь заслужить. Например, советское гражданство и возвращение на Родину. А также серьёзное звание – ведь Вы, поступая в кадетский корпус, рассчитывали сделать офицерскую карьеру? В Советском Союзе офицеров нет, но командирские звания и связанные с ними преференции имеются. Опять же – боевые награды, а орденоносцев в СССР очень уважают…
– Уточните, товарищ Марков, один момент…
– Внимательно слушаю…
– ГРУ или ИНО ?
Снова короткая пауза на раздумья. Действительно, откуда лётчику-эмигранту знать, что означают эти абрревиатуры? Их и в Союзе-то не каждый рядовой гражданин в эти годы слыхал, хотя вроде бы и не гостайна.
– ИНО.
– Ну что же, …Николай Максимович… Я Вас понял. То, что Вы сулите – конечно, хорошо… Но расплывчато. Пока что надобно мне бить фашистов, а не чины с орденами на Родине получать. Так что оные чины откладываются на неопределённое время. И то – если будем живы к тому времени.
Вот что я Вам отвечу, …Николай Максимович… «Стучать» на своих боевых товарищей не стану. Почти уверен, что такого рода «информаторы» у вашего ведомства и без меня имеются. Что же касается сотрудничества после этой войны, скажем, при возвращении в Америку… Обсуждаемо. Но, как уже упомянуто, перед Вами – меркантильный тип, обретающийся в самой капиталистической из всех капиталистических стран. Потому при всех моих симпатиях к Советскому Союзу и безусловном уважении к НКВД – бесплатно работать не буду. Вот такая я сволочь.
– А кто говорит про «бесплано», товарищ Русанов? Я, например, тоже оклад получаю…
– Ага. И командировочные тоже… Но всё относительно.
Слыхал я как-то одну историю про одного сотрудника британской SIS . Он планировал жениться на дочери своего начальника, но прежде потребовалось послать его в одну ближневосточную страну. Вот начальник ему и выдаёт «легенду»: «Там вы будете работать в роли богатого белого путешественника, наследника английского лорда: снимете лучший номер в лучшем отеле, будете ездить на дорогом кабриолете и узнавать придворные тайны местного шейха». Тот, конечно, рад. И тут – бац! Поссорился со своей девушкой. Наутро приходят к нему громилы из силовой поддержки: «Вот что, «легенда» изменилась. Теперь ты – рядовой эмигрант, одноногий и одноглазый калека – жертва Великой войны. И узнавать тайны будешь, общаясь с завсегдатаями подпольных опиекурилен». Ну и вышибли тому глаз и оторвали ногу…
Так вот мне, товарищ Марков, предпочтительно, чтобы действовала легенда – и оплата – приближённая к первому варианту.
– Ну Вы и нахал, Денис Пантелеевич… Но – в своём праве. Давайте присвоим Вам псевдоним «Нахал»? – и лыбится, паразит такой.
– Нет, «Нахал» слишком сильно ассоциируется с моей скромной персоной. Давайте что-нибудь менее явное. Как Вам «Кызылбаш»?
– А почему «Кызылбаш»?
– А разве я похож на перса? Вроде бы нет. Да и голову хной не крашу. Ну, а какого цвета идеи в этой голове – об этом противника информировать не собираюсь. Официально я – простой наёмник, воюющий за деньги, причём деньги неплохие. Так что когда у американского правосудия возникнут ко мне вопросы – а они возникнут – всегда могу ответить: «Всё это – только бизнес, ваша честь! Ловкость рук и никакого коммунизма!». А о сотрудничестве с ИНО, надеюсь, никто там не узнает…
– Так Вы всё-таки согласны на сотрудничество?
– Вполне. Но, повторяю, предпочтительно после этой войны. Потому что сейчас самые ценные сведения, которые я могу предоставить, это количество патронов в магазине армейского «Кольта» и максимальная скорость устаревшего самолёта «Грумман» – но это в СССР и без того знают. А после возвращения в Америку придётся специально начать сбор нужной информации.
– А что, уже передумали остаться после войны в «Испанской Социалистической Республике»?
Про ИССР я упоминал только в беседе со Смушкевичем, правда, при свидетелях, так что утверждать, что именно он поделился с чекистами – стопроцентно нельзя…
– Уточняю: Советской Социалистической. В составе Союза ССР. Увы, это как раз те самые времена «чинов и орденов», о которых Вы упоминали и которые откладываются на некоторое время. Так что пока в ближайшей перспективе – Соединённые Штаты, а там будет видно.
К слову, товарищ Марков, я тут подумал о связи в будущем. Вы ведь со мной туда вряд ли поедете, значит, прибудет связник. Так вот пароль для встречи, который я уж точно никогда не забуду:
«– У вас продаётся славянский шкаф?
Ответ:
– Шкаф уже продан. Есть никелированная кровать.
Продолжение пароля:
– С тумбочкой?
Ответ:
– С тумбочкой! »

XXV

Испанское небо где-то между Мадридом и Гвадалахарой, 26 июля 1937 г.

Мы падали на строй «Юнкерсов» сверху. Четверо – на два десятка. Грустно воевать без радиосвязи…
Замечаю, как бешено затрепетали огненные снопики на дульных срезах пулемётов Тинкера. Несколько мгновений спустя вспыхнул и пошёл к земле идущий рядом с флагманом бомбёр: одна из очередей прошила бензобак. спикировав, я тут же зашел в хвост другому «Юнкерсу» и расстрелял его в упор, стараясь не наскочить на трассу заднего пулемёта. ЭмГэ-пятнадцатый – оружие серьёзное, больше тысячи двухсот выстрелов в минуту может выдавать. В случае чего разрежет «чато» как тортик ножиком… Немецкий бомбардировщик как бы завис в воздухе – и вот уже от него отделились три темные фигурки, над которыми футуристическими цветками наполнились купола парашютов. Спускайтесь, гансы, спускайтесь… Сегодня ветерок хоть и не сильный, но дует на юго-восток, на удерживаемую республиканцами территорию. Были б вы испанцами-франкистами, может и укрыл бы кто-нибудь из сельских богатеев. А вот «алеманос» и «итальянос» тут не любят крепко, особенно бомбардировщиков: хотя от этих мест до Страны Басков с заровненной с землёй в апреле лётчиками фон Рихтгофена Герникой  далековато, но на Мадрид «Юнкерсы» летают регулярно и слишком часто встречая отпор республиканских истребителей предпочитают сбрасывать бомбы куда попало, чтобы суметь унести «крылья, ноги и хвосты». А «куда попало» означает: попало на крестьянские поля, отары и жилища. Так что если попадутся гансы в руки здешних кампесинос, то вряд ли те станут передавать пленных республиканским властям. Сами ухайдакают, и хорошо, если просто пристрелят без мучений.
Строй немецких бомбардировщиков рассыпался. «Юнкерсы» со снижением устремлялись в разные стороны. Лишь восемь или девять машин, тесно сбившись в кучу и взаимно прикрываю соседей пулемётами бортстрелков, упорно пёрли к Мадриду. Однако атаковать их в эту минуту уже не было никакой возможности – свалившиеся со стороны солнца «Хейнкели» и «Мессершмитты» тут же накинулись на наш «американский квартет».
Карусель воздушного боя – словно пружина: она то сжимается, и тогда крылатые машины мечутся в узком кругу, чудом не сталкиваясь друг с другом: хотя правильнее говорить – враг с врагом, то внезапно точно центробежной силой разбрасывается далеко в стороны, и тогда небо вокруг кажется настолько чистым, спокойным, что не верится, будто вокруг – враги, а где-то рядом – свои. И тут же другая сила, центростремительная, вновь вбрасывает в круговорот перкаля, металла и пулемётных трасс.
Такой вот «центробежной силой» от моего самолёта оторвало ведомого. Неудивительно: всё-таки Маркес Санчес – пилот молодой и вообще: «интеллигенция». Вот и не удержался Хулио на своём месте – позади и чуть выше. Паршиво, конечно. Пока искал глазами ведомого – заметил перу «Ме-сто девятых», явно нацелившуюся зайти ко мне в хвост. Фиг вам! Резко, чуть ли не вокруг собственной оси, разворачиваю истребитель: спасибо товарищу Поликарпову и всем сотрудникам его КаБэ, а также инженерам и рабочим авиазавода! Конструкция «И-пятнадцатого» позволяет ещё и не такое маневрирование. Жаль, что только на горизонталях. Короткими, резкими очередями пытаюсь заставить ведущего фрица отказаться от атаки. Нет, немцы упёртые: отвернуть-то отвернули, но тут же, сманеврировав, пытаются достать меня сбоку. А пули-то у них, похоже, разрывные: отчётливо вижу клубочки дымов, тянущиеся пунктиром метрах в двадцати перед моей машиной.
Да что я, гимнаст, чтоб так кувыркаться? Задрали гонять, сволочи! После войны если останусь без работы – в цирк пойду, «сальто-мортале под куполом», блин! Публика в очередях за билетами давиться будет! Попались, гады, опытные… То есть я им попался…
Что всего грустнее – приходится отгонять гансов очередями, а ведь тут не игрушка на компе, патроны ни фига не бесконечные!
Краем глаза замечаю недалеко парасоль  с красной полосой поперёк киля и республиканской «трёхцветкой» на хвосте. «Девуатин Д-371», в начале войны такие были в нашей Интернациональной эскадрилье, но я их уже не застал – нас, американцев, перебросили на Центральный фронт из Страны Басков уже когда появились советские истребители. А «Триста семьдесят первые» передали в авиашколу, чтобы было на чём учить курсантов-авиаторов. Откуда он тут взялся и чего полез? «Мессеры» этого «Девуатина» сгрызут как семечку и шелуху выплюнут! Тут на «чато» выкручиваюсь только за счёт манёвренности машины и личного опыта, а он?..
А неизвестный республиканец – наш парень! Метров с двухсот, из невыгодной позиции послал длинную очередь в сторону немецкой пары. И даже почти попал: ведущий ганс вынужденно отвернул, чтобы не наскочить на встречные пули, и за ним, будто приклеенный, отвернул его ведомый. Спасибо, братка!
Чуть качнув испанцу крыльями, изворачиваюсь и спешно стараюсь отобрать у немцев высоту на встречных курсах. Но «Ме-стодевятые» имеют всяко больший «потолок» и пилоты там – не первый день летают. Так что удаётся только на краткое время сравняться. Понимаю, что сейчас они меня опять поймают, достаточно только разминуться, а ведь в небе это – быстро! Эх, где мой Су-двадцать седьмой! Нет его пока в природе…
Замечаю внизу моменты разорванного в клочки воздушного боя: трое «Хейнкелей» зажали ещё один «Девуатин», чуть дальше кувыркается вниз, к земле, дымящий немецкий бомбёр, две пары «Мессершмиттов» берут в «коробочку» «И-пятнадцатый»… И ведь ничем помочь не могу! Впереди – фашистский истребитель, вижу даже контур врага за стеклом фонаря кабины. Вдавливаю гашетку – н-на!.. И очередь осекается.
Жарко в июле в Испании. И самолётом управлять физически трудно, не зря нас кормят по повышенной норме. Никто не подумает ничего, узнав, как я вспотел сегодня. Да и не узнает никто… Долетался, «Денисио Русо»…
Ахервам! «И-пятнадцатый» – не «Сушка», но какие варианты? Тяну управление на себя и тут же подопускаю. Движок захлёбывается и обиженно глохнет, даже сквозь лётный шлем слышу, как трещат и плачут от боли лонжероны… Но всё-таки истребитель исполняет что-то, отдалённо напоминающее неизвестную никому в этом времени «кобру», но, не завершив фигуру, я умудряюсь уронить его сверху на «месса»…
Очнулся от холодной боли на лице, ветра, норовящего выдавить глаза. Падаю!
Падаю сам-один, без своего «чато» с боровым номером «семьдесят четыре». А ветер в лицо, значит, от скорости. Кое-как нащупываю вытяжное кольцо, выдёргиваю его – и секунду спустя ощущаю боль на внутренней части бёдер, резкий рывок и кувырок с мгновенной остановкой в воздухе. Это получается, падал я башкой вниз. Не, я понимаю: мы ребята крепколобые, в лётчики иные не идут – но протаранить башкой земную кору вряд ли получилось бы. А боль… Ну, динамический удар – это такая штука… Должно быть, в полёте или уже при падении как-то не так сместились ремни парашюта. Бывает… Вот только болит не только там – боль ощущается по всему телу. А так быть не должно. Или должно? Не знаю, я не доктор, и из самолёта в воздухе пока не выпадал. А может, меня ранило в бою, а я не понял?

XXVII

Испания, Валенсия, штаб Fuerzas Aéreas de la República Española, 8 октября 1937 г.

– Нет, камарадо Русо! Это невозможно! По заключению врачебно-летной комиссии ты не допускаешься к управлению самолётом не менее, чем в течении полугода! И даже тогда камарадос медикос должны тебя будут проверить!
Вот же зараза усатая! И ведь формально этот команданте прав: грохнулся я в крайний раз крепко, как жив остался – сам не понимаю. Спасибо парням из немецкого интернационального батальона имени Тельмана, заметившим, как я падаю на землю с разодранном пулями куполом парашюта, отыскали в траве и доставили в госпиталь Сорок пятой Интернациональной дивизии. Раненых там были сотни – за день до того интербригадовцы вышли из кровопролитного сражения под Брунете. Но мне местечко нашлось, равно как хватило лекарского умения и заботы республиканских медиков.
А когда я уже мог вставать и по стеночке, по стеночке осторожно перемещаться с костылём в госпитальную латрину , где, неожиданно для себя как-то встретил старого знакомца, бывшего махновского контрразведчика Степана Пивторачоботка. Порадовались встрече от души, но тискать друг дружку или ещё как физически выказывать приязнь не стали: Степан при наступлении на Виллафранка-дель-Кастильо поймал снарядный осколок, вскользь распанахавший ему брюшину и выломавший два нижних ребра, я тоже после не совсем удачного парашютирования имел динамическую контузию туловища и переломы ноги и обеих рук. Но нагутарились мы за следующие недели вволю, мешая мой русский с его суржиком. Ну а что такого? По сути-то один народ и один язык, все всё понимают.
А потом он уехал. После полугода боёв и походов, после госпитальных мучений, Питорачоботка выглядел немногим лучше ожившего покойника. Он поделился своим желанием уволиться из рядов Интербригад  и вернуться во Францию, где Марийка в одиночку маялась с доставшейся в наследства от деда с бабкой ферме. Ну что ж, не могу осуждать. Это я – что в прошлой своей, вернее, будущей, жизни остался одиночкой, что в теле Дениса Русанова являюсь сиротой. А Степан – он не сам по себе. Ему ещё нужно дочку окончательно на ноги поставить, а по-хорошему – и внуков от неё дождаться. «Плохо человеку, когда он один» … А учитывая приближающуюся в сороковом году гитлеровскую оккупацию Франции без крепкого отцовского плеча юной девушке, выросшей в Америке будет ещё опаснее. Так что уехал Степан – и пусть его!
А я вот уезжать не хочу. Во-первых, некуда, поскольку ни в Советском Союзе, ни в Америке не имею ни своего угла, ни родни, да и отнесутся ко мне по-нехорошему. В СССР – потому что «беляк-эмигрант», в США – потому что «красный», раз воевал за Республику. Во-вторых – не навоевался. Вернее сказать – не налетался! Лётчик, утративший Небо и по странной прихоти Судьбы или богов вновь взлетевший, пусть и провалившись на многие десятилетия назад – и что, опять потерять возможность летать? Не желаю!
В начале августа ко мне в госпиталь приехали парни из Первой Интернациональной эскадрильи. Приехали попрощаться. Емельяна Кондрата, нынче уже старшего лейтенанта, отзывали в Союз по программе ротации советских военных специалистов , а Тинкер с Пеком возвращались в США по собственному желанию. Выходит, налетались: на боевом счету Фрэнка сейчас уже девять сбитых самолётов врага , у Пека – полдюжины . А каждый сбитый Испанская Республика оплачивает щедро: по тысяче американских долларов, плюс ежемесячное жалование иностранного пилота – полторы. Парни возвращаются на родину если и не богачами, то весьма обеспеченными людьми. У меня – четырнадцать уничтоженных стервятников, но подтверждённых, за которые прошла оплата – только одиннадцать. Плюс последний «мессер», сбитый тараном. Но при таране развалился и мой «курносый», да и я сам надолго выведен из строя, так что премию могут и зажать – финансисты – они такие финансисты… Гобсеки Шейлоковичи, не сказать матом… Впрочем, если считать по меркам сорок первого года, «геройскую норму» я уже перекрыл с некоторым запасом .
Простились с ребятами по-хорошему. Кто знает, как жизнь повернётся? Может, ещё и свидимся когда… «В шесть часов вечера после войны» .
В сентябре меня, как выздоравливающего и почти ходячего вместе с ещё тремя десятками раненых, увезли в глубокий (по испанским меркам) тыл, разместив в главном госпитале Интербригад в Альбасете, что странно: наша Первая эскадрилья хоть и называлась – да и была в реальности – «Интернациональной», командованию собственно Интербригад не подчинялась. Впрочем, не мне высказывать претензии. Лечили и кормили здесь лучше, чем в прифронтовой зоне, хотя пайки были далеки от положенного по лётным нормативам. Ну так я пока и не летал, так что всё справедливо. И здесь-то меня и нашли.
Оказалось, что двадцать шестого июля я протаранил не просто «Мессершмит» какого-то, пусть и умелого, немца: им оказался командир истребительной группы J/88 Харро Хардер. Тот, спустившись на парашюте, умудрился не попасть в руки разозлённых крестьян, а сдался регулярным войскам Республики, те, малость попортив физиономию, в итоге всё-таки передали его «куда следует», а уж там его сумели разговорить: пел, как Берлинский народных хор !
Ну а поскольку «стране нужны герои» – меня и отыскали. В госпитале. И уж наградили, так наградили! Помимо Ордена республики с головой некой девицы в античном шлеме, мне был торжественно вручён автоматический пистолет «Астра-903», здорово смахивающий на знаменитый по фильмам о русской Гражданской войне длинноствольный «маузер» . Только на моей «Астре» умельцы выгравировали и даже позолотили герб республиканской Испании и надпись «premio a la valentía excepcional» , да и с перезарядкой дела обстояли лучше, чем на немецком прототипе: в комплекте к пистолету прилагались два съёмных магазина на двадцать патронов каждый.
Тем не менее, как говорила моя знакомая – ветеран войны, «ордена здоровья не заменят». И медикам из врачебно-лётной комиссии совершенно безразлично, чем там кого наградили: у них свои задачи и они из выполняют. Вот и мне выдали «чёрную метку» в виде белого листочка справки: «к полётам не годен, к строевой службе ограниченно годен в военное время». Радует одно, что срок бумажки – полгода, а за это время есть надежда малость подлечиться. Ну, или добьют окончательно: вокруг война, под бомбёжку и в тылу попасть можно, да и пистолерос «Пятой колонны» вовсю стреляют в спину республиканским офицерам и активистам профсоюзов и левых партий .
– Согласно инструкции, камарадо Русо, поскольку после двадцать шестого июля сего года ты находился вне своего авиационного подразделения и не производил авиационные боевые вылеты, вы не имеете права на получение повышенного ежемесячного жалования по категории «люкс», однако за тобой сохраняется право на недополученные премиальные суммы за сбитые самолёты, а также на ежемесячное жалование военнослужащего авиации наземной службы. Приказом от первого июля, кстати, тебе присвоено звание альферес, потрудитесь получить выписку в двадцать четвёртой комнате и приведите в порядок знаки различия! А то ходите, как рядовой-необученный, вы же офицер!
Вот же ж зараза! И ведь формально «тащмайор» прав: раз не летаю и не сбиваю, то «боевые» мне вроде как и не за что платить: мало ли, что в контракте написано. В нём про ранения ничего не сказано, пропустил я этот момент, когда в Нью-Йорке бумагу подписывал. На будущее внимательнее надо быть. А, что я себе-то вру! Всё равно бы в Испанию поехал, за возможность летать! Силы, перебросившие меня в нынешнее молодое тело и без того подарили почти девять месяцев полнокровной жизни – недостойно ныть и жаловаться на судьбу. «Мамлея» мне присвоили явно задним числом, прежде-то воевал вообще не имея воинского звания в испанской армии – рядовой первого класса, американский резервист – это вообще не в тему. А теперь по бумагам я – младший офицер, послать всех нафиг, развернуться и уйти уже не получится. Нет, можно, конечно, но последствия будут… неприятные.
– Камарадо команданте! Я – пилот, и пилот хороший! Прошу направить меня в боевую часть: летать я смогу! Камарадос медикос ошиблись в своём заключении. Они просто не знают русских пилотов!
– Невозможно. Тебе нужно выздоравливать. У Республики слишком мало самолётов, чтобы рисковать их потерять из-за плохого здоровья пилотов.
– Камарадо команданте! Во время Мировой войны русские офицеры Александр Прокофьев-Северский и Юрий Гильшер летали и дрались с алеманос вообще потеряв в боях каждый по одной ноге, с протезами! У меня обе руки и обе ноги на месте, а главное – фашисты пока не оторвали голову! Я должен драться – это долг мужчины и офицера.
– Да что я тебе, из кошелька самолёт вытащу?! Нет у меня его там! – Команданте даже вскочил с места, нависая надо мной с двухметровой высоты баскетбольного роста.
Из-за казённого канцелярского стола на паркетный пол кабинета со стуком свалилась лакированная толстая трость «тигровой» расцветки. Надо же, а ведь пока сидит – и не скажешь, что испанец – такая орясина! Здесь и люди ростом метр восемьдесят выглядят высокими по контрасту с основной массой. И если этот штабной раньше летал – а он летал, вон пилотский знак на кителе, ещё старый, с королевской короной над крылышками – то как он умудрялся помещаться в кабине? Там и мне-то не особо просторно – а я сантиметров на двадцать пониже.
Эх, был бы здесь знакомый мне комбриг – можно было бы попробовать через него воздействовать на этого упёртого! Но Смушкевича восемнадцатого июля отозвали обратно в Союз, получать заслуженные «плюшки»: точно помню, что звание Героя ему присвоили как раз после возвращения из Испании и получил три ромбика в петлицу вместо одного, «перепрыгнув» через звание комкора. Правда, в сорок первом всё равно расстреляют. А может быть, теперь уже и нет? После майских событий в СССР реально «почистили» заговорщиков среди военных: может, и не влезет Яков Владимирович во всяческие замуты и спокойно прослужит-провоюет до Победы? Классный же летун, да и администратор толковый, ну зачем ему подковёрные интриги?
– Слушай внимательно, альферес Русо. – «Тащмайор» успокоился так же быстро, как и психанул. – Дать тебе самолёт и пустить в небо – не в моей власти, да и не хватает у нас самолётов. Но смелых и упорных людей я уважаю. Поэтому сейчас направляю тебя в Четвёртую роту аэродромного обслуживания  командиром. Служба не простая, но необходимая. А через… Через три месяца – не полгода! – ты напишешь рапорт на повторное прохождение лётной комиссии. Надеюсь, за это время твоё здоровье станет лучше, а советские товарищи помогут Республике с самолётами. Это единственный вариант что-то сделать. В ином случае пойдёшь из авиации в пехоту, а с твоими травмами там тебя в лучшем случае отправят в подразделения снабжения, командовать обозом. Понял?
– Так точно. Понял.
– Если понял – марш в комнату номер двадцать четыре. Там получишь выписку из приказа на получение денег, с ней – в финансовый отдел. Там недалеко, куда идти – покажут. А после – возвращаешься ко мне – и получаешь у меня письменный приказ и направление в РАО.
– Слушаюсь, камарадо команданте!

XXIХ

Испания, провинция Нижний Арагон, аэродром Сарион, 25 декабря 1937 г.

Ну что за свинство! Снова разбудили!
На одной силе воли отрываю лицо от подложенных «для мягкости» на столешницу из досок, положенных на пустые ящики из-под пулемётных патронов и пытаюсь сообразить, кто опять припёрся. Десятый день удаётся урывать сон только такими вот обрывками, то в своей палатке-«кабинете», то – гораздо реже – в кабине приданной роте «полуторки» ГАЗ-АА. Реже – потому что «бездельничает» грузовичок только ночью, а в тёмное время суток у нас, баошников, отбой вовсе не наступает: нам приходится носиться, аки электровеникам, дабы обеспечить предстоящие дневные вылеты. Вообще-то днём мы десять дней подряд делаем то же самое – но днём и автотранспорт на аэродроме отнюдь не отдыхает: аэростартёр помогает выпускать в небо самолёты, «полуторка» мотается по скользоте горных дорог то за провиантом, то за горюче-смазочными, то за боеприпасами для пулемётов и наконец-то выделенной «щедрым» командованием пары английских семидесятишестимиллиметровых зенитных орудий Q.F. 3-in 20cwt образца 1904/1914 годов. После окончания Первой мировой войны британские сэры-пэры отправили пушки в Канаду, а уж тамошние интенданты «за долю малую» оформили продажу тринадцатифунтовок якобы туркам, а по факту – испанским республиканцам. Верно говорится: ««Кусок» – это не звание и не национальность – это диагноз. Неизлечимый». Нет, пушки-то по нынешним временами вроде как и неплохие, хотя морально и подуставшие, и даже снаряды к ним подходящие на складах имеются, грех хулу наводить. Вот только у канадцев они стояли на кораблях в качестве орудий ПВО, и к нам их привезли в комплекте со станками-тумбами, которые необходимо устанавливать стационарно . Наш главный артиллерист, бывший сарженто мексиканской армии  и бывший же офицер дашнакских войск, сумевший после эмиграции получить американское гражданство Акоп Акопян, весь изошёл на ругачки на пяти языках, вместе со своими бойцами оборудуя и маскируя орудийные дворики, «полевые» склады боепитания и ходы сообщения. Ну, про крепость испанской земли я уже устал напоминать – а они её долбят кирками и совковыми лопатами, привлекая к этому делу и бойцов моей роты. Характерно, что солдат, служивших в регулярной артиллерии при короле у Акопяна всего трое. Остальные – бывшие милисианос-добровольцы. Парни, конечно, они рабочие и – теоретически – к технике привычные, да ещё и крепко мотивированные, но даже с обычными винтовками управляющиеся… не очень. А зенитная трёхдюймовка – она гораздо сложнее в освоении. Да и тяжелее во много раз: с виду тонны на полторы тянет .
Вот и приходится урывать сон по крохам. А тут опять прибежали и будят! Ироды.
Ну точно, ирод – Хуан Крузейро Лянча, вьюноша со взором горящим. Потомок древнего рода идальго, обнищавших до неприличия ещё во времена Хосе Бонапарта , накануне мятежа – студент-правовед, второкурсник, разругавшийся с роднёй по идейным соображениям и вступивший в ЮСУ . Ограниченно годен к службе в военное время, ибо страшно близорук. В моей роте совмещает обязанности связиста-телефониста и писарчука: то по столбам карабкается, устраняя порывы проводов, то ведомости заполняет каллиграфическим почерком. Собственно, только за делопроизводством его и можно увидеть, сидящим смирно – так-то он постоянно носится, как под хвостом скипидаром смазанный, как говорят испанцы. Уж больно непоседлив.
– Салуд, Хуан! Зачем прибежал?
– Камарадо альферес! На горе шпион! Надо бежать! Надо поймать!
Парень тараторит так, что мне трудно его нормально понимать. Всё-таки испанский язык освоить за год во всех тонкостях сложно, поэтому при мне желательно разговаривать спокойно и размеренно, а не «трещать сорокой радостной».
– Не спеши, Хуан! Объясни спокойно: почему ты решил, что там шпион? И на какой именно горе? Аэродром находится между двух хребтов, там несколько вершин.
– Там сигналы! Много раз сигналы кто-то подавал! Я знаю, нас учили – у моряков есть такое – телеграф, только без проводов!
– Радиостанция, что ли?
– Нет! Телеграф! Блестит, потом не блестит – и так много раз.
Блестит – не блестит… Вроде крутится что-то такое на кромке памяти – но вроде бы сам ни с чем подобным не сталкивался…
Но наша РАО помимо поддержания работы аэродрома должна ещё и караульную службу нести, даром, что на восемьдесят пять процентов в моём подчинении нестроевики и выписанные из госпиталей «восстанавливающиеся» ранбольные. Так что если в горах действительно кто-то кому-то сигналил – это надо проверить. Вокруг война, мало ли что…
Встаю, привычно пригибаясь, чтобы не задеть головой крышу палатки, нахлобучиваю пилотский шлем – не лето, чай, менингит заработать легче лёгкого – и кому я тогда буду нужен с напрочь простуженной думалкой?
– Боец Крузейро Лянча! Пойдём, покажешь, где ты этот «телеграф» видел!
Время – шестнадцать с копейками по местному. Сгущающиеся сумерки усугубляются висящими над горами тучами, лениво роняющими снежинки. Скоро следует ожидать возвращения парней с крайнего на сегодня вылета: пилоты прикрывают бомбардировщики, работающие по франкистским укреппунктам в Теруэле – зданиям католической семинарии, отделении Испанского банка, гражданской администрации, – то по пытающимся их деблокировать войскам генералов Варелы и Аранды. Если верить метеорологам, с завтрашнего дня наступит ясная солнечная погода – и тогда жди авиацию «Кондора»…
– Вон там, камарадо альферес! На горе блестело! – Хуан вытягивает руку, указывая направление вверх по склону, примерно по хребту. Гора в этом месте не самая высокая, метров триста восемьдесят, может, четыреста, но склон крутоват. Подняться можно и без всяких альпинистских приспособлений, вот только сейчас зима и склон этот местами обледенел и покрыт снегом. Может, ну его? Нет, нужно всё-таки проверить, что там за «телеграф» такой…
– Камарада Вальеха!
На мой зов практически сразу появляется бригада  Вальеха Нуньес. Тоже, к слову, Хуан. Этих Хуанов в роте, наверное, процентов тридцать – очень популярное у испанского простонародья имя.
– Звал, камарадо альферес? – Бывший мадридский строитель, с чинопочитанием и субординацией был не в ладах, зато имел большой организаторский талант. За год с небольшим из простого милисиано, избранного товарищами в первые дни фашистского мятежа командиром группы, он прошёл ступеньки кабо и сарженто и не был направлен в офицерскую школу только в силу своей вопиющей неграмотности. То есть подпись-то свою Хуан нарисовать мог и посчитать до ста – тоже, но на большее парня не хватало. Что поделать: сирота, чей отец был мобилизован и погиб в Анвальской битве , а мать годом позже скончалась от туберкулёза, с десяти лет «тянул» всю семью – младшего брата и двух сестёр. Тут уж не до учёбы было… К офицерам, даже республиканским, Вальеха относился скептически, я оказался одним из немногих исключений: во-первых, лётчик, во-вторых, лётчик с крайне редко встречающимся Орденом Республики и в-третьих, лётчик, защищавший его родной город и сбивший – официально – целых одиннадцать фашистских самолётов.
– Звал. Вот что, камарадо бригада: боец Хуан Крузейро заметил на горе подозрительные вспышки. Возможно, это сигналил своим хозяевам франкистский шпион. Назначь двух солдат с винтовками и пусть огни вместе с Крузейро поднимутся к тому месту и всё внимательно осмотрят. Если никого не окажется, приказываю устроить засаду и дожидаться шпиона в течение суток. Надо постараться поймать его живым и доставить на аэродром. Вопросы есть?
– Всё понятно, командир. Сделаем.
– Стоп. Это был первый приказ. Теперь второй, не менее важный.
– Слушаю, камарадо альферес.
С завтрашнего утра метеорологи обещают установление ясной, солнечной погоды. Это значит, что алеманос авионес могут долететь и до Сариона. Наша задача – не дать им обнаружить аэродром и наши самолёты и нанести удар. Не перебивай! – остановил я попытавшегося что-то вставить бригада. Беда с этими штатскими, пусть даже и надевшими форму. Вальеха ещё из лучших… – Чтобы не быть обнаруженными с воздуха, нужно замаскировать взлётно-посадочную полосу. Замаскировать надо под фруктовый сад. На снегу круги выложим из угля: с большой высоты фашисты примут их за кроны деревьев. Когда снег сойдёт, круги на земле попросту выжжем. В центре аэродрома поставим грузовик, на котором необходимо сделать макет садового домика. Когда наши самолёты будут взлетать или возвращаться из боя, грузовик будет отъезжать в сторону, в остальное время заезжать назад. И вот ещё что: пусть солдаты найдут небольшую сосну и посадят её в бочку, а бочку поставят в прицеп грузовика .
– Камарадо альферес! Алеманос не дураки, они же увидят, куда возвращаются наши самолеты и начнут здесь бомбить всё подряд!
– Верно. Алеманос не дураки, но и мы головой не только едим и носим шапки. В километре отсюда нужно оборудовать ложный аэродром. Для его обслуживания выделим пять-шесть человек, которые при воздушных налётах врага будут при помощи верёвок перетаскивать макеты самолётов, как будто они собираются взлететь, имитировать панику и поджигать бочку с бензином, от которой будет взрываться один из макетов. А для пущей убедительности я договорюсь с командирами эскадрилий и сбор истребителей при взлёте и посадке станет проводиться именно над ложным аэродромом. Работы предстоит много, поэтому – приступайте прямо сейчас.
Исполнять!
– Слушаюсь, командир!
…И понеслось оно по кочкам… Забегая вперёд, скажу: при налётах фашистской авиации на ложный аэродром за следующий месяц было сбито три «Хейнкеля-111», а настоящий аэродром ни разу не подвергался бомбёжке.
Что же до предполагаемого «шпионского телеграфа» – обнаружили и его. Только на склоне оказался не злонамеренный гад из «Пятой колонны», а… Яма. Но не просто яма, а яма, в которую кто-то, вероятно, кто-то из местных священников, припрятал церковные ценности, включая распятие из слоновой кости, дарохранительницу и статую Санта-Марии вместе с приносимыми по тянущейся ещё с языческих времён традиции дарами – одеждами из парчи и шёлка и витражом-триптихом с изображением казни Христа. Сверху это всё было накрыто холстом, но осенние ливни, видимо, смыли прижимающие холст камни и тонкий слой земли, а ветер принялся трепать ткань. Вот испанский комсомолец Крузейро Лянча и принял блеск витражного стекла за сигналы шпионского оптического телеграфа… Как вспомню, сколько бумажек пришлось заполнять из-за передачи этой находки в музей – начинаю испытывать к местным клерикалам «такую личную неприязнь»… Ну не люблю я писанины!

ИНТЕРЛЮДИЯ

Республика Франция. Париж. 13-15 марта 1938 г.

Золотой зал Елисейского дворца был великолепен. Высокие потолки восемнадцатого века создавали ощущение тщеты людской, зеркала, встроенные в покрытые позолотой стены зрительно увеличивали объём помещения, старинные кресла с голубой обивкой позволяли вести комфортную беседу.
В креслах – двое: премьер-министр Франции Леон Блюм и председатель Совета Министров Испанской Республики Хуан Негрин Лопес. Переводчик им не нужен: Негрин хорошо знает несколько языков, включая французский.
– …Поймите, мсье Блюм: ситуация близка к катастрофической! Мятежники рвутся в Теруэль и бои идут уже на окраинах города ! У них подавляющее превосходство в живой силе, артиллерии и авиации. Вы, как премьер-министр – социалист, не можете не понимать, что их победа на севере республики делает поражение социалистических реформ неизбежным. И тогда в преддверии большой европейской войны Франция оказывается между двух огней: на востоке – Германия, на юге – националистическая, союзная Германии Испания Франко…
– Неприятная перспектива…
– Очень, очень неприятная, мсье Блюм! Боюсь, что без помощи братского французского народа она станет неизбежной максимум через полгода!
– Не уверен в сроках, но… что бы я мог сделать для Испании, сеньор Негрин?
– Это просто, мсье Блюм: в первую очередь – открыть границу. Сейчас из-за морской блокады много важных для обороны Испании грузов, в первую очередь, советских, застряло в портах Марселя и Гавра. Если будет открыта граница между Францией и Испанией, эти грузы можно будет переправить к нам.
А во вторую очередь я, от имени легитимного правительства Испанской Республики прошу направить через границу войска и плюс к тому – продать вооружение. Несколько регулярных дивизий французской армии – три, максимум, пять станут вдоль демаркационной линии для того, чтобы можно было начать переговоры с Франко…
– Но Франсиско Франко не признаёт власти республики и требует безоговорочной капитуляции Народной армии, насколько я знаю…
– Увы, так и есть. И поэтому, в качестве дополнительного способа воздействия на мятежников, Испания просит продать также артиллерию и боевые самолёты. Скажем, двести артиллерийских орудий и средних крупных калибров – разумеется, со снарядами – и хотя бы сто пятьдесят истребителей!
Наступила томительная пауза. Блюм и Негрин молча дымили сигаретами. Наконец, Леон Блюм, один из лидеров французского Народного фронта и одновременно с тем – «отец» политики невмешательства, решился:
– Хорошо, сеньор Негрин. Франция откроет границу. Прямо сегодня. Но остаётся ещё одна проблема: иностранцы! Слишком много иностранцев воюет сейчас по обе стороны фронта. И вы должны понимать: это не может не вызывать нашей обеспокоенности. Франции не нужна Испания, союзная Гитлеру – но и коминтерновская Испания нас – как ваших соседей, не устраивает. А коммунистов среди иностранцев чересчур много, в том числе и коммунистов французских. Вы можете гарантировать их вывод в разумные сроки?
– Конечно, мсье Блюм! Испанское правительство неоднократно это гарантировало, но только наравне с выводом иностранных войск нашими противниками.
– Ну что же… Пятнадцатого марта будет созвано заседание Постоянного комитета национальной обороны Франции. На заседании будет обсуждаться вопрос о возможном прямом военном вмешательстве в Испании.

***

День спустя, пятнадцатого марта тридцать восьмого года в том же Елисейском дворце, но уже в ином помещении – Салоне мадам Помпадур – проходило заседание по вопросу о введении французских войск в Испанию и о возможности продажи правительству Испанской Республики боевой техники. В нём, помимо премьер-министра, приняли участие министры обороны, иностранных дел, авиации, флота и начальники генштаба и штабов родов войск. Леон Блюм в своём выступлении предложил объявить Франко ультиматум и потребовать от него в суточный срок отказаться от использования иностранных войск. Если же он этого не сделает, премьер предложил напрямую вмешаться в войну в качестве «третьей силы».
Его поддержал начальник генерального штаба Франции генерал Морис Гамелен, отвечающий за модернизацию и реорганизацию французских вооружённых сил. Он прямо отметил в своем докладе, что победа Франко представляет собой большую угрозу для национальной безопасности Франции.
– Уважаемые мсье! Как всем вам хорошо известно, минувшая Великая война проходила, в первую очередь, по северо-восточным и восточным департаментам Французской Республики . И следы той войны сохранились до сих пор. Все мы понимаем, что впереди – новая европейская война. И мы поддерживаем усилия французского правительства оттянуть её начало на максимально долгий срок. Но, господа, ситуация такова, что если мы не вмешаемся локально в испанскую гражданскую войну, то авиация и морской флот Германии и Италии получат возможность ударить в случае большой европейской войны по незащищенному юго-западу Франции. Да, сейчас граница с Испанией пока ещё контролируется войсками Испанской Республики, это так. Но, господа, ситуация в Испании для нас очень и очень неприятна. Там, помимо солдат воюющих сторон, что понятно, сражаются друг с другом и иностранцы. А именно: четыре полнокровных дивизии итальянской армии – пусть вас не смущает фиговый листок «экспедиционного добровольческого корпуса» – это именно итальянская армия, постоянно получающая пополнения вместо выбывших в боях; семь так называемых «интернациональных бригад», хотя по большей части и сформированы из испанских призывников, но около тридцати процентов там – иностранцы; германский «Легион «Кондор»», через который путём ротации пропущено около двадцати тысяч лётчиков, зенитчиков, танкистов – то есть очень ценных военных специалистов. Ну и несколько батальонов португальцев – также считающихся «добровольческими». И это мы ещё не рассматриваем испанский «Иностранный легион» и марокканцев: они структурно входят в состав воюющей армии. Плюс около двухсот боевых кораблей Италии различного класса. Правительство Испанской Республики согласно вывести из страны всех иностранцев из «интербригад», но при этом требует одновременного вывода всех иностранцев с противной стороны. Мы считаем это приемлемым решением. Однако правительство Франко заявляет, что считает достаточным, со своей стороны, вывод только трёх тысяч иностранных солдат – при условии полного вывода иностранцев у «красных».
Мсье премьер-министр предлагает ввести в Испанию три французские дивизии для создания демаркационной линии между воюющими сторонами. И он – прав! Это, во-первых, покажет всему мировому сообществу, что Франция вводит войска не для продолжения войны, а именно для прекращения огня. А во-вторых, прикроет от подлого удара юго-запад нашей страны, куда, как вам известно, господа, было переведено много военных заводов…
…Шестнадцатого марта тридцать восьмого года первый французский пехотный батальон перешёл границу с Испанией…

XХXII

Испания, аэродром Альфес, Испанское небо, 2 апреля 1938 г.

Уже сколько я в Испании – и только теперь вижу нормальный аэродром: с асфальтированной ВПП, «колдуном»-ветроуказателем и даже зданием диспетчерской. Да что там диспетчерская! Здесь даже зал ожидания для пассажиров имеется! Правда, по военному времени пассажиров в нём не бывает: лишённые стёкол окна заложены мешками с песком, а внутри стоят койки для лётно-подъёмного и технического состава. Мы на них отдыхаем.
На Альферес, аэродром неподалёку от Лериды, базируемся мы, истребители, и бомбардировочная эскадрилья «Катюш»-СБ. Фронт тут не очень далеко, поэтому бомбёры летают бомбить, мы, соответственно, их прикрываем. Очень удобно: вылетаем вместе, нет необходимости ожидать СБшки где-то по дороге.
Удивительное дело: летаем мы второй день, трижды сталкивались в воздухе с франкистами – и ни мы, ни они в результате потерь не имеем. Так-то дырки в плоскостях и фюзеляже привозим, не без того – но ни одного сбитого за минувшие два дня самолёта нет. Как-то получается не подпустить врагов к бомбёрам – хотя сбить «Катюшу» – это тоже нужно уметь. Удивительно живучая машина, спасибо конструкторам!
Время обеденное, со стороны «аэровокзала» ветерок доносит ароматы паэльи и каталонского супа-пюре с бобами. Ничего, потерплю. Мы с Хуаном Мачадо сейчас – дежурная пара, а потому сидим в кабинах наших «чатос», прикрываемые от солнца только сетками Симингтона. Между самолётами «запекаются» в кабине автомобиля-стартёра парни из здешней РАО. Никуда не денешься – И-пятнадцатые с полпинка кнопкой не заведёшь, нужно сперва пропеллер раскрутить. Дежурить с работающими моторами никто не даст: никакого бензина не хватит и ресурса движков, к слову, тоже. На построение парами вместо троек республиканская авиация перешла ещё в начале февраля из-за больших потерь в боях над Теруэлем: слишком часто в них лётчики «Кондора», используя почти постоянное локальное превосходство в силах, отбивали от звеньев ведомых и сшибали их с неба. Вот и пришлось перестраивать тактику.
Из «полуторки» выскакивает боец в стянутом до пояса из-за жары комбинезоне, кидается заводить свою «бурбухайку» кривым стартёром. Чего это он? А, вдалеке, возле «зала ожидания», крутят флажками: «Заводи!», а из дверей выскакивают и бегут в сторону своих истребителей обедавшие внутри летуны. Значит, либо служба ВНОС, либо просто с линии фронта из пехоты телефонировали: от Сарагосы снова летят фашисты. Нужно встречать. Эх, когда же, в конце концов на самолёты поставят радио? Всем хороши «курносые», но раций в них нету и пулемёты слабоваты, вот и мучимся…
Пока боец завёл ГАЗ-АА, пока подъехали и запустили пропеллер мне, пока я взлетал и выходил на круг, ожидая самолёт Мачадо – почти три минуты долой. Развернулись на юго-запад, встречать фашистов. Внизу, на аэродроме, пилоты занимают свои места в кабинах, запускаются моторы, машины выруливают на взлёт… Это всё важно, но это – время! Наша с Хуаном задача – его парням предоставить. Потихоньку идём с набором высоты: пока вражеских самолётов не видно. Хотя… Вдалеке, на фоне неба, поблёскивают серебристым крестики… Тоже забрались повыше, гады, надеялись, что их не заметят. А вот заметили и нам сообщили. Качаю крыльями для ведомого: «Делай, как я!» и лезу вверх. Это – Небо, здесь кто выше – тот и выжил… А помирать мне никак нельзя, в другой раз и не повезёт…
Сблизились. Да, «весело»: фашисты постарались: впереди порядка двадцати монопланов с обрубленными «носами»: «Бреда Б-65». Не то в варианте штурмовика, не то бомбёра – отсюда не понять. Полагаю, что второе. И прикрывают эту красоту штук двенадцать «Фиатов». И это плохо. Потому что нас с Мачадо всего двое… Эх, пропадай моя телега – боевой велосипед!

***

«Делай, как я!». Пользуясь преимуществом в высоте, проскакиваю мимо «Фиатов» к «бредовому» построению и с хода, приблизившись метров на сорок, даю очередь сверху по кабине камуфлированного «охеревшего» итальянца. И что характерно – попадаю. Проскакиваю строй насквозь, выворачиваю, оглядываясь: Хуан держится позади. Молодец, ола! Ведь второй день всего со мной летает. Наше нападение испортило итальянцам всю гармонию: один самолёт выпал из строя, дымя, разворачивается назад: жаль, пули мимо пилота прошли, теперь вернётся. Остальные бомбёры всполошились, из-за своего темпераментного характера ударили из курсовых пулемётов в пустой след.
Изворачиваемся и снова, теперь уже снизу-сзади атакуем построение. Опаньки, истребители сопровождения, наконец, среагировали и кинулись помогать своим. Жаль, что не все: полдюжины так и остались наверху. Ну да ладно: коротко бью по ещё одному «Б-65» и вижу, как пули уходят ему в фюзеляж. Краем глаза замечаю, как в тот же самолёт лупят пули Мачадо, лохматя итальянцу хвост. Красава, парень! Бесхвостые, конечно, летают – но всё больше по вертикали, с неба на землю…
Мы снова поверх бомбардировщиков – но теперь уже стало не до сук: сверху и позади нас образовались «ЦР-32»: бравые пилоты Муссолини сильно обиделись за своих коллег и явно решили наказать отбитых на всю голову «красных». Нет, ну не наглость: вдвоём атаковать толпу, да ещё и сшибить с неба парочку бомбёров?
Я их чувства, конечно, понимаю… Но и подставляться под пули желания никакого: через несколько минут должны подлететь отставшие ребята и тогда станет немножечко полегче.
«Фиат», конечно, тяжелее и малость скоростней И-пятнадцатого,  никто не спорит. Но «курносый» – манёвреннее. И этим надо пользоваться.
Разворачиваюсь в горизонтальной плоскости и вижу, как доворачивает в мою сторону острый кок вражеского истребителя. Короткая, отпугивающая очередь – и синьор дёргает машину, пропуская пули под собой. Добре! Так, а где же мой ведомый? Кручу головой – ага, Хуан всё-таки отстал и теперь вертится, отвлекая на себя верхние самолёты. Плохо, но хоть живой пока…
Добираю прицел. Очередь. Мне в ответ тоже работают пулемёты – и судя по ощущениям, даже куда-то попадают. Ну, пока что итальянцы используют патроны 7,7 миллиметров, так что жить можно. А вот когда перестволят свои Бреда-SAFAT на 12,7 – тогда станет гораздо хуже.
Как-то внезапно оказываюсь чуть ниже и спереди «Фиата». А это значит, что блок его двигателя не мешает ведению огня. Ещё очередь! Секунды две итальянский истребитель продолжает лететь по прямой – и сваливается в штопор без следа дыма. Похоже, я умудрился угодить в пилота.
Так, а это что? Совсем рядом с фюзеляжем замечаю, как лохматится правая нижняя плоскость. Вот же ж гады! Так и отпилить начисто могут! Снова ухожу в горизонтальный вираж – и выпускаю очередь в гоняющего Мачадо истребителя. Замечаю, как мои пули дырявят чёрный «хер» на белом поле… И очередь обрывается. Дёргаю рычаг перезарядки, вновь давлю гашетку – а всё! Как говорится, «ку-ку, Гриня! ». Это что: я в запале дострелял боекомплект до упора? Хреново…
Вываливаюсь скольжением вниз, осматриваюсь. О, дождался: наши «И-пятнадцатые» уже успели долететь на подмогу уже ввязались в драку с «Бреда Б-65». Итальянские пилоты вовсе не стремятся стать героями посмертно, как я погляжу: вываливая бомбовый груз куда попало, бомбёры, теряя строй, разворачиваются и стараются уйти. Крейсерская скорость у них – двести восемьдесят кэмэ, если память не подводит, на без бомбовой нагрузки иногда развивают и триста пятьдесят. Наши «чатос» могут развивать и триста семьдесят – но на короткое время и на новых движках. Так что догонять фашистов – задача сложная. Ну, да прогнали – и на том спасибо, как говорится. Теперь бы только от истребителей ихних отвязаться! А то ведь пара «ЦР-32» привязалась до меня, как метёлка дворника. Обиделись очень, наверное. Ничего, ваши обидки – это ваши проблемы…
Вновь перехожу в горизонталь, замечая, как норовит отвалиться повреждённая плоскость. Потерпи, «курносый», недолго осталось! Итальянцы предсказуемо проскакивают мимо, но, поняв свой просчёт, возвращаются с целью всё-таки закончить дело. Эх, патронов бы… Нету! Придётся крутиться: ребята, как видно, опытные и вряд ли подпустят на потребное для таранного удара расстояние.
«И-15» на горизонтальных виражах великолепен – и за счёт этого удаётся поводить противников за собой на верёвочке ещё минуты три, когда оба истребителя вдруг резко отстают, разворачиваясь с набором высоты, и уходят. Чего это они? Гляжу на указатель топлива. Понятно: у самого-то «бензинная кровь на нуле », а у итальянцев баки хоть и пообъёмнее моих, но и возвращаться им заметно дальше. А может быть, и патроны у них тоже закончились, не исключено…
Сориентировавшись по наземным объектам, понимаю, куда лететь, чтобы прибыть на свой аэродром. Ну, давай, «курносый», дожигай горючку! Домой летим!

XХXIV

Испания, Лерида – аэродром Альфес, 5-6 апреля 1938 г.

Госпиталя де Монсеррат на месте не было.
Вернее сказать, само-то здание, пусть и покоцанное осколками, потерявшее часть стёкол, никуда не девалось. Не было именно лечебного учреждения: всех врачей, медсестричек, раненых и кастелянш. Неподалёку от входа стояла на простреленных покрышках медицинская карета скорой помощи – по ней хорошо отстрелялись откуда-то сверху. Наверное, немец: у них в «Кондоре» стрелки хорошие, а расстреливать мирняк и раненых гансы большие любители.
Возле здания суетятся бойцы в изгвазданной республиканской форме: волокут деревянные ящики с позвякивающими стеклом зажигательными бутылками , наполненные песком мешки, из которых выкладывают амбразуры. Позади «Скорой помощи» трое народоармейцев спешно копают позицию для траншейного бомбомёта времён Первой мировой.
- Ола! Где медики? – Обращаюсь к ним. – Где раненые?
Парни разгибаются, присматриваются – в ночной темноте разобрать наши лица сложно, знаков различия у меня совсем не видать – спрятаны под лётной курткой, а фуражку я давно потерял, даже не припомню, где.
- Уехали они, на левый берег Сегре уехали! – отвечает боец лет двадцати восьми с виду в вязаной лыжной шапочке. – Наверное, там теперь госпиталь сделают. Где вы были, если не знаете?
- В Альпикаде воевали, ола! Вот приехали лечиться – а не у кого.
- Как там дела, на правом?
- Хорошо дела, камарадос! Когда мы оттуда уезжали – уже выбили оттуда фашистов.
- Бон ! Разворачивайтесь и езжайте на север! Понт велл  алеманос сегодня разбомбили, поэтому выбирайтесь через железнодорожный!
- Успехов, камарадос!
- Счастливого пути!
Проплутав некоторое время по тёмным улицам мы, наконец, выехали к железнодорожной насыпи и следуя вдоль неё – к уцелевшему мосту. И на этом относительно комфортная – потому что не на своих двоих, а в телеге – поездка и закончилась. Повозке просто не было возможности перекатить через мост: колёса сразу бы застряли между стальными балками. Был вариант – пройти самостоятельно по двум узким пешеходным дорожкам по краям – но то ладно я и ещё один парень-поляк из интербригады: мы-то ходячие. А вот остальные раненые в телеге оказались попятнанными кто в ноги, кто в туловище и двигаться сами не могли.
Возница наш, крестьянин из Альпикаде, напрочь отказался помогать перетаскивать раненых бойцов, что-то доказывая на каталанском. Нет, язык, конечно, родственный испанскому, тоже из романно-иберийской группы – но… Только если собеседник разговаривает медленно и с расстановкой и можно понять. А если горячится и трещит языком, как пулемёт… Ну, это примерно как москвич или ленинградец попытается поболтать, скажем, с сербами. Уверяю – понять, может, и поймёт, процентов десять, а остальное придётся домысливать. Нам домысливать было некогда. Вытянув из телеги плащ-палатку непонятного происхождения, мы с парнем-поляком перевалили на неё первого раненого и потащили, схватив за концы: я – левой рукой, поляк – правой.
На левобережной стороне моста нас встретил часовой. Объясняться с ним пришлось, понятно, мне: я хоть как-то мог понятно объясняться на испанском. В итоге часовой свистком  вызвал разводящего. Тот, после того, как понял суть проблемы, в нарушение уставов сдёрнул отдыхающую смену и нескольких зенитчиков и народ, прихватив плащ-палатки и одеяла, двинулся на помощь. Мы же потащили раненого товарища дальше…

***

Развалины трёх улиц, городской сад, который носит громкое имя «Елисейские поля», театр. В той части театра, которая не выходит на Сегре – госпиталь де Монсеррат. То, что осталось. Те, кто остались. Потому что кто-то погиб за минувший день, кого-то эвакуировали дальше в республиканский тыл, многие легкораненые взяли оружие и пошли драться. Франко штурмует Лериду не только испанскими частями. У Франко здесь – мавры. Моррос. Древний, чуть ли не тысячелетний враг. Враг, воспринимающий испанцев, как кяфиров. Враг, которому не сдаются – потому что он не берёт в плен. Вернее – берёт. Ненадолго. Чтобы отрезать голову и поднять её на палке для устрашения. Потому легкораненые и возвращаются на позиции. Так ушёл Хуан Мачадо. А Пако Торреса увезли – при артобстреле вышибло стёкла и изрезало его осколками. Эвакуировали куда-то на юго-восток, но обратно грузовик со вчерашнего дня не вернулся.
Новую рану мне промыли, наложили повязки – спасибо Красному Кресту, в этом конкретном госпитале пока что нет проблем с перевязочным материалом, хотя многого другого из лекарств заметно не хватает. Что поделать – сильные бои, франкисты словно с цепи сорвались!
Выписав справку и подписав заявление об отказе в госпитализации, начинаю ходить и клянчить меж ранеными патроны к «Астре». Вообще-то с оружием в госпитале находиться не разрешается, и винтовки с пулемётами даже отбирают – но пистолеты – это иное. Один из анархистов-ополченцев выделяет мне аж восемь патронов – мало, но хоть что-то. Другой испанец дарит гранату – французскую F-1, «маму» советской «лимонки». Хорошие парни, щедрые! Приглашаю их после войны к себе в Америку. Правда, сам далеко не уверен, что сумею туда вернуться…
…Просыпаюсь от лая зениток и грохота бомб и первым делом пытаюсь кинуться к самолёту.
Чёрт, я же не аэродроме! Присел, прислонившись к стене дома – и отключился – тяжёлые сутки были. Уже утро – часов девять или десять, судя по высоте солнца. Часов-то давно нет – разбил при вынужденной посадке. В небе над рекой и старой, правобережной частью города – воздушный бой. Проклятые «мессершмитты» крутятся в смертельном танце с нашими «И-пятнадцатыми». «Чатос» – трое, и я даже подозреваю, кто это – остатки нашей эскадрильи. «Эмилей» - семь, восьмой, крутясь, падает, похоже, что в реку. Но то ладно: плохо, что «мессы» прикрывают «Юнкерсов»-штурцкампффлюгцойг. И эти «Юнкерсы» старательно размазывают в нуль республиканскую оборону на правой стороне реки. Ну, то, что от той оборону осталось. И если красных сейчас выкинут за мост… Значит, фашисты отсекут сто первую бригаду Педро Матео Мерино и тринадцатую интернациональную, обрежут выход к шоссе на Уэску. А там – Альфес, там – эскадрилья! Ребята – там, а я – здесь… Наблюдатель, блин!
Наблюдать за воздушным боем с земли – это совсем не то же самое, что участвовать в нём лично. Ощущения – совсем другие. И главное – в воздухе не чувствуешь такой досады и бессилия, как наверху.
…Как же они наших гоняли!.. Качественно, используя не только численное, ног и конструктивное преимущество своих, бесспорно, хороших, самолётов. Вот от очереди почти в упор вспыхнул огненным клубком один «чато», вывернулся и, дымя, пошёл вниз второй… Но вот почти вертикально рухнул «мессершмитт». Ай, молодца! Ай, красавчик наш истребитель! Так их, собак сутулых! Ещё один «Эмиль» вывалился из свалки и со снижением пошёл куда-то на северо-запад… Подбит? Тоже хорошо! Но на этом торжество прекратилось. Последний сражавшийся «И-пятнадцатый» на глазах у всех, как и я, наблюдавших с земли, бойцов и командиров, как бы разделился надвое, потеряв хвост, и посыпался вниз. От него отделился тёмный комочек, почти сразу же превратившийся в белый цветок парашюта. Ой, дурак! Подстрелят же!
И верно: немецкие «охеревшие» истребители устроили вокруг спускающегося вниз пилота хоровод. Каждый из пяти уцелевших истребителей по разу пронёсся рядом, поливая его огнём. Метрах в пятидесяти над поверхностью его парашют всё-таки вспыхнул и все внизу увидели, как парень падает прямо в воду Сегре…
Лётно-подъёмный состав нашей истребительной эскадрильи перестал существовать. Нет, кто-то, конечно, остался – спешенный, ссаженный с истребителя наземь, раненый…
А ведь всего несколько дней назад мы принимали эти истребители в Аликанте. Мы клялись отремонтировавшим их рабочим, что станем сражаться на них до конца, что прорвёмся. Недели не прошло, как три последних «И-пятнадцатых» погибли в бою с «мессерами». И ведь не сказать, что херово воюем…

***

О том. как я выбирался из Лериды, думаю, вполне можно снять приключенческий фильм. Такой подростковый, из серии «война и немцы». Ну, в данном конкретном случае немцы, хотя и имелись, - но высоко в небесах. На земле попадались только франкисты да мавры.
Я вновь перешёл на правый берег Сегре и, стараясь не ввязываться в схватки, всё-таки добрался до шоссе. Ну, в паре коротких стычек поучаствовать всё-таки пришлось, в результате одной из них я разжился редким образчиком испанского военно-технического гения – пистолетом-пулемётом СТАР-35 с двумя магазинами на сорок патронов в каждом. Был ещё и третий магазин, он же – первый, в который как раз забилась грязь и франкистскому офицеру из-за этого не повезло: моя-то «Астра» работала, как полагается и пуля вошла туда, куда надо. Так что СТАР перешёл к новому владельцу, а заклинивший магазин был выкинут. Возиться с ним ещё…
Так вот, в изгвазданном обмундировании, в порванной на спине кожаной куртке и подобранном вместо пролюбленной где-то фуражки стальном шлеме, с пистолетом-пулемётом на плече я и добирался вдоль шоссе на Уэску до своего аэродрома Альфес.
Само шоссе можно было бы назвать пустынным, когда бы не валяющееся местами барахло совершенно гражданского вида, которое беженцы не смогли дотащить на себе, несколько брошенных повозок с подстреленными лошадьми и осликами да грузовик с надписью во весь борт «La llibertat és la nostra vida!» и красно-чёрным прямоугольником на кабине. Анархистов в Каталонии много, несмотря на прошлогодний майский мятеж. Ну так Республика борется не с анархистами, а именно с мятежниками – правыми или ультралевыми они являются, неважно. Дали по башке, ввели в русло – а теперь живите, как хотите и больше не пытайтесь против государства идти… Вот они и живут, и воюют – и даже чем дальше, тем лучше воюют. Потому что для правых они такие же враги, как любые республиканцы.
Мимо прошла потрёпанная рота народоармейцев. Спустя час с небольшим по той же дороге в сторону Лериды прошагал пехотный батальон фашистов. Спустя время – ещё один, но сильно где-то побитый. Я скрывался от враждебных глаз то в кустарнике наподобие тёрна, то просто в грязной канаве: у меня нет задачи в одиночку перестрелять всех солдат Франко. Мне нужно вернуться в свою часть, а то ведь там считают нашу троицу без вести пропавшими, хорошо, если в дезертиры не запишут!
До аэродрома добрался уже в сумерках.
Увидел издали красно-жёлтый флаг. Увидел аккуратно выстроившиеся на месте «И-15» и «СБ» «Юнкерсы-87» и «Мессершмитты-109Е».
Сел в траву и тихонечко завыл-заскулил…
Улетели. Уехали. И бомбёры, и наши истребители. И наземный обслуживающий персонал. И ведь видел же утром бой! Видел, но никак не связал в своей тупой башке! Франкисты не просто так рвутся вплотную к речке Сегре: их бы воля – они бы сразу перескочили через неё и двинулись в средиземноморскому побережью. Но вот упёрлись в защитников Лериды. Предварительно отрезав их от остального правобережья!
И меня, получается, отрезав от товарищей. Потому что я, как тупой баран, сам с боем ушёл из Лериды и дотопал хрензна куда, чтобы в гордом одиночестве теперь сидеть и любоваться, как на моём – ещё утром моём! – аэродроме теперь стоят немецкие самолёты и болтается флаг – «кровь и гной», красно-жёлтый.

***

Мы ползем, к ромашкам припадая, –
Ну-ка, старшина, не отставай!
Ведь на фронте два передних края:
Наш, а вот он — их передний край .
Какие там ромашки… И старшины никакого нет – в одиночку приходится действовать. Причём со свежим колотым ранением руки. До переднего края отсюда далековато, даже до «их». А вот ползать – ползать приходится, факт. Подползать к часовому. На своё умение владеть ножом я и не надеюсь, это дедушка у меня был казак-пластун, он как раз в этом году должен в Красную Армию призываться, а я существо летучее. У меня наготове – здоровенная «Астра», плюс СТАР-35 висит на спине. На всякий, как говорится, пожарный. Я пронаблюдал издалека вечером: немцы с садящихся самолётов горючку не сливали, но и свежей заправки не делали. Уж что осталось в баках, с тем и оставили свои флюгцойги до утра. И этим надо воспользоваться.
Постен  ходит туда-сюда не торопясь, винтовка на плече. Что-то напевает. У-у-у, злостный нарушитель УГКС ! Ну, сам виноват…
Укрывшись в тени самолётного крыла, дожидаюсь, когда немец пройдёт мимо и одним прыжком оказываюсь у него за спиной. Взмах! Удар пистолетной рукояткой по затылку – ага, ещё одно нарушение, каски вам для чего изобретены? Чтобы пыль собирать? Нет? Тогда чего не надеваешь?
А ганс-то крепкий, барагозит что-то на земле, сейчас завопит…
- Аларм!
Точно, завопил. Взведя курок, приставляю ствол пистолета вплотную к туловищу и дважды нажимаю на спусковой крючок. Всё. Откричался. Но и мне уже пора отсюда смываться: до здания аэродрома, конечно, далеко, но…
Железная лесенка на колёсах, по которой немцы после вылета спускались из машины, стоит неподалёку. Подкатываю её и карабкаюсь наверх. Ну, если фрицы замкнули кабину… Чёрт их знает, как у них с этим… не замкнули.
Откидываю фонарь кабины, шипя – лапа-то не казённая, болит, собака – влажу на место пилота, захлопываю назад.
Так… На этом порождении сумрачного тевтонского гения я пока что не летал. Это не «Бреге», да… Но с авиасимулятором, конечно, знаком. А что ещё старику на пенсии делать? На даче картошку окучивать и водку пьянствовать? Так не люблю я это дело. Ни дачу – не было у меня её сроду и хорошо, ни водку – потреблял, конечно, но только в правильной компании и в разумных пределах. На День ВВС, Двадцать третье февраля, Девятое мая и двадцать второго июня – это да, это обязательно, а в остальном – редко. Я больше вино уважаю.
Включаю тумблером освещение. Так… Что у нас с приборной доской… Ага, знакомо… В авиасимуляторе была модификация «Ю-88», но разница – так себе разница. В целом всё понятно. Что у «немца» хорошо – двигатель запускается не снаружи, а изнутри. Именно потому я и полез красть самолёт: а то ещё авиастартёр где-то искать, угонять… А я лени-и-ивый. Зачем мне напрягаться? Шучу, конечно. Нервы в напряге, вот и лезет в голову всякая ерундень.
Завелось!!!
Медленно выворачиваю со стоянки на ВПП, навстречу бегущим от здания аэропорта «кондорам». Слышу, как, задетая хвостовым оперением, с грохотом падает трап… Ну, полетели!
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…