3. Моя героиня
За окошком золотится иней,
в общем, как и встарь – мороз и солнце.
Со своей болтаю героиней.
Рядом муза смирная пасется.
«Ну, за музу!» – подливаю чая
в толстые коньячные бокалы.
«А сама-то как?»
Пожму плечами:
«Да опять Надюха обскакала.
У нее, прикинь, вторая книжка
и, прикинь, опять про всяких магов!..»
Героиня вымолвила: «Ишь как!»
(осушив бокал единым махом).
Ей бы каблучками звонко цокать
по хрустальным нереальным залам…
А она, гляди, опять в спецовке
и опять заводит речь про зама.
Дескать, рвач, халявщик и хапуга,
в третий раз оставил без квартальной…
Светлый идеал опять поруган
и опять цинично и нахально.
Не видать мне магов и героев
(эта вот шуту – и то не пара!).
Не видать мне (что печальней втрое)
ни солидных книг, ни гонорара.
«Эй, подруга, слышь, воняет газом!»
«Муженек носки на солнце сушит…»
Муза, притомившись есть и слушать,
смылась следом за чужим Пегасом.
4. Мой сюжет
Мой сюжет… наверно, ординарен
и при этом жутко неформатен:
жил да был герой.
Не вор, не нарик,
не тупой качок, «в душе романтик»,
не эльфийский принц – ушастый малый,
не агент с солидным компроматом…
В общем, как его я ни ломала,
все равно остался «неформатом».
Посудите сами: он речами
не колеблет волн, не бьет драконов.
Стукнул – и в обратку получает.
Не поет романсов под балконом,
а подходит скромно: дескать, Катя,
я тебя люблю. Не хочешь чаю?
И ведь слов он попусту не тратит,
проще – за слова он отвечает.
И она в ответ звезду не просит –
дела нет до сказочных традиций.
Счастье – это утренние росы,
в роднике студеная водица,
что сверкает ярче всех алмазов,
диких трав степные ароматы…
В общем, автор, ты опять промазал
мимо пресловутого формата!
5. Мой издатель
А ночью все кошки серы.
А ночью – овечки в ряд.
И даже фонемы
трагически немы.
Лишь глюки со мной говорят.
Намедни мне, кстати,
явился издатель,
солиден, пузат и бедов.
И в целом – мужчина!
Похож на купчину
с плаката двадцатых годов.
А я-то – в халате…
Он вымолвил: «Хватит
писать под подушку и в стол!
Забудь про кручины!
Хоть завтра – с почином».
И в угол, зевая, пошел.
И вытащил – странно –
пяток чемоданов,
а после – огромный мешок.
«Да здесь многотомник! –
он вымолвил томно. –
Но, впрочем, оно хорошо!»
Дрожала, потела,
в окно я глядела,
как он на пролетку грузил
труды мои рьяно…
Пила валерьяну,
А после свалилась без сил…
…А ночью все кошки серы
и по кругу бродит жуть.
И даже фонемы
трагически немы.
Лишь овцы… обидно ржут!