Не читал По многим причинам: во-первых, изолированная цивилизация. Аналоги, скорее всего, есть (а как же). Но тут в действие вступает во-вторых: мальчишка, бредящий красивой, без сучка без задоринки, военной карьерой и мечтающий о героических приключениях, вряд ли потянется к "тяжелой" литературе. В "его" книгах герои должны побеждать, иначе это "неинтересная книжка"

Глава 2
Он очнулся – и почему-то сразу понял, где находится. Каюта корабля. Он никогда не был на корабле, но в книгах картинки разглядывал увлеченно – вот бы и не на картинке посмотреть! И представить себе не мог, что это случится вот так.
Помещение маленькое, взглядом охватить можно. Напротив – небольшое оконце с мутноватыми стеклами. Рядом с изножьем кровати – а он лежит на кровати, настоящей кровати, как в богатых домах! – массивная, но явно не топорно сработанная дверь с тяжелой блестящей ручкой, похожей на сцепившуюся в поединке пару змей. Деревянные панели, красноватые, гладкие, будто бы лаком покрытые. Возникает мальчишеское, глупейшее желание дотронуться и убедиться… но он же скован.
Нет?!
Нет. Просто спеленат подоткнутым одеялом, да и онемело все от неподвижности. Какой несуразный сон!
В углу, под столом, таким же внушительным, как и все остальное, кто-то по-ежиному возится и пыхтит (у него был когда-то ёжик… был, пока не сбежал). А он слушает и ждет. Он слишком устал бояться. Пусть появляется кто угодно – хоть человек, хоть демон…
– А-а-пчхи! – звонко, с душой, чуть ли не с наслаждением возвещает о своем присутствии подстольный некто и добавляет что-то…  разумеется, на языке врагов.
Он стискивает зубы. Вот это – хуже всего: рядом с ним – обыкновенная жизнь, а его везут на смерть. Так почему же любопытство щекочет, заставляет не сводить глаз с этого дурацкого стола и ждать, кто из-за него вылезет? И почему он не захлебывается отвращением, услышав ненавистный язык?
Сначала появляется голова… с двумя бантиками невыносимой, жаркой голубизны, вплетенными в растрепанные пепельно-русые косички, а потом и все остальное, в сером платье с сизыми оборочками… голубенок облезлый. Девчонка ойкает, кидается к кровати, верещит по-своему, приплясывает, будто ужаленная, – и внезапно умолкает, шлепается на пол и смиренно кладет руки на колени с таким выражением лица, словно в наказание за неуместные восторги вознамерилась просидеть так целую вечность.
– Ой, – покаянно выдыхает она, – мне велели прикинуться мышкой, сидеть тихонечко и за тобой присматривать.
И тут же снова оживляется:
– А я проморгала. Иголку уронила – вот растяпа неуклюжая, правда? А потом налетела на тебя, нашумела… но я так обрадовалась, так обрадовалась, правда-правда! Ты как? Лучше? Мы тебе водички осторожненько дали, и бульона ложечку, и раны обработали, и дядя Мик, это доктор наш, сказал, что пока тебя лучше не беспокоить… И велел за тобой присматривать.
Тараторит без умолку, взахлеб – минуты ему не дает, чтоб он мог по-настоящему удивиться свободной этой болтовне… но заметно: язык ей неродной. Слишком жесткие, слишком раскатистые «эр-р»… как у тех… Голова раскалывается!
– И велел, как проснешься, еще тебя попоить и за ним бежать. И за дядей Ником… ой, то есть за господином военным министром. Будут, говорят, решать, что дальше с тобой делать…
Что с ним делать – давно решили. Прикидывается, что не знает? Или ей сказать не потрудились? Мик, Ник… собачьи клички! И сама похожа на безмозглого щенка, который пристает ко всем прохожим – поиграйте со мной! – пока хорошего пинка не получит.
Девчонка взметывается – и вот уже держит перед ним кружку, большую, багрово-красную с рисунком безобразной собачьей морды. Собака синяя, и в глазах у нее вполне объяснимая печаль. Кружка тяжела для маленькой руки, вода расплескивается. Он смотрит на эту кружку – и понимает, что у него у самого сейчас глаза как у этой псины.
– Вот! – говорит девчонка с такой важностью, как если бы сама добывала воду и не абы где, а в пустыне. – Давай я помогу.
И свободной рукой пытается приподнять его голову. Ей не по силам, но помогать он не собирается, еще чего! Девчонка упертая, но слабая. Заканчивается тем, что она просто подносит кружку к его губам, вода льется ему на подбородок, на одеяло. Как ни старается он не поддаваться соблазну, но все же делает пару судорожных глотков… потом еще пару…
Она глядит виновато, с тревогой.
– Я сбегаю за сухим одеялом. А ты лежи спокойно, обещаешь? Пусть сначала дядя Мик тебя осмотрит. Я его быстренько позову.
И, обеими руками рванув на себя дверь, выскальзывает из каюты.
Ник и Мик являются без промедления. Оба высоченные, широкоплечие, рыжеватые – будто ржавые, у одного – короткие усы, у другого – недлинная бородка. Девчонка за ними едва видна, и то не столько она, сколько скатка одеяла. И хотя оба в сюртуках, сообразить, кто из них кто, несложно: усатый устраивается в уголке, в кресле за столом, а бородатый, ловко пододвинув ногой табурет, подсаживается к кровати и приступает к осмотру, то бормоча, то посвистывая.
Надо же, они потрудились его одеть! Не должны были – это против обычая, древнего, почти забытого – и воскрешенного ради того, чтобы заплатить жизнями пары мальчишек за уродские ошибки взрослых.
Протестовать против самоуправства было бы глупо, ведь в том-то и суть, что это сделано помимо его воли. Вот от воды он должен был отказаться, да. Приговоренный – живой мертвец, он не должен ни есть, ни пить.
Их одежда не слишком отличается от привычной ему, разве что немного великовата. Не хочется себе признаваться, но нет никакого отвращения. И стыда тоже нет. Гораздо хуже было бы, если бы они видели его раздетым.
Бородатый улыбается и, поднимаясь с табурета, что-то говорит девчонке. Она быстро-быстро отвечает – и тоже светится и лучится. Сдергивает пострадавшее одеяло, а новое бросает в изножье кровати.
– Уф-ф, напугал ты меня. А дядя Мик говорит, что все с тобой хорошо. Ну, плечо поранено – так несильно, через пару дней повязку поменяем, а то и вовсе она не понадобится. Ну, царапины, ссадины всякие… я знаешь как один раз поранилась, когда с яблони упала? Ну, ослабел – тебя ж сколько не кормили, а то и не поили. Будешь вставать – голова может закружиться, так что ты осторожно. Обещаешь?
Вот заладила! С чего это он должен ей обещать?
Что-то похожее он слышал… Совсем недавно…
– Через полчасика обед принесут… Ну что ты молчишь? Скажи уже что-нибудь, а? Давай я к тебе обедать приду, чтоб тебе веселее было?
Сидящий за столом приподнимается. Девчонка вопрошающе смотрит на него. Он кивком указывает на дверь. Она корчит мордашку, которую при других обстоятельствах, небось, можно было бы счесть уморительной и, кривляясь, кланяясь с наигранным подобострастием, медленно пятится. А потом вдруг кидается к кровати, наклоняется, шепчет:
– Ничего не бойся. Он притворяется суровым, но детей не обижает, никогда-никогда! – И, хихикая, опрометью вылетает из каюты.
Это он-то ребенок?!
А если не ребенок – почему продолжает трусить? Пока перед ним мельтешила не замолкающая ни на секунду пигалица, он морщился, бесился, но о страхе почти забыл, страх уже не резал – только тяжелил душу, казалось, еще чуть-чуть и можно будет сбросить... А теперь снова в холодный пот кидает. Почему этот громила ничего не говорит, только глядит из своего угла пристально, неприятно? Хочет увидеть, что его боятся? Не увидит.

Вошли в их территориальные воды. Значит, день-другой – и он окажется во вражьей стране. Но он на удивление спокоен. И, к собственному удивлению, перестал напрягаться, когда она окликает его: «Лео!» Никто другой, к счастью, так его не зовет. Он бы в глотку вцепился тому, кто… А с мелкой дурочки что возьмешь?
Хотя она отнюдь не дурочка. В первый же день перестала выклянчивать у него ответы, хотя вопросы по-прежнему сыпались, как горох из прохудившегося мешка. И в первый же вечер напомнила о самом главном, о том, что должно было бы неотступно его тревожить, если бы за собственными страхами – а как это еще назвать, если по-честному? – он напрочь не позабыл бы обо всем на свете.
– Ты ведь хочешь знать, как твой… соотечественник… товарищ? Мне велели сказать, что все с ним в порядке, совсем-совсем. Чтобы тебя не тревожить. А я скажу как есть – ты же мне потом верить не сможешь, если поймаешь на лжи.
До этой секунды он едва вспоминал о том, втором. Настолько перетрусил, что память отшибло? Ничего себе оправданьице, лучше уж никаких.
– Так-то он в норме, ну, почти. – Девчонка вздохнула, будто тяжесть рывком подняла. – У него сотрясение мозга и плечо сильно обожжено, да и простудился…
Это называется – почти в норме?!
– Дядя Мик говорит, что все будет хорошо, и присматривает за ним, и тетушка при нем сиделкой, они позаботятся. Попросили тебя пока не ходить, как будет можно, обязательно отведут.
Не отвели. И Хлоя до самого конца плавания ни разу не напомнила. Ему бы насторожиться – так нет. Он даже радовался втайне, что все молчат: трудно смотреть в глаза тому, кого ты поучал перед лицом, как тогда думалось, неминуемой смерти и о ком мигом забыл, заботясь о себе, о себе одном? Если бы он знал, какой будет встреча. Знал бы – лучше бы утопился!

Глава 3
– Нынче вечером причаливаем! – пискляво пропела Хлоя, врываясь в каюту без стука – подобными мелочами она себя не утруждала. – Стоит тебя приодеть, дядюшка кое-кого этим уже озадачил.
Он стоял у окна и смотрел, как перекатываются волны. Раньше он не любил долго сидеть без дела, раздражался, а сейчас, оставаясь в одиночестве, впадал в апатию и находил в ней успокоение. Сколько его ни тянула девчонка погулять по палубе, он упрямо цеплялся за свое затворничество. К ее разочарованию. И новости его не порадовали, она не может этого не понимать.
– Но все это меркнет в сравнении с главным! – и все-таки ее воодушевление искреннее. – Садись, мне нужно видеть твое лицо.
Сегодня она глупо навязчива – неужто не видит, что лучше не приставать? Он уселся в кресло, по обыкновению оставив ей табурет. Пусть обрушивает на его бедную голову поток ценных сведений – и выметается к демонам. У него осталось совсем немного времени, чтобы собраться с мыслями и силами.
Девчонка уперлась локтями в столешницу, ткнулась подбородком в сцепленные руки и вперила в него взгляд. Глазищи серо-голубые, но все равно какие-то кошачьи, с золотистой искрой.
– Только сегодня окончательно решили, в третий раз согласовали, пять раз поругались, десять – помирились и наконец сошлись на том, что будет правильнее и лучше, если ты поселишься в нашем доме! И Тим тоже. Я его Тимом назвала. Нельзя вас разделять. У нас с дядюшкой достаточно денег и влияния, чтобы защитить вас и дать вам хорошее образование. А потом сами придумаете, как дальше жить. Я – рада, а вы… а вам все равно деваться некуда, вот! – и высунула кончик языка.
Но, видать, все-таки заметила, насколько он тяготится ее присутствием: сразу подхватила юбки, нелепо широкие, сплошь в серебре, и скользнула к двери.
– Ты держись. Пожалуйста. Я рядом.
Почему, ну почему она всегда находит правильные слова?
…В новой одежде он – ряженый туземец, которого подготовили к встрече с истосковавшейся по зрелищам толпой.
Но нет никакой толпы. Эскадру – только теперь он понимает, что корабль шел в составе эскадры, а как бы иначе? при двух-то министрах? – встречает десятка полтора офицеров, в здешних званиях он не разбирается, но интуитивно понимает: на причале собрались надутые индюки и придворные шаркуны высшей пробы.
Хлоя где-то прячется. Выделила в сопровождающие своего братца, или кто он ей там. Но проводник из него отменный. Они минуют стороной сборище радостно бурчащих индюков, не привлекая к себе внимания, как будто бы превратились в невидимок. Поодаль ждет пароконный экипаж – как он успел понять, по здешним меркам скромный: у пристани с полдюжины куда более роскошных и пара безлошадных повозок – что-то подобное он раньше видел только единожды, да и то мельком.
Девчонка поджидает их внутри, пышные юбки занимают все сиденье. Он и молодой индюк садятся напротив нее – и вдвоем занимают меньше места. Она подается вперед, шепчет (почему шепчет? что и от кого здесь можно скрыть?)
– Они хотели согнать газетчиков и поднять шумиху – дескать, поглядите, что безумные фанатики с детьми делают, – но дядюшка их надул. Тима забрал дядя Мик, точно раньше нас приедут.
Затянутой в перчатку лапкой стучит в стенку – и экипаж трогается с места. Всю дорогу молчит – непохоже на нее. Или как раз таки похоже.
«Что стряслось?» – взглядом спрашивает он. Она опускает глаза.
Стряслось. Нет, сейчас не время трусить. Достаточно того, что бесстрашной мелкой не по себе. Ей всяко труднее, она девчонка.

Под руку попадается медный письменный прибор. Оконное стекло вдребезги, он инстинктивно отстраняется, защищаясь от осколков, – и едва не спотыкается: за его спиной стоит Хлоя.
– Там, за шкафом, – дверь в комнату Тима, – поясняет она – наверное, вид у него ошарашенный.
Переводит взгляд на окно, выдыхает:
– Если бы я думала, что ты собираешься сбежать, я была бы счастлива. Это была бы твоя воля. Не убился бы, здесь не так уж высоко. Но ты ведь пытаешься исполнить волю этого вашего Дракона? – как ни тих голос, злость слышится отчетливо. – Руки себе отрубить не можешь, значит вены вскроешь? Во имя Дракона? Слышала я эти ваши сказки, что мы людям руки рубим…
Он изо всех сил стискивает пальцами подставку прибора.
– Что, хочешь ударить? – с удивительным – непритворным! – хладнокровием спрашивает девчонка. – Молодец. А я уж испугалась, что слабоумие передается, как корь, только намного быстрее.
Оттирает его от окна. Смотрит снизу вверх, а кажется, что – наоборот.
– Вы что, действительно не понимаете, что они погибли в бою? Как по мне, тоже дурость учинили, пошли на верную смерть без шанса прихватить с собой хотя бы одного врага. Я думала, Тим напуган тем, что видел… этой бессмысленностью. Так нет же ж – они для него пример! – шумно выдыхает сквозь зубы. И до него вдруг доходит: она не боится потому, что в ярости. – Ладно, пускай они герои. А вы кто? Вас отдали в наши руки, вот и все, – и не как часть контрибуции, а как что-то не имеющее ни малейшей ценности. Чтобы мы не гневались, не думали, что это была осознанная провокация, дабы сорвать подписание мирного договора. Ну что ты на меня таращишься? Я еще и не такое знаю. Я племянница министра иностранных дел. А он – младший брат царствующего монарха. Соображаешь, кто я? Что, принцессы такими не бывают? И тем не менее мой отец был принцем крови и престолонаследником. Даю тебе пару минут, чтобы осознал и проникся.
Она смотрит на него долгим-долгим испытующим взглядом – и ему почему-то трудно вынести этот взгляд. Но удается.
– Не можешь ударить? – Он и представить себе не мог, что она может так улыбаться… лучше бы он не видел этой улыбки. – Не готов убивать? Ну так и оставайся жертвой, а не героем.
Поворачивается к окну, дотрагивается пальцами до едва держащегося в раме осколка – он летит вниз и со звоном разбивается о землю. Странно, что до сих пор никто не примчался, не устроил переполох. Даже доктор, а ведь он вряд ли ушел, сидит себе посиживает за стенкой и не торопится никого спасать. Может, они ему осточертели – и упрямый пленник, и чокнутая девчонка, и он спит и видит, как бы избавиться от обоих? – он ухмыляется.
Чокнутая глядит на него, как на помешанного.
– Мне вас жалко. Но Тима я все-таки немножечко уважаю – у него уже нет сил сопротивляться, совсем нет, но он не унижает себя истерическими выходками. А тебя – просто жалко. Тебе, конечно, плевать, что о тебе думает тупая тварь, но она обещала быть полезной. А потому у тебя есть шанс умереть героем. Пойдем… если не трусишь.
Он шагает за ней по длиннющему коридору, спускается по лестнице – не той, парадной, а узкой, едва освещенной – оконце под потолком, как в тюремной камере. И ему кажется, что он готов ко всему, теперь уж точно готов.
Еще одна лестница, не иначе как в подвал. Решетчатые воротца с навесным замком (разумеется, у девчонки есть ключ). Металлическая дверца – девчонка наощупь находит замочную скважину, ругаясь вполголоса. Входит первой, зажигает один за другим газовые рожки – не меньше дюжины.
Мрачное подземелье? Ничуть не бывало! Ни дать ни взять – зал для торжественных приемов: с нарядной – именно нарядной! – каменной кладкой, камень – не серый, а тоже розоватый. С большим камином, понизу забранным решеткой – вроде как игрушечные копья на стойке, с часами – циферблат поддерживают, ну надо же, два дракона. С гобеленами, мягкими креслами… и оружием, оружием, оружием. Арбалеты, ружья, револьверы – сказочное богатство в глазах мальчишки. В этот момент он чувствует себя мальчишкой, которого привели в сокровищницу. Вдоль другой стены – подставки с кинжалами, короткими мечами, рапирами. Его взгляд невольно останавливается на топоре.
– Извини, топор есть, но ни плахи, ни палача. – Девчонка как всегда наблюдательна. – Могу предложить кое-что получше. – Непринужденным, почти изящным движением вытаскивает из подставки две шпаги. – Забрать с собой врага. В бою. – Сбрасывает туфли и делает шаг к нему. – Может быть, и до твоих весть дойдет. Об этом же в газетах напишут, наверняка напишут, тут есть и кому поплакать, и кому порадоваться, да и вообще событие такое, которое скрывать смысла нет, его ого-го как использовать можно. А наши газеты, будь уверен, читают не только у нас. Станешь символом сопротивления злобным пришельцам с запада.
– Побив тебя? Не смеши.
Готов ко всему? Как бы не так!
– Не побив. Убив особу королевской крови, – невозмутимо уточняет она, – которая к тому же неплохо управляется с этой штукой, – она салютует ему шпагой, на мгновение – только на короткое мгновение – становясь прежней дурашливой Хлоей.
Он демонстративно поворачивается к ней спиной.
– Тим не стал бы колебаться, выпади ему такой шанс. И да, разве справедливо, что все шансы до единого достаются тебе? Он ведь не виноват, что ему повезло меньше. Не пора засунуть куда подальше свою гордыню и побороться за вас обоих? Тебе – почти гарантированная слава, ему – легкая смерть. Ты ведь сегодня сам увидел – он обречен, а мучиться может еще долго.
Она обегает его и снова встает лицом к лицу.
– И не зыркай по сторонам, ничего ты с собой сделать не успеешь. Самоубийца из тебя не очень – практики маловато, наверное, и за порогом с полдюжины крепких слуг, а люди у моего дядюшки отменной выучки. Я крикну – они ворвутся и тебя скрутят. И все начнется сначала. Не знаю, как ты, а я устала.
– Зачем ты это делаешь? – вопреки его воле, вопрос звучит жалобно.
– Я и так сказала больше, чем надо. – Она кладет шпагу к его ногам.

Глава 4
Эта комната – новая камера смертника. Да, совсем не похожая на прежнюю. Есть свет – тусклый, холодный, едва-едва пробивающийся сквозь шторы болотного цвета. Есть звуки – чужие, невнятные, издалека. Есть кровать с чистым бельем. Подобие жизни. Но отсюда не выйти. Никогда. Так не все ли равно, что тут есть и чего нет?
Сколько ни повторяет он себе это «никогда», желание жить не уходит даже в моменты удушья. Он боится, что однажды совсем не сможет дышать. И не знает, как запретить себе бояться. А ведь не должен цепляться за жизнь – это недостойно и просто глупо. Ясно же, что ему не выжить.
Доктор и сменяющая его женщина терпеливы и добры. Кажется, искренне. Он не уверен, потому что никто прежде так с ним не обращался. Они ни на минуту не оставляют его в одиночестве. Думают, что он не понимает их языка, и день изо дня изобретают способы сообщить: тебе ничего не угрожает. Еще на корабле ему дважды об этом прямо сказали: в первый раз какой-то мужчина, которого он видел как сквозь туман, во второй – вертлявая девчонка, смотреть на которую ужасно не хотелось, все и так кружилось перед глазами, не хватало только ее беготни и суетливости. Дважды сказали – ну и угомонились бы. Но им этого мало. Чего они хотят? Рассчитывают приручить? Опять же – зачем? Если это для них развлечение, игра, то они заигрались. Доктор день за днем пытается «пробиться к его сознанию», гримасничая и жестикулируя, а женщина называет «бедным мальчиком», норовит погладить по волосам (у него нет сил дать отпор, но она что-то чувствует, так и замирает с поднятой рукой) и повторяет: «Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо». Они постоянно хлопочут над ним, доктор приносит все новые и новые порошки и микстуры – и не успокаивается, пока не впихнет их, женщина – все новые и новые кушанья, всякие бульоны, но ей провернуть трюк доктора не удается.
А еще она поет. Мелодии незнакомые, простые и тягучие, но красивые. И голос у нее – будто сам по себе инструмент. Поет для него. И порой он невольно откликается (только мысленно, но откликается!) и поддается соблазну поверить… Значит, им удалось и его втянуть в игру? Приходится напоминать себе: этот заботливый бородач – корабельный врач на вражеском флагмане, а ласковая женщина – жена одного из министров, принимавших капитуляцию. Приходится напоминать: не время и не место проявлять то, что отец называл «бабьей впечатлительностью» и «проклятым мягкосердечием». Напоминать о героях, погибших на его глазах. Напоминать слова товарища по несчастью: «Чтоб молчал, будто тебе язык вырвали» и единственную прощальную фразу отца: «Ты никогда не умел вести себя достойно, так хоть умри, не опозорив мой род». Если бы не все это, ему не удалось бы вытерпеть жажду – она мучительнее страха смерти. Они ухитряются вливать в него воду и лекарства, когда он на грани сознания, а может, и тогда, когда в беспамятстве. Но этого недостаточно, горло будто огнем опалено, и слез тоже давно нет… отец гордился бы им? Вот бы знать, что – да. Может быть, тогда он смог бы не бояться. И умереть как подобает. Забрав с собой хотя бы одного из них.
Пару дней как дышать стало легче, лихорадит меньше, и он почти не кашляет – их снадобья все-таки действуют? «Если они спасут меня помимо моей воли – мне можно будет жить?» В детской сказке, которую много лет назад рассказывала ему мать, мальчик переложил свою ношу на других – и за это его наказала сама судьба. Как наказала? Кто были эти другие – друзья или враги? И чем все закончилось? Он силится вспомнить – но вспоминается только: «Если ты заставил кого-то взять твою ношу, у судьбы найдется для тебя ноша втрое тяжелее».
Он не любил ее сказки. А ее-то саму – любил?
… – Если он продолжит в том же духе, мы не сможем его спасти. Вы же видите, госпожа…
– Доктор, он ведь ребенок, обычный ребенок! Ребенок, которого предали самым чудовищным образом. Неужели мы, все мы, не сумеем помочь ему?
– Скажите мне, госпожа, а вы когда-нибудь сталкивались с таким упрямством и такой силой? И не у детей, а у взрослых? Только в бреду и признается, как ему больно и жутко – когда Хлоя перевела, что он говорит, я был шокирован. Я уж, грешным делом, думал, что у него страх напрочь отбит… что он вообще не в себе. Кхе-кхе… извините, госпожа.
Хлоя. И здесь – она. Девчонка, одно упоминание которой уже доводит его до бешенства. Наглая, громкоголосая маленькая дрянь, позволяющая себе свысока говорить со старшими и лезть в их дела. Похоже, привыкла, что всех это умиляет… что все ей прощается! Верно о них говорят – цивилизованные дикари. И худшая из дикарей – она. Постоянно в сером, кожа бледная до синевы, и глаза… глаза такие же, как у него… уродство! Еще и смотрит, смотрит в упор, так не то что люди – животные не делают. По ее вине эти доброхоты узнали, что ему страшно. Она отняла у него последнее – возможность выполнить приказ отца. Отец… Только отец может давать и отбирать имя, только отец и государь могут распоряжаться жизнью и смертью. Так его учили. А она и это право пытается присвоить… Эти люди привыкли присваивать себе то, что им не принадлежит.
– Гляжу на наших мальчишек и не понимаю, как мы добились заключения мирного договора всего лишь на второй год войны. Храбрость и фанатичная преданность в чести у их народа, я это знал, но мне и в голову не приходило, что они способны на подобное. И если бы их император и его окружение тоже были готовы идти до конца, мы получили бы не договор на выгодных нам условиях, а обезлюдевшую пустыню, потеряв при этом тысячи и тысячи своих людей. Вероятно, кого-нибудь такое развитие событий устроило. Но, льщу себя надеждой, я здравомыслящий человек. И, по моему рассуждению, мальчишки, похожие на этих, гибнуть не должны, в какой бы стране они ни родились. Иначе все мы рискуем однажды проснуться в мире, который будет куда хуже нынешнего. Низко кланяюсь вашему супругу – его таланты поразительны, он в который раз спасает нас от бессмысленного кровопролития… Я не утомил вас своими разглагольствованиями, госпожа?
– Что вы, доктор. Я внимательно слушаю, а вовсе не витаю в облаках, как вам, должно быть, показалось. Слушаю – и думаю, чем помочь нашим мальчикам…
Отец, слышали бы вы! Враг оценил, а вы – оценили бы?
Нет! Думать так – непозволительно, иначе станешь предателем… уже стал, хотя ничего еще не сделал и ни слова ни сказал. Нельзя сомневаться в отце. Нельзя сомневаться в государе – как смеет этот человек рассуждать о нем в таком тоне? Разве право победителя – это право на низость?
И взволнованное «наши мальчики», от которого у него дрогнуло сердце – сердце сына рабыни, а не сына воина, – на самом-то деле ничуть не лучше, чем кличка «Тим», придуманная девчонкой.
Помогать собрались?! Ничего у вас не выйдет! Одного вы уже потеряли, он отважный, он не будет медлить. И если второй слабее, это не значит, что вы его получите.
Он собирается с силами и садится в кровати. И, не дав опомниться этим двоим – вон как вытаращились, – отталкивается и встает. На то, чтобы сделать хотя бы шаг, сил уже не хватает. Последнее, что он слышит, – звон бьющегося стекла. Последнее, о чем успевает подумать: жаль, что они не посмели назвать друг другу своих имен.
… – Хватит прикидываться, я ж вижу – ты опамятовался. А мне с тобой поговорить надо, ну просто до зарезу.
Открывать глаза трудно, как никогда. Но нужно убедиться.
– Ты чего? Да не призрак я, не призрак. – Тот, в чьей смерти он был уверен, скалится с видом превосходства. – И да, они убрались. Хотя все равно по-нашему не разумеют, но без них как-то дышится легче, а?
Он пытается заговорить, но не может. Глаза закрываются сами собой. Он ничтожен? – ну и пусть.
– А ну-ка пей, – властная рука рывком заставляет его приподняться. – Знахарь тутошний какое-то пойло оставил и втолковал на пальцах – дескать, надо тебя этой бурдой накачать, а то конец тебе, никакой шаман не воскресит.
Он закусывает губы.
– Ты что, не уразумел: мне надо с тобой поговорить! А как, если ты языком не ворочаешь? Пей, пока они не приперлись, и ладно если они, а вдруг кто похуже, в смысле, по-человечески понимающий?
Он уже колеблется, а следующая фраза окончательно ломает его сопротивление:
– Ты ведь хочешь знать, почему я жив? Или уже записал меня в предатели?
Он пьет, и захлебывается, и кашляет. Но голос действительно возвращается.
– Там… – показывает глазами на дверь, в которую – он видел – юркнула девчонка.
– Никого там нет. Это моя комната. Ну, то есть гостиная, в которую попасть можно только из комнаты, или из твоей, или из моей. И перед тем, как сюда идти, я все проверил и свою дверь запер изнутри, – самодовольная улыбка. – Хотя шуметь нам все равно не резон, так что навостри уши. – И продолжает, понизив голос: – Ты вот крепко запомнил, чего я тебе в тюряге наговорил, так? А мозгов, чтоб оглядеться и подумать, нету, что ли? Тогда мы были смертниками, и кто ж знал, что эти – рохли мягкотелые. Как они, такие вот, наших побили – другой вопрос.
– Предательство?
– Ага, все ж работают мозги-то! Бери, – движением фокусника извлекает откуда-то пирожок. – Ешь, а то опять откажут мозги-то.
– Нет. – Его снова начинает бить озноб. – Ты что, не помнишь: «Тот, кто ест хлеб врага, – враг и раб». Так заповедовал Дракон.
– Тебе сколько лет?
К чему это он?
– Ты говоришь о Драконе как о божестве. А он всего лишь символ.
Возомнил себя знатоком? Смешно.
– Все мы вместе – от государя до самого слабого из тех, кто способен держать оружие, – и есть Дракон. Этому тебя не учили? Да не зыркай ты на меня так, дырку прожжешь… А ладно, зыркай, хоть видно, что ожил чуть. Все я понимаю… а ты, как погляжу, не очень. Тот, кто продается за подачки, – враг и раб. А брать у врага – почему бы и нет? И на войне добычу берут – и не всегда отнимают, много кто сам отдает, чтобы только откупиться. Если бы ты ворвался в чужой город, тоже ко всему прикоснуться боялся бы? А мы с тобой, считай, во вражьем логове. И не абы в каком, а в доме министра иностранных дел, который еще и принц крови. Это мне девчонка ихняя выболтала. И еще много такого, что я уразумел: из этих окошек предателей высмотреть проще, чем с крыши нашей тайной полиции. И услышать можно столько, что у-у-у! Сообразил, как нам повезло?
Повезло? Кто-то из них двоих точно тронулся умом. Ни дома, ни имени – какое «повезло»?
– Думаешь, нет? – догадливо интересуется тот, кого приучают – неужто приучат? – к кличке Лео. – Мы могли сдохнуть да так и не узнать о предательстве. Догадываться и знать – не одно и то же, а? Теперь и вовсе удача в руки лезет, а мы, этакие фанатики-расфанатики, будем довершать расправу над собой? Не валяй дурака, и мы с тобой на пару разнюхаем, что сумеем, ну а там сообразим, как нашим передать.
От такого воодушевления ему становится тошно.
– Ты ведь знаешь, что мы никогда не сможем вернуться, – шепчет он – и равнодушно – другого и не ожидал – встречает брезгливый взгляд.
– Я сразу понял – ты только за свою шкуру и трясешься. А мне, в конце концов, плевать, вернусь я или нет. И на все плевать! Чего я еще не видел? – Переводит дух и шипит: – Ты со мной? Или решил сдохнуть ни за грош в сраном гордом одиночестве? Оно, конечно, проще. Если со мной – уговор: слушаешься меня и делаешь так, как я скажу. – И вдруг с азартом: – А давай на спор? Хочешь, я все о тебе расскажу? Если на полсловечка ошибусь – продолжай дурить, как тебе угодно, пока не сдохнешь. А если все правильно угадаю – признаешь меня командиром. Что, слабо?
– Нет, – отвечает он – и тотчас же спохватывается: зачем? Он ведь давно научился не попадаться на такие уловки – и вот… Но отступать поздно.
– Твой отец – Страж Дракона, – без промедления, уверенно. – И не из простых.
И повелительно:
– Ну?
Или все-таки не отвечать? Пусть презирает, невелика печаль.
– Тебе велели никому и никогда не рассказывать, кем ты был. Так ты ведь и не рассказываешь. Рассказываю я – и все грехи на мне, так ты-то чего дергаешься? От тебя – только «да» или «нет». Что, и этого боишься? Зуб даю – твой отец стыдился сына-слабака.
Он отводит взгляд. И это само по себе ответ, он знает.
– А мать – из тутошних. Об этом, небось, и не думал никто, знали и знали, ты ж все равно законный, раз отец тебя в семью принял, но ты волей-неволей сам всем напоминал. – Каждое слово – удар, точный и безжалостный. – Небось, думаешь, родись ты не от наложницы, все иначе было бы? Как бы не так. Сам себя так поставил. Дома тоже глазки прятал и только изредка взбрыкивал – типа всем докажу, какой я герой, так?
«А ты-то сам – никому и ничего не доказывал?» – мысленно огрызается он. Но гнев не настолько силен, чтобы давать ему волю. Может, и это примета слабака?
– Вляпался ты из-за песенки. И вроде проговорился тогда, в тюряге, что сам написал ее. Если б только спел, где не надо, так и сказал бы. Нотной грамоте обучен? Я не ахти как много знаю про Стражей Дракона, я ж не из Верхнего города, и мой отец, хоть и при каких-никаких чинах, в сравнении с твоим мелкая сошка. Но что это за Страж, который нанимает сыну учителя музыки? По всему выходит, учитель ходил к твоей сестре или еще какой родственнице, а ты поднахватался… посмешище! Ну чего, хватит с тебя?
«Хватит!» – снова накатывает дурнота, и он закрывает глаза.
– Все верно рассказал?
– Да.
Пусть подавится!
– Ага! – Мучитель не скрывает торжества. – Значит, слушай меня. Перво-наперво ты должен на ноги подняться, а то толку с тебя нуль. Усаживайся давай. И жри. Не прикидывайся, что совсем обессилел.
Он не шевелится, дышит в полвздоха. Озноб сменяется жаром. Отец называл его ущербным – так и есть. Он готов был довериться врагам, а сейчас готов возненавидеть единственного союзника.
– Жри, я сказал! – В его лицо впечатывается тот самый пирожок – и в ту же секунду шмякается о стену над головой самозваного командира.
Никогда бы раньше не подумал, что вцепиться в глотку врага – такая сумасшедшая радость. Как будто все черное, что копилось и копилось, выплеснулось разом – и он увидел: утверждать свою власть куда проще, чем сдерживаться. Ни в одной из прежних многочисленных драк он не стремился уничтожить противника. Никого не покалечить и не дать покалечить себя – так было раньше… в конце концов, братья – ну какие они враги? Так положено, для старшего младший – живая игрушка, пока не научится давать отпор, да и отец говорил – без этого никак характер не закалить. Ему очень хотелось стать сильным. Но он никогда не хотел свернуть шею… врагу. Врагу! Если бы для этого достаточно было одной ненависти!
– Ну довольно, прекрати, – беззлобно говорит победитель.
Как будто бы у него есть выбор! Силы ушли так же внезапно, как появились. Он распластан на полу, он чувствует себя раздавленным насекомым… и униженным, как никогда. Протянутая рука – очередная издевка. Он поднимается сам – и с ожесточением двигает недруга локтем в живот. Нефиг маячить за плечом!
Тот смеется.
– А ты молодчага. Я знал, что ты твердолобый, и все ж тебя недооценил.
Он едва разбирает слова: главная цель – добраться до кровати. Садится. И жадно пьет сладковатую, похожую на микстуру воду. Ему действительно нужны силы. Чтобы в следующий раз справиться.
– И теперь я знаю, что на тебя можно положиться, не сдрейфишь. – Презрение? Снисходительность? Их нет как нет. Как будто бы теперь вообще другой человек говорит. – Звать-то тебя как?
– Слабаком. – А вот в нем ненависть ничуть не угасла.
– Нужно ж было как-то в чувство тебя привести.
– Да пошел ты!..
Тирада в полдюжины слов, произнесенных на едином дыхании, – предел его нынешних возможностей… теперь уже точно – предел. Приступ кашля скручивает надолго, на глаза наворачиваются слезы.
– А я думал, дети из благородных семейств так не выражаются. Не умеют. Боятся, что от папочек влетит. Продолжаешь удивлять. – Похоже, провокатор развлекается вовсю. – Только опять не кидайся, выздоровей сначала. Драка не на равных – не по мне. И, хоть воспитание у меня так себе, я ж не из ваших, не из бла-агородных, но обращаться к человеку «эй ты» все ж таки не приучен. Меня можешь звать Лео.
– Жрать у них из рук, да еще и отзываться на придуманные ими клички – это не слишком?
– Нет, не слишком. Если мы хотим чего-то добиться, нам придется привыкнуть, – впервые простецкая болтовня сменяется четкими, рублеными фразами. – Я скорей умру, чем буду стелиться перед ними. Но этого и не требуется – заподозрят еще что-нибудь. Наше дело – обживаться, присматриваться… и не делать глупостей. Как думаешь, у тебя получится? Ладно, не отвечай. И хотя бы не морщись, когда тебя называют Тимом… и жрать не забывай, – Лео сбивается на свою обычную речь, – а то дождешься, что они и вправду с ложечки тебя кормить начнут. Представь – эта маленькая обезьянка с ложкой! Бр-р-р!.. И еще…
Договорить он не успевает: в комнату величаво вплывает хозяйка с неизменным кошаком, следом за ней с притворно смиренным видом семенит та самая «маленькая обезьянка».
– Что такое, мальчики? – беспокоится женщина. – Слуги сказали, что слышали шум. Им запрещено сюда входить, чтобы вас не беспокоить, но они позвали меня…
– Что у вас стряслось? – вольно переводит девчонка, переводя взгляд с одного на другого – и они тоже невольно переглядываются. Лео едва заметно качает головой.
– Вы что, сцепились? – добавляет она уже от себя. – Ну, так и есть. Я многое пропустила, в следующий раз потрудитесь предупреждать заранее. – Заговорщически подмигивает и водворяет на место опрокинутый стул. – Ничего страшного, тетенька, стул упал.
Один понимает слова, но недоумевает: зачем она врет? Другой слов не понимает, но ему и не требуется никаких объяснений.
– Главное, что все в порядке, – говорит хозяйка. Но на ее лице тень сомнения.
А горе-переводчица оборачивается к виновникам происшествия и недовольно хмурит бровки:
– Я сказала тетеньке, что мальчишки всегда дерутся. А она ответила, что придумает вам наказание. Будете знать, как лишать маленькую бедную девочку развлечений…
…Он сидит у окна – рама без стекол, – подставив лицо прохладному ветерку с цветочным ароматом. Хоть что-то радует в этой проклятой стране. Можно всю ночь так вот медитировать на расплывчатые очертания сада – и чувствовать, что живешь. Не счастливый, не несчастный, просто – живой, разве этого мало?
Мало!
Вымотался до потери соображения, а сна ни в одном глазу.
В дверь скребутся.
– Ну и сколько можно тебя ждать? – ворчливо спрашивает он, не сомневаясь, что за дверью Хлоя.
– Извини, у дяди были важные гости, – она опечалена и не хочет этого скрывать. Укладывает на кровать мягкий плед. И голос мягкий, вкрадчивый. – Вот, если замерзнешь. Все-таки у нас холоднее.
– Неприятности?
– Нет. Сейчас никакие гости не ко времени. – Неторопливо зажигает свечи в паре старомодных канделябров, пальцы заметно подрагивают. Почему свечи? По стенам аж три газовых рожка. А ведь и вправду – так уютней. – Как рука?
– Да вроде ничего.
– Дай посмотрю.
Разматывает повязку, заново перебинтовывает.
– Все хорошо. Подразболталось немножко, я поправила. – Вздыхает, будто всхлипывает, но не тяжело, а как успокаивающийся после долгих рыданий ребенок. – Я не верила, что у тебя получится.
– А я до сих пор не верю, что получилось, – с неохотой признается он. – Он боится предать. И боится, что его предадут. И не знает, что я уже предал. И его в том числе.
– Ты его спас… И ты не…
– Замолчи! – приказывает он. – Что ты можешь знать?
– Ничего, – Хлоя опускает голову, она снова не похожа на себя. – Но я очень хотела бы знать. Если захочешь объяснить… а и не захочешь – я все равно в нас верю. Ничего не знаю, а верю. А ты – нет. Ты мне – ну ни капельки.
– Дура мелкая! – вскипает он. – Не верил бы – фиг бы ты из меня хоть слово вытянула. Прекращай реветь, я сопли утирать не умею. Я сказал – ты услышала, и этого достаточно. Все, уматывай… Стоп! Кто с ним остался?
– С Тимом? Доктор. И если все будет так, как сейчас, то завтра и сиделка может подменять, он так сказал, – быстро-быстро просительно лопочет девчонка, – у нас тетя Фло, тетушкина камеристка, все на свете умеет…
– Да не давись ты словами, я особо-то и не злюсь, – ворчливо признается он. – Кстати, это не я его вытянул, а ты. Я повторил с ним тот же трюк, что ты проделала со мной. Разве что, – ухмыляется, – у меня лучше получилось. А ты маленькая еще.

Первыми, раскланявшись с хозяевами, столовую степенно покинули оба индюка в мундирах. Тетка ухватила Хлою под локоток и увлекла с собой.
– Иди к себе, я скоро приду, – через плечо бросила девчонка.
К себе так к себе. Через комнату Тима.
Лакеи, тихонько брякая посудой, молчком убирали со стола. Хозяин, как будто бы не обращая на приживальщика ни малейшего внимания, двинулся к двери – и вдруг остановился, обернулся.
– Лео… ты ведь позволишь называть тебя Лео?
Можно подумать, у него есть выбор! Откажется от одной клички, придумают какую-нибудь другую, а к этой уже мало-мальски привык.
– Мне нужно с тобой поговорить.
Ну вот, снова какая-то ерундистика начинается. И опять – неизвестно какая. Будет отчитывать за стычку с индюком? Или в душу полезет?
– Полагаю, тебе не слишком приятно со мной общаться. Но уверен, что ты достаточно разумен, чтобы суметь поставить осознанную необходимость выше эмоций.
Вот это да, он с хозяином одного роста! Сейчас, когда они стоят друг против друга, это ой как заметно. Забавно, ему казалось, что господин министр и ростом соответствует своему положению... Да когда в кровати валяешься не первый день, еще не то покажется. Разве что девчонка, сразу было видно, – малорослая, мелкая – она и есть мелкая. А старший-то племянничек в кого такой вымахал – до рожи не доплюнешь?
– Пойдем в мой кабинет. Заодно увидишь, где меня искать. Когда я не на службе, разумеется.
Эту скромную дверку в тупиковом ответвлении коридора он видел во время своих ночных странствий. Понятно, не заглядывал: открывать дверь, не зная, что за ней, – это ж напрочь башка должна быть отбита!
А за ней оказалось небольшое – меньше, чем любая из виденных им дворцовых комнат, – помещение с тяжелым столом, креслом, шкафами, подпирающими друг друга боками, диванчиком с темной обивкой да непременным камином. Одним словом, кабинет как кабинет, ничего особенного. У отца не намного хуже.
Единственное, что привлекает внимание, – портрет над столом. Немаленький такой, и рама широченная. Если веревочка – или на чем он там висит? – перетрется и картинка упадет хозяину на башку, придется королю оплакивать своего братца, а заодно и назначать нового министра. И пострадает несчастный как раз таки из-за поклонения монаршей особе: ясно же – портрет не абы чей. Хотя принцу крови, может, и закон не писан: кто ж ему запретит на стенку изображение своего папаши повесить или еще кого? Как бы то ни было, фамильное сходство налицо: такие же светлые, с пепельным оттенком, волосы, как у них у всех, такие же голубовато-серые глаза… только мутные или… пустые? Даже у индюка зенки человеческие и взгляд проницательный такой, хоть сам он истукан истуканом. А этому будто бы расплавленного олова в глазницы налили. Художник криворукий или натура подкачала?
– Присаживайся, – позволив гостю вдоволь налюбоваться уродливым произведением искусства, предложил министр, указывая на диванчик. И сам сел – не за стол, а рядом, вполоборота. Тоже повернуться? Этикет-шметикет, почтение к хозяину дома и старшему мужчине в семье… и прочий бред? Обойдемся без ответных любезностей! – он откинулся на спинку и закрыл глаза.
– Начну без долгих предисловий, не буду испытывать твое терпение, оно у тебя, – хозяин насмехался, но вроде бы беззлобно, – далеко не безгранично. Да, это заметно. Нет, это не беда, в твоем-то возрасте.
Ему и собеседник не нужен? Достаточно слушателя? Можно помалкивать… да хоть дремать! И диван мягкий… одни удобства!
– Я вижу, вы подружились – ты и Хлоя. И это меня радует. Нет, Хлоя мне ничего не говорила, да и я не спрашивал. Скорее всего, она будет отрицать. Обстоятельства сделали ее суеверной – она побоится признать, что у нее есть друг. Она боится тебя потерять. Да, я знаю это наверняка. Дважды рядом с ней были люди, которых она называла друзьями. Их больше нет.
Хозяин выдержал паузу. Дает время осознать и испугаться? «Их больше нет», – звучит не ахти как жизнерадостно. Сразу понятно – ничего хорошего с ними не случилось.
– У нее дар привлекать к себе людей – для них она этакая милая непоседа, простодушная и забавная. Она со всеми ладит, но никого не выделяет особо. Впервые за пять лет она к кому-то привязалась по-настоящему. И этот кто-то – ты. Ее привязанность дорогого стоит. И не потому, что она принадлежит к королевскому дому. Это, как я сегодня уже сказал, – не плюс, а минус. Просто каждому нужен кто-то, кто будет предан ему безоглядно. Понимаешь, что значит – безоглядно?
Мгновение назад ему казалось – старый лис приценивается, намереваясь купить его с потрохами. Дескать, развлекай принцессу – и всегда будешь сыт и весел.
Хорошо, что сдержался. Похоже, вместо легкой жизни ему предлагают сунуть голову в петлю. А, ну и ладно – вежливо же предлагают, со всяческими любезностями!
– Ты можешь похвастать, что у тебя есть такой человек? Кроме Хлои? Нет? Я так и думал. Иначе, извини, ты вряд ли оказался бы в тех обстоятельствах, в которых оказался. Тебя или остановили бы раньше, чем ты совершил бы фатальный проступок, или не бросили бы погибать в одиночестве. Хлоя – не бросила бы. Надеюсь, ты вполне меня понял. Еще раз извини. Я смягчил бы формулировки, если бы это не исказило суть.
Много слов, но все по делу. Не обманул, не ходит вокруг да около. И к вопросам, которые надо будет задать Хлое, прибавился еще один… или не один? Так чего все-таки хочет ее заботливый дядюшка?
– Ты, конечно же, хочешь знать, зачем я все это говорю, зачем вкладываю в твои руки оружие против нас. Ведь теперь ты знаешь – если ты обманешь доверие Хлои, для нее это будет тяжелым ударом. А значит, и для нас, мы ведь ее любим. Я отвечу. Но чуть позднее. Тебе нужно знать еще кое-что. Полагаю, излишне напоминать, что ты находишься в доме министра иностранных дел. И благо если бы только министра, пусть и имевшего сомнительное удовольствие обзавестись несколькими могущественными врагами и здесь, и за рубежом. Так нет же, еще и второго в очереди на престол. А может быть, первого. А может, третьего. Ты в недоумении? Ничего сложного… хотя все очень сложно. Отец Хлои был страшим сыном правящего монарха, но погиб еще при жизни короля. Нынешний, – кивок в сторону портрета, – наследовал ему. И все было бы очевидно, если бы у него родился наследник мужского пола. Но у него только дочь. И крайне сомнительно, что он обзаведется сыном. У меня, младшего из троих братьев, детей нет. А старый закон предусматривает передачу трона по женской линии лишь в случае воли правящего монарха, ясно выраженной в завещании. За Хлою старшинство ее отца, за Марису, дочь нынешнего короля, – ее собственное старшинство, невесть какое, считаные недели, но все же, и то, что ее отец – король, а отец Хлои королем стать не успел. За меня – самый убедительный аргумент: я единственный, кроме короля, потомок мужского пола. И никто из посвященных не сомневается: если решение будет за мной, я отдам предпочтение Хлое. Однако король колеблется, откладывает обсуждение нового закона о престолонаследии со дня на день… Точнее, с года на год. Вот такие хитросплетения, мой мальчик. Опасные игры раскачивают трон. Но поставить в них точку еще страшнее. Династия слаба, и ей приходится демонстрировать единство…
– А индюк?
Спросил – и спохватился. А потом подумал: все правильно, ему нечего таить и нечего стыдиться. И даже глаза открывать не стал.
Ответом ему был тихий смех.
– Ты о Рике? Он с твоих лет воспитывается в нашем доме, я называю его своим племянником и многие, на удивление многие, отмечают якобы имеющее место быть фамильное сходство, но общей крови у нас нет, он родственник моей супруги. Не ссорься с ним, Лео. Характер у него не самый приятный – так и у тебя, признай, тоже, но человек он надежный. Как только сможешь смотреть на него не как на вражеского офицера, сам поймешь. Хоть сейчас тебе в это и не верится.
Министр опять замолчал. Встал – диван чуть слышно скрипнул. Прошелся по кабинету размеренным шагом – ковер приглушал звук шагов до мышиного шороха, но не заглушал начисто. Остановился. И вдруг потребовал:
– Открой глаза, Лео. Мы подходим к самому важному, и мне нужно видеть твои глаза.
Он и сам не понял, почему повиновался. Из любопытства? Или ради того, чтобы этот разговор поскорее закончился, можно было пойти к себе и спокойно поразмыслить обо всем, что узнал? Так – да не так…
– Дружба с Хлоей и пребывание в этом доме сулят тебе немало выгод, но не гарантируют спокойную, безоблачную жизнь. Однако ты не трус. И, если я в тебе не ошибся, – ты не из тех, кто ставит личную выгоду превыше всего. Ты можешь возразить мне, – голос хозяина зазвучал суше и строже, – или прервать меня и уйти, если уверен, что не хочешь ни во что вмешиваться. В этом случае я все равно гарантирую тебе защиту сейчас и заботу о твоем достойном будущем в дальнейшем. И никогда ничего не потребую от тебя взамен. И никогда не напомню об этом разговоре, тем паче не упрекну. – Он остановился у дальней стены, рядом с портретом, будто нарочно привлекая внимание к внешнему сходству с королем. – Если же ты готов слушать дальше, я кое о чем тебя попрошу.
– Попросите или прикажете? – сощурился он.
– Попрошу, Лео, попрошу. И ты все еще вправе будешь отказаться. Но, опасаюсь, при этом почувствуешь себя неловко.
– Переживу как-нибудь, – он попытался принять самый что ни на есть независимый вид – и пожалел об этом: министр усмехнулся, дескать, ребенок ты, ребенок.
– Твое решение?
– Говорите уж, – никогда прежде он не позволил бы себе грубить старшему, но прошлая неделя многое изменила.
– Мне известно о твоей ночной прогулке по дому.
Он осклабился: все-таки удалось добиться своего, пусть и не так, как мечталось.
– Скажи пожалуйста, зачем ты до полусмерти напугал кухарку? – спросил хозяин таким тоном, как будто бы речь шла о невинной детской шалости, и снова посерьезнел: – Но узнал об этом я не от кухарки. Ты ведь уже сообразил, что у меня есть причины заботиться о нашей безопасности. Каждый лакей прошел неплохую подготовку. Нужно ли говорить о том, что дом охраняется снаружи и внутри… и отнюдь не лакеями? И за тобой присматривают. Прошу обратить внимание: не стерегут – присматривают. Как за любым из нас.
Ага! Значит, чутье его не обмануло. Что дальше? Он на крючке? От него что-то потребуют? Ха!
– Это не значит, что ты должен чувствовать себя стесненно. Да, покидать пределы дома тебе пока рановато. Но в доме твоей свободы никто не ограничивает, ходи где угодно и когда угодно, Хлоя поможет тебе освоиться. Я сообщил тебе о наблюдении лишь потому, что убежден: кое о чем лучше знать наверняка, нежели догадываться. – Министр снова подошел к диванчику, но не сел, поглядел сверху вниз. – Признайся, ты ведь догадался?
– Да. Толку-то с моих догадок, – буркнул он, не потрудившись поднять глаза: кем бы он там ни был, много чести ему, чтобы на него снизу вверх смотрели.
– Не удивлен, что Хлоя к тебе потянулась. Вы похожи. Храбрые, искренние… колючие.
Еще неделю назад он смертельно оскорбился бы, если бы кто-нибудь – кто бы то ни было! – сравнил его с сопливой девчонкой. А сейчас – не мог, ну хоть тресни!
– Правда, ты сильнее. Осмелюсь предположить, сыграли свою роль и традиции, и воспитание. Хлоя старается казаться сильной, и у нее получается, но ей трудно. Ей едва сравнялось три года, когда она потеряла родителей. Мой отец оставил ее при дворе, и это было, скажу прямо, неверное решение. Он сам это понял и передал опеку мне. К несчастью, оказалось поздно: к этому времени она пережила слишком многое. Слишком. Наверное, поэтому она так хорошо понимает чужие страдания. Похвальная способность для принцессы, она ведь должна служить образцом милосердия, хотя бы формально. Однако я предпочел бы, чтобы она была обычной девочкой. Хлое было восемь, когда она поселилась здесь. И все – да-да, и тот, кого ты именуешь индюком, – наперебой, безудержно ее баловали. Самовластная и одинокая – ужасное сочетание. Что-либо менять я опасаюсь – для нее это может стать ударом, от которого она не оправится. А ты… Думается, тебя она будет слушаться. По собственной воле. И рядом с тобой никогда не почувствует себя одинокой. Вот почему я рассказал тебе больше, чем, наверное, полагалось бы.
Снова уселся на диван, снова помолчал – совсем недолго, видать, сообразил, что после всего, что наговорил, нельзя затягивать.
– Лео, посмотри мне в глаза.
Вот заладил! Интересно, что он надеется вычитать, грамотей-толкователь?
– Та самая просьба, о которой я упоминал: оберегай Хлою. Оберегай от необдуманных поступков и от печалей.
Коротко выдохнул. Поднялся.
– Догадываюсь, что тебе претит быть иждивенцем у чужих людей. Сейчас перед тобой открываются две дороги: ты можешь быть ей другом, и тогда я буду считать тебя частью семьи, или ты можешь числиться в ее свите, и тогда будешь получать заслуженное вознаграждение. Выбор за тобой…
Вон оно куда вывезло! Все-таки надо было сразу послать его куда подальше.
– У вас, у дипломатов, что, так принято – торговаться где надо и где не надо? – Он встал и шагнул к двери.
– Ты отказываешься? – голос министра звучал растерянно, но Лео не почувствовал никакой радости – только гадливость.
– А вас когда-нибудь покупали? И что, продались? За какую цену?
– Ты меня недопонял. Присядь, я попробую объяснить…
– Нет, я вам сам объясню. И времени мне понадобится чуть. Я буду рядом с ней, потому что сам этого хочу. У меня тоже своя воля есть. Нечего ей одной отираться рядом с торгашами и недоумками.
Единственное, на что хватило выдержки, – закрыть за собой дверь, а не впечатать со всей силы, так, чтобы оконные стекла задребезжали и перепуганные прихвостни сбежались.
Видать, в этом доме чудеса не приживаются.
А где вообще они приживаются?

На пороге комнаты Тима он придержал Хлою за плечо.
– Я первый.
Но у Волка на этот счет было свое мнение: оттеснив нахального человечка, он величественно проследовал вперед, толкнув грудью дверь.
– Эта собаченция что, так и будет с нами всюду таскаться? – Лео вздохнул.
У кровати больного сидела пожилая женщина, похожая на сороку, – черное платье, черные ленты на белом чепце, полупрозрачный платочек, накинутый на плечи, скреплен громадной брошью, видать, золотой, нос острый, взгляд – еще острее. Она здесь изрядно похозяйничала – шторы подняты, оба окна распахнуты настежь, пузырьки и склянки больше не громоздились на столе – куда-то попрятала. Зато к графину с водой прибавился еще один, с какой-то мутной зеленовато-желтой жидкостью.
Пока Хлоя, отозвав сороку в сторонку, о чем-то вдохновенно вещала в полный голос (все-таки молодец девчонка!), Лео и Тим перебросились фразой-другой – шепотом.
– Помнишь, что я тебе о ней говорил?
– Да.
– Слушай внимательно. И не выпендривайся. Понял?.. Чего дрожишь?
– Холодно.
– Холодно ему! А чего этой ведьме не сказал, чтобы она окна закрыла? Ты ж по-ихнему знаешь?
Увидев, что он закрывает окна, сорока живо подскочила к нему. А вот голос ее совсем не походил на стрекот – почти мужской бас… в таком-то тщедушном тельце!
– Чего ей надо? – повернулся он к Хлое.
– Она говорит, что больному нужен свежий воздух.
– А ты скажи – мы сами разберемся.
Пока девчонка, воркуя по-голубиному, выпроваживала возмущенно хлопающую глазами сороку, Лео успел опустить шторы, задвинуть в дальний угол жесткий стул – где ж сидеть вредной птице, как не на голой деревяшке, – и подтащить к кровати два кресла.
– Ну как ты? Скоро оклемаешься?
– Я уже здоров. – Угу, оно и видно: только голова из-под одеяла и торчит, физиономия серая, губы чуть не синие, глаза еще сильней ввалились, как будто бы даже потемнели и стали почти что человеческими. И вышептывает по словцу – дыхание бережет, как скупец мелкую монетку. – Они смотрят, а так я бы…
– Лежи уж. И с ними не заедайся, нечего сейчас!
Хлоя наполнила стакан из второго графина, подкралась на цыпочках – прикидывается или вправду робеет?
– Вот. Тетя Фло специально приготовила, тебе это полезно. Нужно пить каждые два часа.
Мальчишка не ответил – только посмотрел… зато как посмотрел! Сказано ему было – спрячь характер! Без толку! Лео отобрал стакан у Хлои.
– Делай, что говорят!
Дернулся, закашлялся, стек по подушке – вот же ж дохляк упертый!
Хлоя опустилась в кресло, откинулась на спинку, лицо спокойное-преспокойное, будто бы не ее только что ожгли полным ненависти взглядом, и сидит она посиживает в приятной компании, и не надо ей ни перед кем и ни за что держать ответ. Небось, учат их этому, королевских отпрысков… вот где обзавидуешься! У ее ног улегся Волк, опустил башку на лапы и вроде как задремал. На Тима – ноль внимания… интересно, почему? А тут сидишь, как на раскаленных углях, и ждешь, кто первый чудить начнет… а вдруг ты сам? – Лео едва удержался, чтобы не сделать охранный жест, отгоняющий мелких бесов.
– Наверное, каждый из вас думает: а что было бы, если бы я не попал в этот дом, – медленно, словно сказку, которую приходится вспоминать слово за словом, начала Хлоя. – Конечно, тебе, Лео, не пришлось бы терпеть за столом моего кузена в гвардейском мундире. И не пришлось бы строить догадки, куда это он собрался при полном параде. И мне не пришлось бы признаваться, что сегодня господин военный министр награждает всех офицеров, принимавших капитуляцию. – Она – Лео заметил – украдкой перевела дух. Но голос не дрогнул. – А некоторые особо отличившиеся приглашены на королевский бал, туда нынче вечером отправляются тетушка и дядюшка. И Рик там будет.
Теперь и Лео стало холодно. Окна закрыты, а толку-то? Может, и Тим мерзнет вот так – изнутри?
– А еще, если бы вы не оказались здесь, тебе, Тим, не пришлось бы слушать песни моей тети. Она говорит, колыбельные смягчают сердца. Чувствуешь что-нибудь подобное? Нет? Я так и думала. Мне, когда я была маленькой, после тетушкиных колыбельных всегда хотелось кому-нибудь напакостить… правда, тетушке – никогда, она милая и всем хочет добра. Таких не обижают. Жаль, мне нипочем не стать похожей на нее. Как-то раз, было дело… Ой, да о чем речь-то веду! Невыносимее всех в этом доме я. Так ведь, Лео?
– А сама как думаешь? – Вот как ей удается успокаивать несколькими словами и заставлять улыбаться, хоть разговор принимает не ахти какой оборот? И ее дядя говорил – она умеет… и о том, что самой-то ей легче не становится.
– Как думаю, так и говорю: вам тут плохо. А где было бы лучше? Судите сами – и решайте, верить мне или не верить. Дядя Ник… ну, господин военный министр, вы его оба видели, – он хороший, незлой.
– Все-то у тебя хорошие, – продолжая думать о словах ее кровного дяди, ввернул Лео, – что ж тогда дерьма везде и всюду столько?
– Хороший, – упрямо повторила Хлоя, комкая в кулачках многострадальный подол. – Но у него есть присловье: «для пользы дела». И когда зашла речь о том, как быть с вами, он – разумеется, для пользы дела – предложил поселить вас в дальних покоях королевского дворца под строжайшим надзором, растиражировать вашу трагическую историю – так и сказал – во всех газетах, показать вас иностранным послам, устроить несколько благотворительных вечеров, чтобы, опять-таки повторяю слово в слово, обеспечить ваше будущее. А потом, когда обвыкнетесь, – оценить, на что вы способны, и найти вам место в свите государя – в соответствии с вашими способностями, как-то так объяснил.
Девчонка снова помолчала, собираясь с силами. Она бледнела на глазах, но Лео ее не остановил – догадался, что самое главное впереди. Даже украдкой ободрить не отважился – вдруг Тим заметит, и кто знает, что взбредет ему в голову и что он выкинет? И так еле живой.
– Наш добрый государь, – в слове «добрый» Лео отчетливо услыхал насмешку… выходит, и у нее не все такие уж замечательные? – не сомневаюсь, тоже озаботился бы вашей судьбой. И тем, чтобы она была известна всем и каждому. – Ее взгляд стал жестким. – Дядя Ник предложил еще один план – на первый взгляд точно такой же, но с одним существенным изменением – поместить вас в кадетский корпус. Да не простой, а королевский, жутко престижный. Там сейчас оба сына дяди Ника учатся, и старший сын главного адмирала, и все племянники министра финансов… а уж сколько знаменитостей оттуда вышло – всех и не упомнишь. Неродовитые – и те, если смогли попасть в это благословенное место, наверняка обзаведутся нужными связями и сделают карьеру на зависть, это всем известно. А уж о том, чтобы бедные детишки, жертвы грязных политических игр, были довольны жизнью и добились, как сказал дядя Ник, показательных результатов, позаботились бы особо. – Хлоя прямо, не таясь посмотрела на Тима. Он должен был почувствовать ее взгляд, но не шелохнулся, не лицо – посмертная маска. – Ведь здорово, да, – с преувеличенным воодушевлением продолжила она, – страна, с которой мы то и дело воюем четвертый век, да и до того доводилось сцепиться не раз и не два, готова отдавать своих детей на расправу, а мы, такие все из себя гуманные и благородные, помогаем им обрести новую родину и все такое? Лео, не морщись, я подслушивала, подслушиваю и буду подслушивать, иначе все интересное пройдет мимо меня. И когда дошло до «новой родины» и до «мы докажем мировой общественности», хотела объявиться – и сказать, что думаю по этому поводу. И вдруг Рик, чьей единственной обязанностью было стоять в уголочке и придавать этому сборищу подобие официальной встречи высокопоставленных лиц с участием адъютантов и секретарей, спокойно так заявляет: «Ваша доброта их убьет». Много дала бы за то, чтобы видеть, какое лицо в эту секунду было у дяди Ника! Подглядеть не удалось. Но окрик «господин лейтенант!» прозвучал ну очень грозно. А Рик ему, как ни в чем не бывало: «Во дворце они, вероятно, сколько-то еще проживут, правда, не возьмусь прогнозировать, сколь долго, а вот решение отправить их в корпус равнозначно смертному приговору, отсроченному на считаные дни». Дядя Ник: «Господин лейтенант, вы забываетесь!» – никогда не слышала, чтобы он с кем-то говорил в таком тоне. А Рик: «Прошу прощения, господин военный министр, но мне казалось, для всех очевидно, что эти дети не обучены предавать. Вряд ли удастся их переучить. И даже если ваш план увенчается успехом – зачем вам предатели?» Готова поспорить – если бы один не был министром, а другой – его порученцем, кто-нибудь из них вызвал бы другого на дуэль. Скорее дядя Ник – Рика. Рик умеет обуздывать свои эмоции, так тетя говорит.
– Дети! – Лео стукнул кулаком по подлокотнику кресла и скривился от боли. – Сам прям такой взрослый!
– Сейчас ты и впрямь как ребенок, – без улыбки заключила Хлоя. – А я хочу спросить у взрослых: что выбрали бы вы сами – наш дом, дворец его величества или корпус? Пока еще есть выбор.
Она помолчала – наверняка не просто так. Дает время осознать. И не только Тиму.
– Да, пока еще есть. Для дядюшки ваш выбор – не пустой звук.
Выбор?! Корпус?! По крайней мере одному из них и в страшном сне не могло привидеться, что его мечту о военном училище так изуродуют… к демонам! А другой…
– Что скажешь, Тим? – он впервые назвал товарища по несчастью этим именем и увидел – на бескровное лицо мальчишки легла тень.
– Мне все равно, – тихо, еле слышно.
Ну какого еще ответа можно было от него ожидать?
– Тогда останемся здесь. Как по мне, известное зло лучше неведомого.
– Особенно если учесть, – с готовностью подхватила Хлоя, – что это меньшее зло. Вы же знаете, дядюшка Тео против того, чтобы вас вмешивали в политику. А если он против, то никто не посмеет…
Тим с безучастным видом что-то спросил у девчонки. Это что еще за номер?
– Что ты сказал?
– Хочу знать, какой интерес у ее дяди, – на этот раз прислушиваться не пришлось, ответ – четкий и быстрый. Почудилось даже, что перед самым носом острие клинка мелькнуло. Непрост ты, задохлик, ох непрост!
– Я не думаю, что у него есть какой-то интерес, – торопливо проговорила девчонка. Да когда она наконец перестанет издеваться над платьем!
– Так не бывает.
– Я уверена, он не сделает ничего плохого.
– И твой дядя Ник уверен, что не сделал ничего плохого.
Лео не узнавал Тима: никогда бы не подумал, что он полезет в спор!
– И о себе ты думаешь не то, что говоришь. И не то, что есть на самом деле. Упиваешься собственной добротой и как будто бы состраданием. – И добавил несколько фраз на чужом, рокочущем, режущем ухо языке. Ишь ты, разговорился!
Хлоя мгновение-другое глядела на него расширившимися глазами, потом коротко ответила. Ни по мимике, ни по интонации не понять, о чем они говорят, но наверняка не о временном перемирии, взглядами испепелить друг друга готовы. «Не друг друга, а враг врага», – то ли к месту, то ли не к месту подсказала память строчку из какого-то читанного давным-давно стихотворения.
– Эй, вроде ясно сказано: говорите так, чтобы я понимал! – озлился Лео. – Чего ты лопочешь, растолкуй по-человечески!
Молчание.
– Не был бы ты такой дохлый, я бы из тебя всю придурь вытряс!.. Хлоя!
Но и девчонка промолчала, да еще и губу закусила. Значит, и вправду дело дрянь. Он перевел взгляд с одной на другого – кто первым не выдержит? Тот еще вопрос!.. Все-таки Хлоя, она не настолько сумасшедшая, чтобы… чего она ревет-то опять?!
Спасла его судьба, издевки ради принявшая обличье тетки-сороки, – заскочила, зашумела, замахала крыльями – выметайтесь, мол. Хлоя не стала прекословить. Ну и он пошел следом за ней, на прощанье бросив взгляд через плечо: дождешься, гаденыш! Тим холодно усмехнулся.
– Ну? – с угрозой протянул Лео, едва за ними закрылась дверь.
Хлоя рукавом утерла слезы – вот принцесса так принцесса! – и грустно призналась:
– А ведь он, может быть, прав.
– В чем хоть? – Напрашивается, чтобы ее пожалели? Не допросится. – Хватит делать из меня идиота! Балакайте друг с другом, издевайтесь друг над другом… хоть убивайте – я пальцем не пошевелю, раз вы секреты от меня заводите.
– Он сказал, что я со скуки завела себе новые игрушки. Сейчас вы меня забавляете, а когда надоедите, – выброшу или сломаю.
– Вот это нагле-ец! – неподдельно восхитился Лео. – Вот это завернул! А ты-то чего скисла?
– Мне и вправду было одиноко, – прохлюпала Хлоя. – А как ты появился… Я постоянно радостная какая-то… несмотря ни на что, понимаешь?
– Угу, потому и ревешь то и дело. Сколько раз повторять: прекращай, – не потребовал – попросил. И, резко меняя тон, добавил язвительно: – Это я – игрушка? Тебе самой-то не смешно?
– Смешно, – согласилась Хлоя – и снова всхлипнула.
– Сломать меня у тебя силенок не хватит. А выкинуть – только посмей.
«Меня уже выкидывали, это очень больно».
– И этому… ф-философу я мозги вправлю, дай только срок.
– Хвастун, – сквозь слезы улыбнулась Хлоя.
– Вот уж ничуть не бывало! Увидишь. Спорим?
– А можно, я не буду спорить, а просто положусь на тебя?
– Можно. И нечего спрашивать.
Хлоя, вздернувшись на цыпочки, порывисто обняла его и прошептала на ухо:
– Как хорошо, что у меня есть старший брат!
Отскочила, пропела тоненьким голоском:
– Пойдем сразимся, мой хвастливый братец. Или скажешь, что устал?
– Не надейся! Только тебе придется показывать мне дорогу – ночью я так и не нашел лестницу в подвал. У вас тут что, заколдованный дворец? Ни вниз, ни наверх без воли хозяев?
– Заколдованный? – голос Хлои дрогнул.
Чего она на этот раз испугалась? И почему у него по спине пробежал холодок? Он все еще не в себе, нужно время, чтобы очухаться? Или этот дом сводит людей с ума?.. Кажется, была такая историйка… Из тех, что рассказывают в темноте.
Странные мысли… наверное, и вправду пора отоспаться.
– Ты чего? Я пошутил.
Хлоя посмотрела на него как-то странно… жалобно, что ли.
– Ты тоже чувствуешь, да?
– Ты о чем? – Частенько его в последнее время пробирает. Нервы, что ли, как у девки становятся?
– Я сама не знаю. И спросить ни у кого не могу. Ты в чары веришь? – спросила она шепотом.
– В какие такие чары? – он думал, что скажет в полный голос, собирался фыркнуть – дескать, что за бред. Не вышло: тоже зашептал. Даже если девчонка чуточку не в себе, что немудрено, слово «заколдованный» напугало ее по-настоящему.
– Есть у нас одна тайна. Как бы не государственная. – Да, ей страшно… но и любопытно, вон как глазенки загорелись. – В одну пристройку попасть можно только со стороны сада, но дверь закрыта наглухо и охрана. Причем охрана не маячит, а таится…
– Можно подумать, она в доме на глаза лезет! – буркнул Лео. По спине по-прежнему бегали мурашки, но теперь, кажется, от предвкушения.
– Но и не прячется. А там… Ну да я все равно вижу, привыкла.
Вот хвастунья!
– А чего там. В пристройке-то?
– Не знаю. Дядя не рассказывает
– Не знаешь, а объявляешь своего дядюшку чуть ли не святым… Э-эй, девчонка, только опять не начинай! С меня на сегодня твоих проповедей точно хватит, уже изжога от них!
Вместо того чтобы фыркнуть и выдать что-нибудь едкое, Хлоя обеими руками вцепилась в его запястье.
– Можешь дать мне слово, что никто и никогда не узнает?
– О чем? – как можно небрежнее спросил он.
– О том, что ты сегодня увидишь. Если, конечно, захочешь увидеть. Все тайны имеют свою цену, мне это с детства в голову накрепко вбили. Во что может обойтись эта, я не знаю.
– Еще раз обзовешь меня трусом, не посмотрю, что ты мелкая.
– Одно могу пообещать – что бы ни случилось, я возьму вину на себя, – не приняла его легкого тона Хлоя.
– Вот еще, буду я за девчонку пря…
– Замолчи! – она прервала его на полуслове. – Я не прощу себе, понимаешь? Мне страшно, Лео. Не из-за того, что нас застукают, как-нибудь отболтаюсь. А из-за того, что ждет нас там. Ну так обещаешь?
– Да, – он понял, что сейчас нужен краткий и четкий ответ… такой, какой дал бы Тим, окажись на его месте.
– По деревьям лазить умеешь? – почти спокойно уточнила она.
Слабосильный, но отчаянный боец. Смешно: нужно было лишиться всего и оказаться во вражеской стране, чтобы заполучить в товарищи хлюпика, в котором упорства и гордости хватит на пятерых, а в сестренки – зловредного ребенка, любящего его сильнее, чем все четверо кровных братьев вместе взятые. Вот это он чувствует – еще как!
– Не умею, высоты боюсь, – поддразнил он.
– Я вот и вправду боюсь… и что с того? – с укором спросила Хлоя. – Когда это мне мешало! Ну, точно решил?
– А то!
– Тогда так: ступай к себе, переоденься во что-нибудь потемнее, но не в черное, возвращаться, скорее всего, будем в сумерках, не ночью. Посмотришь в шкафу, тетенька самолично озадачилась – а значит, там всего полно. Сообразишь, в общем. Через полчасика зайду за тобой.
Заявилась только через час, взбудораженная, раскрасневшаяся, с улыбкой, как у фарфоровой куклы… б-р-р! Буровато-зеленые штанишки, такой же камзольчик, волосы убраны под коричневую бархатную шапочку… очень похоже в детских книжках рисуют злых лесных духов – этакими мальчиками с Запада, за невинной внешностью которых скрываются коварство и жестокость… Надо бы ей сказать – то-то разозлится! Но потом. Когда все будет позади.
– Тебе что полчаса, что час – все едино? – тоном старого брюзги вопросил он.
– А я подумала-подумала – и еще к дядюшке забежала, сказала, что мы хотим погулять по саду. Распорядитесь, говорю, чтоб нам не мешали.
– И что, он согласился? – Лео недоверчиво приподнял бровь. – Согласился избавить нас от соглядатаев? Да ну!
– Конечно, нет! – Хлоя постучала себя ладошкой по лбу, что, должно быть, означало сомнения в умственных способностях собеседника. Жест был чужой, незнакомый. – И я пока умом не тронулась, чтобы просить его о таком. Но сопеть нам в спину они точно не будут, а Волк, когда настанет время, поможет нам… э-э-э… потеряться.
– Твой дядя так уж расхваливал здешних сторожей… я аж поверил.
– Правильно расхваливал, – серьезно кивнула девчонка. – Но и я кое-что умею, и если все получится…
«А если не получится?»
Он смолчал. Такие вопросы лучше не задавать. Неуверенность в себе привлекает демонов, – так говорил дед, – а они приносят в пригоршнях неудачи. Выдумка, конечно. Однако сомнения Хлое ни к чему. И ему – тоже. На всякий случай он поставил защиту, как учил дед: соединил ладони пальцами к запястьям и мысленно пожелал нечисти не найти дороги, заплутать.
– …И если все получится, дальше будем бояться вместе, – бодро заключила девчонка и повесила ему на плечо расшитую бисером торбочку. – Пойдем, Волк заждался.
– Какое неуважение к старикану! – притворно опечалился он, разом отбросив все дурные мысли.

Он с опаской следил за Хлоей, пока не убедился: она проделывает подобный трюк не впервые. Да, неловко, да, там, где он бы просто подтянулся, ей приходится искать опору для ноги, но управилась в пару минут… и то хорошо! Ему хватило пятой части этого времени. А дальше-то как? Что-то не верится, что их поджидает удобная лестница!
Следуя примеру девчонки, согнулся в три погибели, скрывшись за невысоким ограждением. Да, в просветах меж фигурными столбиками их еще как видно, но все ж таки спокойнее, когда не стоишь в полный рост. Пока пробирались вдоль одной стены, он постоянно ожидал окрика, потом поуспокоился – и очень вовремя: они, как вдруг оказалось, добрались до «лестницы» – могучего дерева, вроде как дуба.
– Теперь ты вперед, – распорядилась Хлоя. Голос уверенный, а вот на то, чтобы сменить страдальческое выражение мордашки на более жизнерадостное сил, похоже, уже не хватило.
– А ты?
– А я следом, прям сразу-сразу. В эту махину и десятеро вцепятся – ей нипочем будет, – девчонка выдавила улыбку. – Заберешься – и давай подальше, к чердачку. Там нас снизу не высмотреть.
– У тебя-то силенок хватит? – снова не удержался он от вопроса.
– Да я чуть ли не на каждой ветке отдыхать могу, в листве меня не разглядишь, – на этот раз и тон ни в чем не убеждал.
– Давай-ка ты первая. В случае чего помогу.
Она не стала спорить – неужто и вправду настолько в себе сомневается? Предложить ей вернуться? Да ну, не согласится. Теперь – совсем поздно.
Все же сумела собраться: третий этаж миновали уверенно, вот и окна четвертого – плотно зашторенные, как и на других этажах, хоть бы где просвет. Хлоя вползла на очередную ветку, ничком улеглась на нее, вцепилась – куда до нее испуганному котенку! Взгляд шальной, губы сжаты в ниточку.
– Что? – резко спросил он.
– Сейчас, – осторожно выдохнула она, будто боясь, что звук ее голоса поколеблет эту громадину.
– Не спеши. – Лео кое-как примостился на соседней ветке. – Вечно ты торопишься.
– Не потороплюсь – сил точно не хватит, – еле слышно отозвалась она и по-гусеничьи переползла на другую ветку.
Лео замер. Зачем он согласился? Вообще – зачем начал ее дразнить?! Ясно же, всем им сейчас ой как несладко! И что еще должно случиться, чтобы он перестал вляпываться в неприятности и тянуть за собой других? Девчонка уже ступила на край карниза, а он все еще не мог заставить себя пошевелиться. И только когда она скрылась из виду, он в два рывка взобрался на крышу и на четвереньках подполз к «чердачку», напоминающему давешнюю беседку, только поменьше, с глухими стенами и запертой дверцей – можно не проверять, точно заперта.
Хлоя полулежала у стены. Он поглядел на нее и только и смог сказать:
– Зря мы это затеяли.
– Я это затеяла, – неестественно спокойно поправила она. Таким спокойным совсем недавно был Тим… спокойствие обреченного! – Лео, я так устала бояться. И не понимать.
– Чего бояться? – он хотел добавить что-нибудь о детских страхах, вроде прячущихся в темноте монстров, да язык не повернулся.
– Ты правда ничего не чувствуешь?
Он прислушался к себе: нет, вроде ничего особенного. Ну, сердце бьется быстрее обычного, ну, в ушах слегка шумит – так он же не в саду под яблоньками прохлаждается, и побегать пришлось, и ее вот такой вот увидеть… тоже, знаете ли, так себе удовольствие.
– Посмотри, – она указала вперед и вверх.
«И что такого?» – хотел спросить Лео, но на этот раз успел подумать раньше, чем слова сорвались с языка. Он не раз видел деревья с засохшими верхушками: пышная крона, а выше – голая деревяшка, кора сходит струпьями, труха сыплется. И все бы ничего, но дуб зеленел до уровня дверцы «чердака», дальше – будто бы обугленный ствол… Странно, что не рассыпается. Даже ветки уцелели.
– Он не горел, – сказала Хлоя. – И за два года ничуточки не изменился. Я точно знаю, я тогда все крупные ветки пересчитала, непонятно зачем. Было пять и осталось пять. – Подумала и добавила: – Мне кажется, дядюшка не случайно это дерево оставил.
– А он вообще что-нибудь делает случайно? – Лео с сомнением качнул головой и нахмурился.
– Нет, но… это слишком, понимаешь? Когда мы здесь были, я и Рик, мы оба за каких-нибудь полчаса так ослабели, что еле спуститься смогли. И больше не возвращались. Мне потом год кошмары снились, я обычно хорошо сны помню, а эти… – Хлоя мучительно искала слова, – как будто стертые, только страх и остается, и грызет, грызет. Рик сказал – дядя не стал бы рисковать своей семьей, значит ничего страшного нет, тем более что там, внизу, оно… это вот, я не знаю, как назвать, не действует, мы проверяли. Рик потребовал, чтобы я больше никогда об этом не заговаривала, это дядина тайна. А мне все равно страшно… одной. Я молчала, но… Ты ведь никому-никому?..
Он слушал ее и не сводил глаз с обезображенного дерева. «Оно не мертвое, оно живое… но разве ж это жизнь?» Не мысль – обрывок мысли. Разум помутился. Значит, и на него… действует… что? Да, как это назвать-то?
– Вот скотина, – прошипел он, подразумевая и индюка, и себя самого, а заодно и заботливого дядюшку, притащившего в свой дом какую-то пакость – впору детей пугать. Мелкой-то это все – за что? Еще и молчать пришлось не год и не два! Хорошие люди, чтоб их! – Надо поскорее убираться. Прикидывать, что к чему, потом будем. – Он протянул Хлое руку.
– Я не могу, – не шепот – шелест.
Не прикидывается. Шутки кончились. А у самого-то у него сколько времени в запасе, чтобы выбраться?.. хотя бы, демоны с ними со всеми, на помощь позвать! В башке муть какая-то, и руки немеют…
– Да сколько мы тут были-то. – Безнадежная попытка, девчонка едва поводит глазами на его голос.
– В прошлый раз… не так… – Он не столько слышит, сколько угадывает по губам.
Хуже некуда.
Да, можно заорать «спасите-помогите» – кто-нибудь точно услышит. И пес поднимет тревогу. Можно – но унизительно. А можно спуститься и позвать... ну хоть сороку, Тим втолкует ей, что от нее требуется, а там уж… Почти так же унизительно – ушел без девчонки, да и Хлоя – что с ней будет в его отсутствие? Продержится? Не тронется умом со страху?
Надо бы спуститься на уровень четвертого этажа, вышибить стекло – вот уж мания, раньше за собой такого не замечал! – и посмотреть, что там внутри… покуда не сбегутся охраннички. Но Хлоя, Хлоя – как ее оставить?
Лучше всего, как ни крути, было бы взвалить ее на спину – так в провинции по сей день переносят детей и немощных стариков – и спуститься вместе. Но удержится ли она? Да и он – он-то не свалится с высоты?
Надо решать, и решать быстро.
– Эй, Во-олк! – что осталось сил закричал он – и, усевшись на край крыши, будто задумал спрыгнуть, принялся с дурацким любопытством наблюдать, как вслед за истерически лающей зверюгой на площадку перед пристройкой разом выскочили четверо ошарашенных серых… ну что, надежные сторожа, проспали, ага? – Эй вы, здесь ваша принцесса! Спасайте ее, не то вам точно не поздоровится. – Оглянулся на Хлою: сейчас ей не до споров, еле за сознание цепляется.
Поняли те, внизу, его слова или нет, не так уж важно, – все равно влезут сюда, вот что главное. В минуту количество серых удвоилось. Чуть ли не на руках притащили лысого толстячка в каком-то длиннополом одеянии – вроде тех, что доводилось видеть на старинных портретах чиновников еще дома. И только когда бедолага утвердился на ногах, Лео узнал в нелепом наряде обычный домашний халат. Эк их приложило – даже переодеться немолодому человеку не дали, выволокли на улицу, в чем был, и без особого почтения. Коротышка, торопясь и спотыкаясь, прохромал за угол. Ну да, к двери, куда ж еще? Не полезет же вся эта орава по дереву, в самом деле? – Лео невольно хохотнул. Перебрался к Хлое, тронул за плечо:
– Оживай помаленьку, минута-другая – и они явятся, – ухмыльнулся, – твои подданные, высочество с высоты снимать.
Девчонка открыла глаза, слабо улыбнулась:
– Ну ты и наха-ал! Держись поближе ко мне, понял?
Ишь, раскомандовалась! Старшие как-нибудь сами разберутся, твое дело невеликое – порадоваться, что тебя вниз доставили. Ага, топочут!
В чердачную дверцу протиснулся долговязый серый… ну и физиономия! Дядя, тебе чего, дохлой крысой подзакусить предложили? Следом – еще и еще. Их Лео уже не разглядывал – ему важнее было убедиться, что с мелкой все будет в порядке и что она сама не выкинет какую-нибудь штуку, от таких, как она, всякого можно ждать… а от таких, как он, – тем паче! Как только один из серых подхватил девчонку на руки и пролез в дверцу, Лео откатился к краю крыши и стек вниз, ногой нащупав ближайший сук. Он и вправду чувствовал себя размякшим, мышцы и кости – будто мягкая глина. Но все-таки рискнул проделать то, от чего у серых наверняка челюсти поотвисли (а вот глянуть вверх, чтобы удостовериться, не решился – это ж чистое самоубийство, и так перед глазами ржавые круги): понадежнее укрепился на тычущейся в окно ветке – гнется, зараза! – и саданул ногой по стеклу. «Ну и сколько ты еще будешь судьбу-то искушать?» – жидкий голосок разума прорезался только тогда, когда Лео уже валялся на полу в темном коридоре, опутанный сорванной гардиной. Сумеречного света и собственных возможностей хватило лишь на то, чтобы увидеть: никаких препятствий впереди нет. Потом перед глазами снова поплыло, он с трудом выпутался из пыльной тряпки и слепо двинулся вдоль стены, время от времени тычась в двери – запертые, кто бы сомневался!
И вдруг его рука провалилась в пустоту – и разом вернулись силы, прояснело. Нет, светлее не стало, но теперь он видел так, как обычно, и…
– Демоны и все их каверзы! – выругался он, отшатываясь.
Еще немного – и он покатился бы по ступенькам, а то и ухнул бы через низенькие – на уровне пояса – перильца с высоты четвертого этажа… мороз по коже! Если так и дальше пойдет, он поверит в неотвратимость кары Дракона… если раньше не отправится на его суд! После сегодняшнего во что угодно поверишь – и в то, что по ту сторону реки из огня и яда поджидает мертвецов чешуйчатый Владыка Четырех Миров, и в то, что все светлоглазые – колдуны. Смешно: до этого дня он лет десять и не вспоминал о жесте, которому давным-давно научил его дед, а сейчас ладони то и дело складываются… уй, больно! Рука сама собой дернулась к губам. Привкус крови всегда заставлял его кривиться и отплевываться, а сейчас – да неужели?! – освежал. «Ничего себе лимонадик!» – не ужаснулся – рассмеялся он и, усевшись на ступеньку, принялся на ощупь выбирать из ладоней мелкие осколки стекла и слизывать кровь. И когда ему в лицо ударил свет фонаря, он, и не подумав прервать своего занятия, усмехнулся.
– Ну и где вас так долго носило?
А ведь и вправду: они должны были отловить его сразу. Господину министру впору с ума сходить от ужаса: один только Волк девчонку толком и защищает, а кто и как защищает дом – большой вопрос.
Он ожидал, что его скрутят и при первой же возможности притащат пред ясны очи хозяина на суд и расправу. Но нет, даже по шеям не надавали, вывели, как почетного гостя, под локоток и чуть ли не с поклонами, и предоставили возможность идти на все четыре. Он кинулся на поиски Хлои.

Глава 8
В учебнике истории аж две главы были посвящены этикету, обычаям и нравам Двора, а третья, вдогонку, – традициям воспитания принцев и принцесс. Как будто бы нарочно, чтобы поиздеваться над школярами, автор – не какой-то там ученый очкарик, а главный государственный летописец, сотоварищ покойного императора по всем военным походам, старательно распихал эти главы между рассказами о войне Чести, о поединке Величайших и о нравах белых дикарей. Учитель, пришептывая от восторга, рассказывал, в каких строгих правилах воспитываются императорские отпрыски: подъем в шесть утра, утренний придворный церемониал, скудный, но полезный завтрак, десятичасовые занятия с перерывом на обед, вечерний придворный церемониал и еще всякое-разное до кучи… даром что не бьют – не положено, они ж все-таки не школяры бестолковые – священная кровь. А мальчишка с тоской поглядывал в окно на проходящих мимо юношей из военного училища (вон оно, на противоположной стороне улицы) и пытался уяснить, как из послушных, бессловесных, не знающих никакой свободы мальчиков и девочек вырастают великие полководцы и мудрые матери народа, которые остаются не только в истории – в легендах. А в сказках дети императора и вовсе получают все необходимые способности при рождении. Если бы автором учебника не был столь уважаемый человек, мальчишка решил бы, что тот все наврал. Уныло, надуманно, нелепо. Оставалось запастись терпением – знать бы еще, на каких складах хранится его запас – и ждать, когда учитель притомится превозносить лучшие добродетели детей и юношей, и перейдет к повествованию о десятерых Стражах Дракона, что выступили против полутора сотен вооруженных до зубов мятежников – и одержали победу.
Правдой ли, выдумкой ли потчевал школяров государственный летописец, теперь, наверное, уже и не дознаться. Но здесь, в стране тех самых белых дикарей, о жутких нравах которых нараспев повествовал учитель, возводя взор на потолок, от принцессы требовали ох как немало. Да и ему, хоть он не принц и вообще не пойми кто, перепадало от щедрот доброго дядюшки. В школе впятеро меньше гоняли!
Однако и не поднимали с постели ни свет ни заря и голодом не морили. Что же до наказаний – за все эти дни его и пальцем никто не тронул, и обхождение было такое, словно он не какой-то там «господин Лео», а царственная особа. Любой из прежних его наставников за невыученный урок, пролитые чернила или рисование каракулей во время объяснения выпорол бы – да и все. То есть не все – дома отец добавил бы, приговаривая, как трудно ему было устроить скудоумного недоноска в такое солидное учебное заведение… Здесь наказания были совсем другие: «Господин Лео, извольте к следующему занятию выучить все, начиная со страницы сто двадцать и заканчивая страницей сто пятьдесят». Только такие… иногда думалось – уж лучше выпороли бы!
Зато никто не удосужился придумать какие-нибудь дурацкие церемониалы. Даже завтракать и обедать по-прежнему разрешали где заблагорассудится – хоть у него, хоть у Хлои, хоть в «убежище», тем более что хозяин и сам днем отсутствовал. Лето разгулялось вовсю, но в «убежище» их совсем не тянуло: ну какое удовольствие сидеть под присмотром хмурого дядьки в сером?
На ужин сходились в так называемой малой столовой. Понять, почему этот зал унизили таким наименованием, можно было только увидев большую столовую – помещение человек на сто. Не являться к общей трапезе разрешалось только индюку и то по крайне уважительной причине – он частенько задерживался на службе (да хоть бы и вовсе с нее не возвращался!) – и Тиму. «До выздоровления», – так однажды пояснила хозяйка, но не очень уверенно. Болезнь его не отпускала или сам он за нее цеплялся? – наверное, этого не знал и доктор Мунк, личный врач их высочеств. Тихонький, деликатный старичок, похожий на ручную крысу-альбиноса, кажется, немного побаивался Тима. Интересно, почему? Вроде бы тот и характер свой несносный перестал дело не по делу выказывать – надо думать, припрятал до лучших (эх, до лучших ли?) времен, и тратил не больше пары слов в день, будто бы копил. Но доктор приближался к нему чуть ли не бочком, а натолкнувшись на стену молчания, неизменно бормотал с комичным, похожим на детское лопотание, акцентом: «Не буду вам досаждать».
Досаждать! Где он только выискал это словечко? И как вообще додумался? Да если этому упертому не досаждать, хандра его доконает вернее, чем болезнь!
И Лео продолжал «досаждать» дважды в сутки – во время послеобеденного отдыха и вечером. Тут уж кто кого переупрямит. Еще и между занятиями забегал ненадолго – министр, похоже, самолично рассчитал время перерывов так, чтобы в пустой голове беспокойного ученичка хорошенько улеглось все то, что пытался донести до него очередной наставник, а вот посторонние мысли зародиться не успели.
Темы для разговоров с Тимом Лео не выбирал – рассказывал обо всем, что произошло, а заодно о том, что в голову взбрело. О еще не старом, но уже изрядно поседевшем математике – университетском профессоре, которого запросто можно было бы принять за гвардейского капитана, высоченный, сразу видать, сильный, усы закручены, бас – что у храмового колокола.
– Тут, небось, все слуги до единого дроби, как орешки, щелкают – его ж объяснения и на кухне слыхать!
О преподавателе естественных наук, презабавном носатом старикане, который не стеснялся изображать повадки не то что зверей и птиц, а и насекомых. В хорошем настроении дедуля и вовсе мог показать, как закрывается-засыпает после полудня цветок кампану… в общем, колокольчика, но по-людски у них, у ученых, говорить не принято или как жадно хватает добычу непентес (а у этого и названия-то человеческого нет) – «К сожалению, растения понятия не имеют о хорошем воспитании». Людей этот чудак насмешливо именовал тупиковой ветвью эволюции – «Бесспорным доказательством этого являетесь и вы, господин Лео, и вы, ваше высочество».
Словесника – единственного – Лео называл по имени и не скрывал, что уже считает его почти что приятелем. Да, Тиму это поперек души, но он не ребенок, чтобы кормить его манной кашкой и приятными побасенками. Рано или поздно он выйдет из этой комнаты, и ему нужно знать, к чему готовиться.
– Берт самый молодой профессор, вроде как не только нынче, а вообще. Я и не думал, что тутошние бывают такие смуглые, почти как мы, только глаза большие… но тоже чернущие…
«Не то что у тебя, ага. Ну что ты смотришь-то на меня, как будто я тебя выродком обозвал?»
– Он говорит, у них на юге, в горах, какой-то народ живет, у него бабка оттуда. А сам он пять языков знает, по-нашему говорит не хуже Хлои.
«Кривись-не кривись, а поладить как-то придется!»
– А мне их язык – ну никак, хоть башкой стену бодай. Уродство сплошное. А вот книги я почитал бы – и узнал бы много чего, и писатели у них, как я понял, не то чтобы плохие.
На столе – стопка книг. Запылились бы давно, не следи сорока за порядком. Хлоя принесла их… когда? вроде как на третий день, еле дотащила… Выходит, уже месяц лежат, а этот чокнутый к ним и не притронулся. Нипочем не сознается, но ведь с тоски мало что на потолок не лезет. Валялся бревном – тут, понятно, не до книжек было. Однако ж теперь-то ходит, почти и не шатается… Ходит – а из логова своего ни разу носа не высунул. Не то что в коридор, а и в гостиную, преуютную такую комнатку. Нарочно дверь открытой оставляли – он и не поглядел.
Раньше думалось – с ним можно договориться. Теперь сомнения одолевают – а удастся ли хотя бы поговорить? Все разговоры можно по пальцам одной руки пересчитать… пять без одного выходит. Первый – в каземате. Потом – обалдеть какая щедрость! – два, один за другим, когда мальчишка ни с того ни с сего решил – ему есть что сказать. Следующего пришлось ждать пару недель. Лео выложил все новости и уже стоял на пороге, как вдруг Тим остановил его вопросом:
– Это плохо, что я выдал знание их языка? – Взгляд у него был не пойми какой, вроде как страдальческий.
– Тоже мне печаль! Дурак, что ли? Думаешь, они сюда стадами бегали бы обсуждать вопросы государственной важности? Нет уж, чтобы разобраться, что к чему, потрудиться придется. Или для тебя это…
– Не смей, – ровно и твердо выговорил Тим. – Со мной в таком тоне – не смей. Ты ничем не лучше меня. Такой же подонок.
Вот и все. Он еще больше замкнулся. Но Лео не готов был смириться с тем, что теперь никак не сможет влиять на ситуацию. И продолжал приходить, и продолжал говорить – в самом разном тоне, продолжал биться о эту проклятущую стену. И Хлоя – тоже. Требовать, чтобы она перестала мучиться, оказалось бесполезно. Правда, как он заметил, теперь она приходила к Тиму раз в три-четыре дня. Ну да и к лучшему! Без нее разберутся.

«Вы не находите, раньше в нашем доме было слишком спокойно?»
Этот вопрос задал за ужином дядя… когда? вроде позавчера.
«И скучно», – подхватила она.
«И скучно, – согласился дядя. – Слишком скучно».
Она представить себе не могла этот дом без Лео. Рядом с ней когда-то не было Лео – да неужели?! И не так уж важно, что иногда он становится просто невыносимым – если верить книгам, идеальных братьев не существует. Она его все равно любит, а когда он раздражен или расстроен – так просто до слез! А сегодня… это точно Тим виноват.
Жутко и совестно вспоминать, но когда такое случилось в прошлый раз, она подумала: плохо, что Тим не умер, тогда для них для всех многое осталось бы позади.
Нет, не осталось бы. Лео не из тех, кто прощает себя, не задумываясь. Виду старается не подавать, но переживает. Он и тоску по дому скрывает. Просто иногда как будто бы задумывается – нехорошо так задумывается, и она уже знает: в эти моменты лучше к нему не лезть. Пересилит себя и станет прежним. Не надо ему мешать – он сам.
Он не такой, как Тим. Лео злюка, но не злой. Но разве это причина желать Тиму смерти – просто потому, что он «не такой»? При одном взгляде на него у нее портится настроение, да и у Лео, наверное, тоже. Даже думать о том, что под одной крышей с тобой живет тот, кто люто тебя ненавидит, противно. И все-таки… Сколько капризов избалованной больной принцессы вытерпела няня? А выругала только один раз: когда она, Хлоя, запустила учебником в досадившего ей учителя и в сердцах выдала: «Чтоб ты сдох!» Нельзя желать человеку смерти – ни на словах, ни мысленно. «Она слышит», – так сказала няня.
А рядом с Тимом она уже стояла. И, может быть, не раз. Еще на корабле Хлоя узнала – Тима истязали. Не просто наказывали, не просто были с ним жестоки – истязали. Именно так сказал доктор, она сперва и не поняла, о чем это он, и тетушка не поняла, но доктор пояснил: на его теле многочисленные шрамы от ран, в том числе серьезных, и следы ожогов. «Диву даюсь, как он выжил», – когда дядя Мик произнес эти слова, она едва не выдала себя… а впрочем, они ведь знали, что она подслушивает. Но почему-то не изобличили и не пристыдили.
Выжил. А она желает ему смерти. Тому, о ком еще недавно тревожилась до дрожи. И до сих пор о подлых своих мыслях никому ни слова, ни полсловечка – даже старшему, от которого у нее нет тайн. Может, сегодня и сказала бы. И уж наверняка пояснила бы, почему Тим имеет право ненавидеть. Но Лео, раздраконенный, не настроен был слушать.
Старший неведомо как забрал ее страхи – даже паническую боязнь оставаться один на один с темнотой, самый давний, самый глубокий страх, который, кажется, был с ней всегда. А уж путешествие на крышу теперь вспоминалось, как забавное приключение… увы, повторить не удастся, надо придумать что-нибудь новенькое… лишь бы дядя потом слово сдержал и все рассказал.
И наказание не тяготило – радовало: учиться вместе с Лео было здорово, а его проделки и каверзы потешали не только ее, но и учителей… вроде бы всех без исключения, учитель истории – и тот на одобрительно прогнусавил: «Господину Лео не хватает такта, да и его манеры оставляют желать много лучшего, но он будет иметь успех в свете. Он чрезвычайно умен, мыслит оригинально и не боится это демонстрировать. Необычное привлекает». Придуманный дядюшкой график – никакой праздности – и тот пошел во благо: с давних пор для того чтобы уснуть, ей приходилось принимать порошки и пилюли доктора Мунка и отвары, приготовленные тетушкой Фло. Теперь она усыпала мгновенно. И, наверное, сладко спала бы до той минуты, пока тетушка Мэй, осторожно трогая ее за плечо, не шептала бы свое обычное: «Ваше высочество, утро». И она отвечала бы: «Ненавижу утро», – но послушно вставала бы, отправлялась умываться, безропотно позволяла бы себя одеть и причесать и отправлялась бы на занятия, попутно успев окончательно проснуться – и порадоваться наступившему дню.
Если не было бы Тима.
Тим принес новый страх. Тим снился ей. Не единожды и не дважды, но всякий раз по-новому. И каждый сон помнился, и каждый был кошмарнее прежнего. Снилось, что он уморил себя голодом и жаждой, но каким-то чудом прикидывается живым и, притаившись в галерее рядом со столовой, под картиной с изображением рыцаря в колдовском лесу (как пугала ее эта картина еще совсем недавно!) поджидает… кого? она не успевала понять – ее будил холод, странный, нереальный… потусторонний холод. Снилось, что его подняли на борт мертвым – и потеряли, и она чувствует – он бродит где-то рядом, мертвый, но жаждущий крови. Снилось, что его убили уже давно – была кровь, много крови, его собственной. И она, Хлоя, почему-то оказалась там, в каком-то подземелье, и перепачкалась, и бежала, оставляя за собой кровавые следы, искала выход – и не находила.
Сидя на верхней ступеньке лестницы (Волк подошел неслышно, улегся сзади…м-м-м, чем не спинка кресла?), она сосредоточенно обгрызала ногти, один за другим. В голове крутились слова из старинной баллады: «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…» В балладе все закончилось жутковато: отчаянная дева, странствующая в поисках похищенного возлюбленного, одолела и чародейку-змею, и вожака оборотней, вошла в логово короля-дракона – и с той поры никто ее не видел. «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…»
А ведь и вправду стоит посмотреть. Хотя бы ради Лео.
И вместо того чтобы спуститься в танцевальную залу, она вернулась к дверям покоев Лео и Тима. За той дверью, что слева, ее ждет друг, раздосадованный… нет, обозленный, но он не прогонит. Ждет ведь. И в конце концов поймет. За той, что справа, – ее новый кошмар. «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…»
Жестом приказав Волку оставаться на месте, она толкнула дверь в комнату Тима.
Он сидел у стола и сосредоточенно что-то мастерил. Настолько сосредоточенно, что, казалось, и не заметил незваную гостью. Она знала – и услышал, и увидел. Но проявлять к ней хоть малейшее внимание – ниже его достоинства.
– Над чем колдуешь? – бархатным голосочком затянула она, приближаясь кошачьим шагом. – Я не буду мешать, только погля… – и, еще не договорив, поняла, что невольно обманула: просто обязана помешать! Даже если бы доктор Мунк не давал ей по три урока в неделю (принцессе полагалось знать и уметь не меньше, чем сестре милосердия, – так повелось еще с позапрошлой Восточной войны, когда ее прабабка с обеими дочерями пошла работать в главный столичный госпиталь), ланцет она наверняка узнала бы. Мальчишка даже под ее пристальным взглядом не прервал своего занятия: узкими полосками кожи, срезанной, кажется, с обложки какой-то из книг, он оплетал ланцет от середины, и получалось довольно-таки ловко. У Хлои руки затряслись бы, если бы на нее так вызывающе таращились, а ему хоть бы что. И даже дверь не запер. Впрочем, и она не постучала…
– На кого ножичек готовишь? – голос дрогнул – ну да и ладно, все равно ничего хорошего он о ней думать не думает. Да и не ответит – с чего бы вдруг?
– На того, до кого дотянусь, – он весело фыркнул.
– Ах, какой грозный! – ей удалось скопировать его тон. Верно, только так и надо с ним говорить – чтобы он чувствовал: его ни капельки не боятся. – Если бы ты и вправду что-то замыслил, прятался бы. А так – только, небось, и ждешь, чтобы эту штуковину у тебя отобрали. Вроде как и герой, и…
– Ты позволяешь себе врываться без стука, а я должен в угол забиваться и прикидываться крысой? – Он продолжал работу. Как не позавидовать такой выдержке. У нее-то у самой пальцы холодеют от дурного предчувствия.
– Уверен, что сумеешь? Правда сумеешь подойти и ударить человека? Мы все здесь отнюдь не беззащитны, да и не оружие это вовсе – разве что оцарапать… и не в том дело вообще. Духу-то хватит – в живого человека?..
Она не успела ничего понять, не то что испугаться: он положил левую руку ладонью вниз на стол, в правой вертикально – ланцет. Короткий замах – и ланцет вошел в руку на всю длину лезвия. Хлоя не смогла заставить себя посмотреть ему в лицо – и не сводила взгляда с его рук: он выдернул ланцет из раны и, как ни в чем не бывало, снова взялся за кончик ремешка. Словно и не замечая, что и лезвие, и оплетка в крови, на стол кровь стекает… много… Не как во сне, но… Запястья у мальчишки узкие, пальцы тонкие и длинные – и не скажешь, что силен.
Хлоя вдруг вспомнила, как совсем маленькой – лет шести, не больше, – вместе с дедом впервые оказалась в театре на премьере, как он говорил, исторической драмы. В театре было красиво – разноцветные огни, нарядные кавалеры и дамы, кресла, обитые пунцовым велюром, королевская ложа, украшенная пурпурными цветами. И скучно, хотя актеры, наверное, очень старались – страдальчески вскрикивали, падали на колени, бросались друг на друга с мечами, вонзали в себя кинжалы, по камзолам и курткам разливалось красное. И всякий, ну всякий раз многословно объясняли, почему поступают так, а не иначе. «Как вам понравился спектакль?» – с той серьезностью, с которой взрослые обычно обращаются к детям, рассчитывая на забавный ответ, обратился к ней дед на обратном пути. «Было смешно», – честно призналась Хлоя.
И только сейчас внезапно поняла, почему – смешно, а не страшно. Если бы все происходило в тишине, она, наверное, задохнулась бы от ужаса, и бутафорской крови не понадобилось бы. «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…»
Она шагнула вперед, попыталась отобрать ланцет – и ей почти удалось. Почти. Острие чиркнуло по ладони, Хлоя ойкнула. Мальчишка перехватил ее руки, мгновение спустя проклятая железяка брякнула об пол, а еще через мгновение Хлоя отлетела в сторону, попутно что-то перевернув, – грохот был такой, как будто бы это… да не как будто бы, точно – стол, она нашарила ножку, о которую только что приложилась ребрами. Выше виска жжет, перед глазами расплываются серо-зеленые круги… и что-то темное. Проморгалась, правый глаз видит, перед левым – влажная пелена. Недолго думая, утерлась рукавом – так и есть, кровь. И снова набегает.
Она выругалась в голос. И требовательно протянула руку:
– Подними и отдай мне. Это ведь не твое. Ты еще и ворюга, да? Воспользовался тем, что пожилой человек неважно видит без очков и порой бывает рассеянным, – и стащил у него инструмент? Потрясающе благородно… так отплатить за помощь… – Переждала приступ дурноты и заключила: – Отдашь – об этом никто не узнает. Кроме Лео.
– Как же, не узнает, – она едва узнала голос Тима.
Неужто струсил?!
– Быстрее!
– Ваше высочество… – Откуда здесь взялся господин Мунк?.. Ах, да, время визита. Очень кстати, доктор, очень кстати. Сознание ускользало.
– Хлоя! – И старший тут как тут, как же иначе. Даже если бы грохот не услышал – узнал бы. Он же… он рядом, всегда. Тим…
Она порывается снова утереть лицо, Лео удерживает.
– Не впускай Волка.
– А что так? Ну, сожрет этого идиота – велика ли печаль? Мы тебе нового найдем в каком-нибудь ярмарочном балагане.
– Лео!
– Да не переживай ты, Волчара – зверюга брезгливый.
– Ваше высочество, прошу прощения… э-э-э… рану следует… э-э-э… зашить, – доктор явно волнуется и с трудом находит самые простые слова, – и как можно быстрее, но мне… э-э-э… нечем обезболить. Нужно срочно послать ко мне… или, возможно, у госпожи Фло найдется… э-э-э…
– Ничего не нужно, – а вот Тим будто бы только и делает, что раздает указания направо-налево, запросто переходя с одного языка на другой. – Все прочее у вас при себе?
– Господин Тим, я попросил бы… э-э-э…
– Я попросил бы вас не спорить, – срезает его мальчишка, делая ударение на слове «я», – иначе придется обойтись без вас. Идите сюда… А ты не мельтеши. И приятелю своему четвероногому скажи, чтобы отошел в сторонку и притворился, что его здесь нет и не было.
Это он кому? Лео? Волку? Ну да, конечно. Наверное, настоящие самоубийцы – они такие.
– Что собираешься делать? – Лео далеко не спокоен. Но и – вот удивительно! – не в гневе.
– Увидишь. Не дергайся, прикончить меня всегда успеешь.
Хлоя все слышала отчетливо, но как будто бы сквозь мягкий кокон. Кожу на лице неприятно стягивало – ну да, кровь, что натекла из раны, начала запекаться. А тут еще Тим ухватил ее за локти, заставляя подняться. У него рука тоже кровит… как не вспомнить давешний сон?
Он усадил ее на кровать, сам сел рядом.
– Мне нужно видеть твои глаза, – тихо, просительно.
Чего-о?! Не он ли отворачивался, едва встречаясь с ее взглядом? Не он ли как-то раз дал понять, что это верх невоспитанности – таращиться на человека?
– Пожалуйста, Хлоя, посмотри на меня.
Она вскинула голову – просто от удивления: он назвал ее по имени? Он сказал «пожалуйста»? И не смогла отвести взгляд – впервые она видела, как темно-серые глаза за считаные секунды делаются голубыми, кажется, еще пара мгновений – и станут прозрачными.
– Теперь закрывай. И сиди спокойно. Тебе не будет больно, ни сейчас, ни потом, когда все закончится.
Но ей хотелось смотреть, пусть даже то, что она видела, походило на очередной кошмар – Лео, неподвижный, будто окаменевший, подпирал спиной дверь – вылитый страж тайных покоев из сказки, которую принято рассказывать в сумерках, доктор неслышно раскладывал на застеленной белой салфеткой прикроватной тумбочке инструменты, Тим провел раненой ладонью по ее ладони, которой она утирала кровь, – отвратительный запах почему-то ощущался все острее, а ведь пора уже было к нему притерпеться, – и простер руки над ее головой.
– Что чувствуешь?
– Как будто бы холодок… – Она заговорила на своем родном языке, но он шепнул:
– Я сейчас тебя не слышу.
И она поняла, перешла на его язык:
– Словно легкий морозец пощипывает. Знаешь, тетушка Фло готовит бальзам, чтобы волосы лучше росли, от него вот так же кожу покалывает… приятно. От мороза тоже становится тепло, ты ведь понимаешь? – Почему-то она была уверена: Тиму легче, когда она не отвечает односложно, а рассказывает о том, что с ней происходит.
Легче – что? Что он вообще делает?
– Господин Мунк, вы готовы? – не дал ей погрязнуть в сомнениях Тим.
– Но вы уверены… – отчаянно коверкая слова, выдавливает доктор.
– Да.
– И сколько будет длиться… э-э-э… эффект?
– Столько, сколько вам понадобится.
– Ваше высочество, вы чувствуете… вот, я дотрагиваюсь?
– Нет. И я не боюсь, правда-правда. И Тим не боится, так ведь, Тим?
– Так.
– Но я не понимаю, как вы… как вам это удается. С научной точки зрения…
– Я ничего не смогу объяснить. Так что вам придется просто мне довериться.
Уж не почудилась ли ей в голосе Тима печаль? «И все-таки однажды тебе придется объяснить. Мне», – задорно думает она.
– Ваше высочество, голова не кружится?
– Немного, – она скосила глаза на Тима, – от этаких-то впечатлений.
– В таком случае мне придется попросить госпожу Фло присмотреть за вами… Вот и все. Теперь покажите руку.
М-да, и плохое зрение не помеха, когда речь идет о долге.
– Сначала осмотрите рану Тима. А это… – Хлоя небрежно оглядела порез на ладони, – а с этим и Лео справится.
– Но…
– Доктор, я прошу, – просьба, равносильная приказу, – самое неотразимое оружие особы королевской крови, эту мудрость (а быть может, ловкий трюк) она усвоила еще в дедушкином дворце. Что бы это ни было, действовало оно безотказно.
– И как это вас угораздило? – доктор покачал головой. – Не иначе как вы сами… – И, обрабатывая рану, продолжал что-то невнятно бормотать.
Хлоя подумала: он сейчас похож на деревенского знахаря, которому надо во что бы то ни стало убедить пациента: врачевание невозможно, если не знаешь заветных слов. Полчаса назад она посмеялась бы над таким сравнением, но не теперь.
– Распрямите пальцы, мне неудобно накладывать повязку… – ворчливо начал господин Мунк – и осекся. – Дьявол знает, что это такое!
Оказывается, доктор умеет ругаться? Вот это открытие! В обморок, что ли, грохнуться напоказ? Нет, тогда запрут в покоях, надолго…
– Почему, почему, я спрашиваю вас, нарушено кровообращение? Это не может связано с травмой. Вторая… со второй то же самое?.. Омертвение тканей… до этого к счастью, не дошло, но… Я спросил бы вас, знаете ли вы, чем рискуете, однако я не вполне уверен…
Хлоя схватила Тима за руки. Пальцы у него ледяные и неестественно белые, будто бы обмороженные… там, где нет запекшейся крови. Казалось, попробуй их разогнуть – сломаются в суставах, как стеклянные.
– Это все твоя ворожба, да? Кто ты такой?
– Никто. У меня и имени-то нет, только кличка, – он мрачно усмехнулся. Добрый волшебник исчез. Рядом с ней снова сидел враг. Но она по-прежнему держала его за руки, и он не отстранялся. Пальцы понемногу теплели.
– Ты вообще человек? – продолжала настаивать она.
– Нет. Разве мы для вас люди? Вы для нас – точно нет.
– Прошу прощения, что вынужден вмешаться, – с твердостью, наверняка стоившей ему немалых усилий, проговорил доктор. – Должен вас предупредить: я обязан сообщить обо всем произошедшем его высочеству.
– Разве случилось что-то, ради чего стоило бы беспокоить дядюшку? – Хлоя попробовала скорчить умильную мордашку, но по глазам доктора поняла: добилась прямо противоположного. Ее гримасами сейчас только людей пугать. Сперва умыться надо было! – Я случайно упала… не в первый ведь раз! Вы же знаете, доктор…
– Ваше высочество, позволю заметить, я, к счастью, медик и, к несчастью, далеко не юный, – ну вот, теперь он еще и обиделся, – и по характеру травмы о многом могу сказать. И у вас, и у господина Тима я исключаю травмы по неосторожности. Равно как и то, что мой инструмент – это ведь мой ланцет, верно, господин Тим? – выпал из саквояжа сам собою. Потрудитесь поднять мой инструмент и передать мне.
Тим – вот это неожиданность! – повиновался: осторожно отвел руки Хлои, неловко ухватил ланцет и протянул доктору – оплетенной рукоятью вперед.
– Я не снимаю с себя вины за недосмотр, и его высочество об этом, можете не сомневаться, услышит. Однако я пребываю в уверенности, что столь существенные проступки не должны оставаться безнаказанными. Полагаю, его высочество придерживается аналогичной точки зрения. – Доктор церемонно поклонился Хлое и Тиму, потом – Лео и Берту. На поклон ответил один только Берт.
– Да, сегодня нам точно будет не до уроков, – вслед доктору недобро выдохнул Лео. Где только терпение взял, чтобы так долго молчать?
– Ой, а меня учитель, наверное, потерял, – запоздало обеспокоилась Хлоя.
Лео со значением кивнул Берту. Тот энергично потер переносицу, всмотрелся в каждого из троих по очереди, как бы пытаясь что-то развидеть. Особенно долго задержал взгляд на Тиме, тот даже поежился. «Не любит, ох, не любит он такие взгляды!» – мстительно подумала Хлоя.
– Вы двое – форменное наказание для учителей, – пожаловался неведомо кому Берт, – но когда к вам прибавится этот третий, – он указал глазами на Тима, – я, с разрешения его высочества, воздержусь от визитов под сей гостеприимный кров. Или нет… дайте подумать… Нет, я предложу взять для вас другого наставника – есть у меня в университете давний оппонент, его не так жалко, как всех прочих. А сам буду учить одного Тима. Интуиция подсказывает: мои усилия не пропадут даром.
– Тоже мне наставник! – Лео нахмурился.
– Мне сложно уразуметь, почему я должен вам помогать, но так уж и быть, господина танцмейстера умаслю, – подергал себя за ухо, – и его высочеству постараюсь преподнести события в максимально выгодном для вас свете.
– А вот этого не надо. Его высочеству, – видно было, Лео давится этими словами, – я сам скажу все, что надо. Ты коллегам своим растолкуй, что и нынче, и завтра нам не до них. Да так растолкуй, чтобы ни один дурного не заподозрил. Осилишь?
– Ну ты нагле-ец! – одобрительно протянул Берт. – Однако и я себя не на полке с манускриптами нашел, и моя доброта и покладистость имеют цену. Даешь слово, что будешь выполнять все мои задания?
– Да как ты не поймешь, мне сейчас не до…
– Повторяю вопрос: даешь слово?
– Да! Все демоны с тобой! – взорвался Лео. – Хлоя, идем, пока сюда всякие не понабежали…
Поздно. На пороге девчонку перехватили обе сороки, загомонили, засуетились.
Убедившись, что о ней есть кому позаботиться, Лео улизнул.

Глава 10
«Уверен, что сумеешь?» – спросила девчонка. Наверняка где-то услыхала или вычитала, что отважиться на такое нелегко. А он смотрел на ее шею, тощую, с тонкой, очень бледной кожей. Смотрел и примеривался. Вскрыть артерию – проще простого. Зажать маленькой твари рот, чтобы она не смогла позвать на помощь, – ничего сложного, силенок у нее маловато, не вывернется. И времени, пока она будет умирать, хватит на то, чтобы произнести все необходимые слова. Пара дней веселья обитателям этого дома обеспечена – паника, вроде бы беспричинная, но неизбывная, будет гнать их долой, а кто не сбежит – у того и сердчишко может не выдержать…
Но есть ли смысл?
Он пытался думать только об одном: достаточно ли тяжел будет для них этот удар? или правильнее убить предателя-соплеменника? или седовласого – главного виновника их позора? Единственный шанс надо использовать правильно. А изнутри жгло: «Ты не сможешь. Даже она видит, что не сможешь. Сдохнуть как человек – и то не сможешь».
Человек уничтожает нелюдей недрогнувшей рукой. Предатель – нелюдь. Враг – нелюдь. Видеть в нелюдях людей может только нелюдь. Отец требовал, чтобы он повторял эти слова громко и четко. Сбивал его с ног и приказывал: «Встань и скажи». Он вставал и говорил. Десятки раз. Но когда пришло время доказать на деле, что он человек, – дрогнул, отшатнулся. Ослушался. И тогда отец направил его руку – резко, рывком, так, что он упал – и почувствовал под собой бьющееся в конвульсиях тело. «В следующий раз – сам. Отныне – только сам», – услышал он голос отца, звучащий как будто бы издалека, с немыслимой высоты.
В следующий раз он не подчинился, не смог подчиниться, снова не смог – и навсегда утратил последние крупицы отцовской милости.
Ему ведь до дрожи омерзительна эта девчонка – так почему и в ней он видит человека?.. Она враг. Враг – не человек. Надо повторять и повторять, так учил отец. Она – не человек. И что ему до ее боли? А захотелось забрать всю, всю без остатка, – и ту, что невольно причинил он, и застарелую, которую прочитал в ее глазах. В раненую руку будто бы заноза размером с треклятый ланцет вонзилась, достаточно ухватить и покрепче сжать кулак – и он, вытащит, распылит… жаль, пальцы уже почти не гнутся. Но если бы доктор провозился еще минут пять… или хотя бы помолчал, что управился, все получилось бы! Девчонка сразу отстранилась, и он упустил то, что уже успело ранить и его. Он чувствовал что-то похожее на досаду. Все остальные чувства разом смолкли – и продолжали молчать, когда явился тощий востроносый парень, самый бесцветный из всех, кого он до сих пор видел, и сообщил, что его высочество приглашает господина Тима к себе в кабинет. «Приглашает… Может, у них тут и на плаху принято приглашать, а палач до последней секунды беседует с приговоренным о свежих городских новостях?» – отстраненно подумал он.
Впервые он покинул комнату. Когда его привезли, он был без сознания, да и потом всячески отдалял момент нежеланного знакомства с узилищем. Востроносый, будто давая ему возможность полюбоваться интерьерами и освоиться, шел неторопливо, останавливался, указывал то на картину во всю стену, то на крохотную вазочку на тумбе и комментировал: «Это вот из наших сказаний славный сюжетец – задумал бог войны, не иначе как со скуки, а может, и по вредности характера, одного племенного вождя проучить – дескать, тот в мирном быте погряз, оружьем не бряцает. Ну, задумал и задумал, да ничего лучше не измыслил, чем сманить всех пятерых дочерей того вождя к себе на гору…», «А эта вот поделочка вроде как из ваших краев, в том веке, говорят, одним славным рубакой была взята. У нас про него такие истории рассказывают – обхохочешься. Вроде как не только вазочку он на память о походе привез, а еще и девицу красоты неописуемой…»
Все понятно, унизить хочет. Велели ему или сам выслужиться решил? Да не все ли равно! Главное – виду не подать, что ему удалось тебя задеть.
– Вот, поглядите, – прислужник хозяина застыл перед очередной картиной, – это наш легендарный фрегат «Копье драконоборца». В Третью Восточную войну…
– У вас так принято? Хозяин ждет, а тот, кого он ждет, неторопливо прогуливается и разглядывает всякие… всякую… – все-таки ему не удалось сохранить драгоценное спокойствие.
– Сразу сказали бы, что равнодушны к искусству, – бесцветный весьма натурально изобразил печаль. – Ну что ж, пойдемте.
Верно говорит отец: дикари научились выглядеть, как люди, но остались дикарями. Человек ударит, нелюдь будет отравлять словами.
Но против их ядовитых слов у него есть проверенное средство – молчание.
Министр-принц сидел за столом под портретом в рост человека. На портрете – еще один бесцветный, наверняка их нынешний правитель. Хотя что он может знать о здешних обычаях, если самые жуткие и правдоподобные россказни о белых дикарях не подтвердились? А ведь говорил не кто-нибудь, а человек из ведомства Стража Порядка. Никто из Стражей, каков бы ни был их ранг, не вправе лгать. Значит, кто-то вложил в его уста эту ложь? Вот о чем надо было спрашивать отца, давно, когда было еще можно…
– …Благодарю вас, Гарт, вы свободны. Тебе присесть не предлагаю, в данных обстоятельствах я не желаю быть любезным. – Оно и видно, впервые в его присутствии продолжает говорить на своем языке. – Я задам тебе несколько вопросов. Думаю, ты понимаешь, что от ответов зависит твоя судьба.
Выдерживая паузу, постучал пальцами по подлокотнику кресла. Отец тоже не торопится, когда обдумывает наказание за серьезный проступок… Мысли предателя! Обычный человек стоит выше нелюдя настолько же, насколько Младший Страж стоит выше обычного человека, а Высший Страж – выше Младшего…
– Ты готовился убить меня, верно? – Ударение на слове «меня». Подсказка? Он хочет услышать именно это? – Хлоя пострадала случайно?
Молчание не обескуражило министра. После очередной паузы, на этот раз совсем короткой, продолжил все тем же размеренным тоном:
– Я допускаю… нет, почти уверен, что у тебя не было четкого плана. Смятение – не лучший советчик. Ты великолепно владеешь собой, но ты далеко не спокоен. И твои намерения – наверняка секрет и для тебя самого. Так что первый вопрос снимаю. Что касается второго, настаиваю на ответе. Повторяю: Хлоя пострадала случайно? Если ты скажешь, что не желал ей зла, я оставлю твой жестокий поступок без последствий. Вообще без последствий, ты меня услышал? Даже если признаешься, что твоей целью был я. Да, следить за тобой будут. Чтобы ты еще чего-нибудь не натворил. Но это не наказание. Следить будут в любом случае. В том числе и для твоей безопасности.
На этот раз пауза была долгой. Первым снова заговорил бесцветный.
– Я дал тебе шанс. Ты им не воспользовался. Не хочешь лгать?
Очередная пауза была заполнена маршевым ритмом: министр отстукивал его до тех, казалось, пор, покуда не устал.
– Если тебе действительно претит ложь, почему же ты сделал исключение для нашего уважаемого доктора? Ты сказал ему, что можешь… как бы это поточнее сформулировать?.. пользоваться своими силами сколь угодно долго. Это ведь ложь? Как скоро началось бы то, что господин Мунк называет необратимыми процессами? Да и воровство не в родстве ли с ложью?
К нелюдям неприменима человеческая мораль, говорит отец. Так почему же ему стыдно? Чувство стыда ни с каким другим не спутаешь. Самое знакомое, самое омерзительное.
– Я не буду спрашивать о природе твоих способностей. Мне это известно. Стражи Дракона практикуют исключительно некромантию.
Насколько же много им известно?! Может быть, тот, кто отзывается на кличку Лео, прав – нужно искать предателей? Смешно: предатель изобличает предателей!
– Но тебя нельзя назвать некромантом. Ты не питаешься чужой болью, а забираешь ее. Неужели у тебя была возможность обучаться на стороне? Не верится. Или я чего-то не знаю и некроманты способны и на такое? Понимаю, я снова задал вопрос, на который ты не ответишь…
– Она пострадала не случайно. Я хотел ее убить.
И не стоит добавлять: не решился. Оправдывающийся трус – это уже слишком. А смертный приговор – не так уж страшно. Главное – он сам его себе подписал. Эти его судить не будут. И он никого не опозорил.
– Тогда зачем ты ей помог? Или я должен спросить, зачем ты снова лжешь?
– Струсил.
Он сам не ожидал от себя этого ответа. Но так даже лучше. Нелюдь хотел правды? Пусть получает!
– Лжешь, потому что струсил? Или помог, потому что струсил? – вкрадчиво уточнил министр – это ведь так весело, наблюдать за жертвой, которой нипочем не выбраться из ловушки.
– Помог.
Министр задумался. Удивительно, но с него мгновенно слетела спесь. Отец говорит: правда – оружие и молчание – оружие. И он, лишенный имени, переставший существовать для семьи, по-прежнему может пользоваться этим оружием. И умереть достойно, как подобает Сыну Дракона.
– Чего ты испугался? И снова настаиваю на ответе.
Будь ты трижды проклят! Требовал правды, а сам в это время подстраховался – и поставил еще одну ловушку! Ответить – предать, промолчать – тоже предать. Против подлости нет оружия. Кажется, так однажды сказал отец.
– Отвечать тоже боишься? – враг ухмыльнулся. – Тогда отвечу я – да, ты испугался, но не за себя, а за нее.
На самом деле проклят не этот бесцветный в крахмальной рубашке, а он. Было предостаточно тех, кто мог бы его проклясть. Но это не значит, что он жертва.
– Испугался, – с нажимом повторил враг. – И сейчас боишься. Боишься, что тебя заподозрят в слабости. Вот уж этого можешь не бояться. Ты поступил благородно и отважно… и ты отчаянный. Чего еще боишься?
С каждым словом захлопывается очередная ловушка. Сколько же их? И – зачем? И из первой-то не освободиться.
Ему не хватает воздуха. Он еле сдерживает кашель.
– А сейчас я не требую ответа. Ты не сможешь ответить честно. Ты ведь и сам не знаешь. Задам другой вопрос: кого все-таки ты выбрал бы первой своей целью в этом доме?
– Вас.
– Ты действительно хотел бы меня убить? – взгляд у врага цепкий. Кажется, этот человек… нелюдь все читает по его лицу и вообще не нуждается в ответах.
– Да. – Что бы ни случилось, ему не страшно. Страх перегорел час назад, когда он пролил чужую кровь. Опять пролил чужую кровь. Опять обезумел от ужаса. Только нелюди могут смешивать благородство и трусость. Чего он еще боится? А вот этого. Собственной трусости.
– Ты хотел меня убить, – эти повторы – тоже ловушки. – Ты ведь знаешь, кто я.
Не вопрос – утверждение. Вот с этого и надо было начинать.
– Лео мне не ответил, может быть, ты скажешь: какое наказание у вас грозит тому, кто злоумышляет против представителя правящей династии?
– Смерть. – Казнь по-прежнему пугает. Не смерть – только казнь. А еще больше – то, что это снова не закончится. Что знает о смерти этот самодовольный нелюдь? Сам-то хоть раз умирал? А он умирает в третий раз… нет, в четвертый. Смешно, уже сбился со счета. А этот, наверное, думает, что убить можно один раз?
– Просто смерть? – ух, какой суровый тон, бесцветный все-таки начал запугивать… невозможно не улыбнуться!
– Вы знаете ответ. – Главное – стоять прямо. И удержаться от кашля. А в глазах темнеет, и дышать удается через раз. Им мало казнить, им надо унизить. Все-таки правду говорил тот Младший Страж, ошибся лишь в деталях…
– Знаю. Делают ли в этом случае разницу между знатными, простолюдинами и нелюдями?
– Вы знаете ответ.
– И то, что хотел меня убить, тоже готов повторить?
– Да.
Сколько раз еще придется повторить, прежде чем он поймет, что больше ничего не добьется?
– Хорошо, – кажется, нелюдь обрадован ответами.
А чего бы ему не радоваться? Кто будет принимать всерьез угрозы слабака, у которого не хватило духу, чтобы…
– У тебя будет шанс меня убить.
Он понимает, что ведет себя, как дикарь, – нельзя таращиться на челове… даже на нелюдя – нельзя!
– Не смотри на меня так. Я не лишился разума. И не шучу. В силу возраста и статуса я не вправе подчиняться страстям – это главное, но не единственное различие между нами. Мне понятен твой героический порыв, – бесцветный выудил из ящика стола курительную трубку с чашей в виде головы дракона и принялся неторопливо набивать ее табаком, – однако это не значит, что я его одобряю. Ведь я сознаю важность того, о чем ты и думать не желаешь, – мы в неравных условиях. – С беззаботным видом выпустил колечко дыма. – Никакая ненависть не заменит знаний и опыта. А у тебя, скажем прямо, и того и другого маловато. Начнем с того, что я знаю о тебе достаточно, чтобы сделать ряд необходимых умозаключений. Ты, к своему несчастью, лишен такого преимущества.
– Да что мне нужно знать! – Он от усталости еле на ногах держится – и вынужден слушать этого словоблуда. «Когда слова становятся сильнее оружия, наступают подлые времена», – так сказал отец, узнав об условиях мирного договора, выторгованных вот этим… который сейчас опутывает его своими речами.
– Гм, неожиданно. – Министр, скользнув взглядом по его лицу, вытащил изо рта трубку и принялся внимательно ее рассматривать. – Я не удивился бы, услышав такие слова от Лео. Но не от тебя.
– Неужели вы слышите от него что-то кроме доносов?
Пусть он взорвется, пусть выдаст себя!
– Мне думалось, ты умеешь обуздывать свою горячность. – Чем сильнее злился он, тем спокойнее становился враг.
– Умел бы – все было бы иначе.
– Тоже верно. Ты убил бы Хлою и совершил обряд на ее крови. Кто и как убил бы тебя – я не знаю.
Почему, ну почему он не промолчал?! Что еще известно этому нелюдю? И кто мог выдать тайны посвященных? Только посвященный!
– А вот твое мнение о Лео – неверное в корне. Что тебе нужно знать, спрашиваешь?
Отложил трубку и заинтересовался своими ладонями, будто считывая с них слова.
– Или не спрашиваешь? Ну да я все равно отвечу. Тебе нужно знать хотя бы то, что Лео никогда и ни на кого не доносил. Ты по недомыслию записал в предатели того, чьи представления о чести куда более четкие и однозначные, нежели твои. Он меньше сомневается, он не мечется. Он гордец, он никогда не искал моей благосклонности и ни о чем меня не просил. А сегодня переступил через свою гордость ради тебя.
Поднял голову и пристально посмотрел на него. Так вот от кого девчонка набралась дурных манер!
– Он просил за тебя. Просил, как просят за родного человека или близкого друга. Один древний философ, имя которого тебе наверняка известно, у вас его почитают как праведника, сказал: «Знание не может уберечь от всех ошибок, но знание помогает нам не ошибаться на каждом шагу». Ты ведь не собираешься убить меня исподтишка, предварительно усыпив мою бдительность? Ни у тебя, ни у Лео нет таланта к притворству. Значит, остается только честный поединок. Между мной и тобой.
Встал из-за стола, приблизился, остановился в полушаге. Что он хочет разглядеть? Главное, чтобы не увидел растерянности. Но ведь увидит!
– Впрочем, есть одна проблема. – Помолчал, уточнил: – Для меня – одна. Неравные условия. До того как вступить в нынешнюю должность, я всего лишь двадцать лет – мелочь, не правда ли? – отдал военной службе и в столицу приезжал, можно сказать, как гость. От души повеселился на юге – мне, вчерашнему кадету, сказочно повезло оказаться там в момент начала массовых крестьянских выступлений. – Поморщился, откровенно демонстрируя свое отношение к этакому везению. – Провел незабываемые годы в горах на северо-востоке, где каждый мальчишка твоего возраста стоит двоих таких, как ты. Поучаствовал в двух войнах – так, немножечко, я ведь не великий герой из легенд. Ну, подробности оставим моим биографам. Чтобы тебя не утомлять, перейду сразу к выводам: тебе против меня и пары минут не выстоять, пожелаешь – можем проверить, только не сегодня. Сегодня – и десяти секунд. Если вообще дойдешь до оружейного зала. Да, я не знаю, чему и как тебя учили, но, догадываюсь, систематическая подготовка у тебя отсутствует. Вот об обычаях ты точно осведомлен – например, о тех, что записаны в своде под названием «Книга Воинского Духа». Так?
– Да. – Он не понимал, к чему все эти пространные речи. Он и слова-то уже разбирал с трудом – и даже не сразу сообразил, что слышит не собачий язык нелюдей, а родной. В голове шумело, и мысли были по-прежнему только о том, чтобы держаться прямо… и о том, чтобы проклятый лис ничего не заметил… хотя яснее ясного – все он видит.
– В своде записано: враждующие кланы в случае спора, разрешить который мирным путем – бесчестье для них, вправе выставить по бойцу для поединка. Если не ошибаюсь, означенную норму ввел во времена оны сам император, дабы не допустить войны между кланами. Однако теперь закон освящен традицией. Я ничего не путаю?
– Ничего. – Ни к чему добавлять, что о принадлежности к клану давным-давно упоминают только из любезности. А говорить о том, что все Стражи с семьями по традиции в клане императора, вообще не следует. Пусть сам рассказывает все, что знает.
– Кроме того, известны прецеденты, когда в клане не оставалось взрослых мужчин, – тоном лектора продолжал бесцветный. – И тогда будущий боец воспитывался в клане противников. Это спасало его клан от истребления. Старикам и женщинам ничего не грозило, предводитель враждебного клана заботился о том, чтобы у них были средства для жизни. Для достойной жизни. Верно?
– Да.
– Девушкам находили женихов из других кланов и выдавали замуж со всеми положенными почестями. Это тоже соответствует истине?
– Да.
– Самому же юноше гарантировались хорошее обучение и уважительное отношение. Он же усердно учился и проявлял уважение к хозяевам дома… как там сказано? – делил с ними и кров, и стол до главного часа, верно? Лично Девятый Страж, иначе говоря Страж Традиций, оценивал усилия обеих сторон и утверждал дату поединка. Иногда проходили годы, прежде чем противникам дозволялось сойтись в бою. Я все правильно излагаю?
– Да.
Да, да, да, тысячу раз да! Уж не хочет ли нелюдь поступить по старому обычаю людей?! Кто ему позволит?!
Он не сразу понял, что произошло, и потому не успел высвободиться, когда руки бесцветного легли на его плечи, легонько подтолкнули, поддержали.
– Садись. Сколько же сил ты отдал Хлое?
Выбор невеликий – подчиниться или упасть. Он выбрал первое. Шажок к куда более страшному падению?
– Готов поспорить, сейчас ты думаешь о том, что ваш обычай – не для инородцев. У вас ведь инородец – не человек, я знаю. А ты из клана императора.
А он еще думал – зачем столько ловушек? Чтобы нечем было дышать. Казнь уже началась.
– Поспешу тебя успокоить… нет, скорее огорчить: император – да, ваш император! – подписал мирный договор в соответствии с вашими традициями. Он признал наше главенство, как велят дух и буква вашего права. Ты привык говорить «нелюди»? Отвыкай. В отношении нас смело заменяй это слово принципиально иным – «сверхчеловек». Лео, разумеется, и тебе успел внушить мысли о том, что вас предали… – голос доносится будто бы издалека, а потом и вовсе угасает.
К его губам подносят чашку. Он пьет, но больше проливает – чувствует, как по подбородку, по шее, по груди стекает вода. Холодная! Почему здесь всегда так холодно?
– Соберись с силами. Ты можешь. Ты должен принять решение.
Он не отвечает. Заставляет себя открыть глаза.
– Предали или нет – разберешься сам, ты отнюдь не глупец. На это нужно время – оно у тебя будет. Ты лишен права зваться своим именем и причислять себя к императорскому клану, но ты ведь не забыл и не забудешь, кто ты. И право выступить за честь клана у тебя никто не может отнять. Я позабочусь о том, чтобы условия нашего договора выполнялись неукоснительно. У тебя будут лучшие учителя. Так ведь полагается – лучшие из тех, кого может себе позволить глава клана. Я могу позволить себе лучших из лучших. И учиться ты будешь, как подобает, развиваться не только физически, но и умственно. Ты ведь не к смерти готовишься – к жизни. – Он пытается уловить насмешку, но – нет, враг предельно серьезен. – Тот, кто задолго до поединка готов к поражению, – не боец. Это тоже из вашей книги, так?
Бесцветный ждет.
И приходится повторить:
– Да.
– Тебя будут учить так, как учат наследных принцев. Два года. Через два года посмотрим, готов ли ты. Если нет, мне дается право единожды удвоить срок обучения. Я верно говорю? Да, Девятый Страж не почтит нас своим посещением и не примет решения. Мы сами определимся, достаточно ли ты хорош для поединка со мной или следует продолжить обучение. «По обоюдному согласию», – эта формулировка использована в том законе, который послужил основой обычая, правильно?
– Да.
Он жадно глотает воду. Жажда кажется неутолимой.
– Конечно, ты можешь покончить с собой. Никто не сможет стеречь тебя ежесекундно. – Нелюдь как будто бы читает мысли… или мысли ничтожества ни для кого не секрет? – Но что говорит «Книга Воинского Духа» о тех, кого слабость толкнула на кратчайший путь?..
Чашка падает на пол. Кажется, разбивается. Кажется.
– Если не попытаешься уничтожить врага, ты недостоин быть воином… Воину не нужно признание, подвиг напоказ – не подвиг.
Что-то подобное говорил тот… предатель… как будто бы друг?
– Думай. Думай без спешки. Но и не медли. Хватит ли у тебя отваги, чтобы одолеть долгий и трудный путь? Ты можешь попытаться. Если выйдешь победителем, тебя не настигнет месть. Так ведь велит обычай – победителю никто не вправе мстить? Я заранее позабочусь о том, чтобы ты смог начать новую жизнь далеко отсюда. Под именем, которое выберешь сам. Тебя должны были бы признать героем – но этого не будет. Не будет никого… я имею в виду, никого из людей, – он сделал ударение на этом слове, – кто узнал бы. Только ты будешь знать, да еще пара нелюдей – я и свидетель. Ну, отважишься?
– Да.
– Ты уверен? Все-таки подумай. Ты слаб…
– Нет.
– Что «нет»?
– У меня хватит сил.
– В таком случае мне остается только произнести слова, которых требует обычай. Ты лишен имени. Могу ли я воспользоваться именем Тим?
– Мне все равно.
– Я не могу принять такой ответ.
– Да.
– Тим, лишенный подлинного имени, лишенный клана, я, Теодор, принц из рода Лоуренсов, принимаю тебя в семью и готов сразиться с тобой, когда придет время. До истечения срока ты подчиняешься всем правилам этого дома, независимо от того, по душе они тебе или нет. Ты знаешь, что в этом нет бесчестья. Сумеешь ли ты воздержаться от бунта?
– Да.
– Больше тебя не задерживаю. Иди к себе и как следует отдохни. Для учебы потребуются все твои силы. Поблажек не будет… но ты ведь их и не ждешь?
Он сумел заставить себя поклониться. Низко, но не в пояс, как предписывает обычай. Побоялся, что не устоит на ногах. Министр ответил поклоном. Не знает правил вежливости, принятых среди благородных людей? Сомнительно. Свод воинских правил помнит наизусть, даже ту его часть, которая считалась устаревшей еще в прошлом веке, а об элементарных повседневных нормах не имеет представления? Быть того не может! Хозяин не обязан кланяться тому, кто от него зависит, старший на поклон младшего должен отвечать кивком. А уж если учесть обстоятельства… Почему бесцветный забыл о наказании?
– Я понимаю, ты сейчас уверен, что не нуждаешься ни в чьих советах. Особенно моих. Однако… – министр снова уселся в кресло и принялся раскуривать трубку. – Перестань думать о прошлом. Иначе не сможешь достойно ответить на вызовы будущего.
Как будто бы мысли подслушал… да не все!
– Ступай. Или ты хочешь еще что-то сказать?
– Да. Каково будет наказание?
И снова этот взгляд – за гранью приличия… гадко. И голову опустить нельзя. Он обещал подчиняться правилам дома. Но не должно быть никакого намека на покорность!
…Оказывается, за бесцветным прелюбопытно наблюдать, когда он по-настоящему растерян. Отложил трубку, подошел, положил руки ему на плечи и вперил в него взгляд, прежде чем признаться:
– Боюсь, я тебя не понимаю. Мне казалось, мы обо всем договорились и вопрос о наказании снят.
– Вы читали «Книгу Воинского Духа». Воспитанника поощряют и наказывают так же, как сыновей. Иное – вопреки закону. Если вы не будете соблюдать закон, наш договор недействителен, – он сумел сказать это так, как должно говорить мужчине, как учил отец: коротко, твердо, любой низший должен чувствовать, что это приказ. Да, они теперь связаны словом. Но враг все равно остается врагом. И недопустимо, чтобы…
Бесцветный улыбнулся.
– Этот разговор был нелегким для нас обоих. Особенно для тебя. Ты считаешь наказание недостаточным?
– Это не наказание.
– А что тогда наказание? – повысил голос бесцветный. – Детей в моей семье никогда не били и не будут бить. Обычные наказания в доме, правилам которого ты обещал подчиняться, – задания, которые следует выполнить помимо тех, что получают остальные. – И добавил немного мягче: – Завтра тебе принесут книгу о придворном и светском этикете, у тебя месяц, чтобы выучить все правила до единого. Я ответил на все твои вопросы?
Оставалось только снова поклониться. Он чувствовал такую пустоту, какой не знал, наверное, никогда в жизни. Даже в тюрьме он был… более живым?

Глава 11
– Тэк-с, с итогами промышленной революции мы разобрались, – учитель, сцепив пальцы на животе, качнулся на стуле, будто в кресле-качалке, и, глядя на Тима, довольно зажмурился. – А расскажите-ка мне теперь поподробнее, дитя мое, как промышленная революция повлияла на военное дело.
Лео искоса смотрит на Тима. Каждый раз после подобных вопросов он ждет, что мальчишка взорвется. Ну, то есть, поначалу вообще этого ждал в любой момент – так нет! Сплошные разочарования, никакого зрелища! Иной раз замечал – Тим бледнеет, в посветлевших глазах – ледяные искры. А по голосу ни о чем и не догадаешься, отвечает на вопросы, как примерный ученичок, не сбивается. Учитель истории счастлив. Дай ему волю, часами беседовал бы с «одаренным юношей». И это не единственное прозвание, коим он наградил Тима. Двое других для него, как обычно, – «ваше высочество» и «господин Лео», а этот – «безукоризненно воспитанный молодой человек», «добросовестный и усидчивый мальчик» и так далее, и наконец – о ужас! – «дитя мое».
Лео мысленно язвит и беззвучно посмеивается. Стол Тима – в двух шагах от его стола (капитальные такие, темного дерева, с завитушками, медными позолоченными накладками… ну ни капельки не похожи на школьные парты, и стоят полукругом, Лео почему-то усадили в центре, Тима – по левую руку, Хлою – по правую), но нудный заучка внимания на посылаемые в его сторону сигналы не обращает… колдун, называется! Смотрит только на учителя, перечисляет виды стрелкового оружия, новые типы кораблей – вражеских кораблей! Мало того – преспокойно так выводит из сказанного, что-де появление всего этого изобилия дало толчок новым колониальным притязаниям, о коих прежде и мечтать не смели… ишь ты, все как по писаному! Не он ли совсем недавно в нервическую дрожь впадал, когда к нему приближался кто-то из чужаков? Не он ли говорил, что надо умереть достойно? Не он ли готовился отправить к праотцам дядюшку Хлои?
Два месяца прошло с того вечера, когда они с девчонкой впотьмах заявились к нему. Сперва решили, что комната пуста, но на всякий случай окликнули – разом, не сговариваясь:
– Эй, придурок!
– Тим, ты здесь?
– Здесь, – отозвался он.
Лео дернулся, Хлоя попятилась.
Мягко засветился газовый рожок, один из полудюжины. Тим шагнул к Хлое. Лео заступил ему путь.
– Я не причиню ей зла.
Смирный такой… а лапы свои дрянные потирает, к волшбе готовится.
– Конечно, не причинишь. Не отойдешь – кровью умоешься.
Он хотел честной драки. Очень хотел. Но мальчишка сделал шаг назад, тихонько спросил у Хлои:
– Болит?
– А ты как думаешь? – снова встрял Лео.
– Нет, ты же обещал, что не будет болеть, – Хлоя смотрела на Тима снизу вверх – и не только в буквальном смысле слова. Она робела перед ним – и не хотела или не могла это скрывать. Не многовато ли радости негодяю, а?!
– Говори всю правду, – прозвучало как приказ.
– Голова немножко кружится.
– Если разрешишь, я сделаю так, чтобы не кружилась.
– Угу, а потом пальцы разогнуть не сможешь! – с неожиданной враждебностью огрызнулась девчонка, меняясь в одно мгновение.
– Недолго, потом проходит, – не повышая тона, даже как будто бы оправдываясь, проговорил он. И этот туда же, смирненький. Да что с ними такое?! – А у тебя, может быть, насовсем боль уйдет. Часто голова болит?
– А ты думал, что делал, когда ее бил?! – опять напустился на него Лео. Новый Тим был куда хуже прежнего. Прежний творил демоны знают что, но хотя бы не был таким… фальшивым?
– Он случайно! Нельзя за такое человека ругать! – теперь Хлоя наступала на Лео. Тюрбан окончательно размотался, упал неряшливой тряпкой на пол.
Мальчишка снова приблизился, коротко, вскользь взглянул на Лео.
– Отойди. Останемся вдвоем – скажешь мне все, что хочешь сказать.
– Вот еще! Неизвестно, на что ты вообще спосо…
– Тим! – Хлоя юркнула серой мышкой в сторону – и вот уже стоит за спиной мальчишки. Лео выругал себя: надо было и ее не выпускать из поля зрения! – Я не знаю, о чем ты говорил с дядюшкой – у дверей его кабинета не подслушиваю, он этого прямо потребовал, – но точно знаю, что он уверен – ты не причинишь зла ни нам, ни себе. Хочешь помочь мне – помоги. Но при одном условии – я тоже помогу тебе. Считай, и я умею магичить.
Он на мгновение прикрыл глаза – да. И попросил:
– Не бойся.
– Вот уж и не думала, – небрежно повела плечиком Хлоя.
Лео не сводил глаз с них обоих: «Если что – успею остановить». И прислушивался: ох как любопытно было бы услышать колдовские слова! Но Тим ворожил молча, только пальцы, почти касающиеся шва – аккуратного, конечно же, аккуратного, но все равно жутковато-неряшливого на вид, – слегка шевелились, будто выписывая какие-то знаки – медленно, неуверенно. А потом и вовсе одеревенели.
– Как ты это делаешь? – спросила Хлоя. – Ладно-ладно, не волнуйся, в твои секреты не лезу. Просто удивляюсь – и голова теперь не кружится, ну вот ничуточки, и как будто бы… не знаю, как сказать, но так спокойно стало. Теперь моя очередь. Садись… да, вот сюда, в кресло. Ну, быстрее!
Послушался беспрекословно – надо же! Хлоя плюхнулась на пол рядом, схватила его за руку, принялась согревать дыханием, тереть. То же самое проделала с другой. Потом ухватила обе – они не помещались меж ее ладошек, но она как-то ухитрялась их не выпускать.
– Няня всегда так делала, когда я приходила с мороза. Правда, смешно? – спросила она у Тима – и снова подышала. – Но ведь помогает. У вас и морозов-то таких не бывает, а тут иной раз руки в перчатках, да еще и в муфте, а все равно замерзают. А я ведь никакого холода не боюсь… И тебе уже помогает, чувствуешь! Чувствуешь, ожили, понимаешь, как все легко! – Лео подумал, что она сейчас вскочит и запляшет, как дикарка… ну какая из нее принцесса? – А когда похолодает, я тебя научу огонь в камине разводить… или ты умеешь? Нет, ты не думай, здесь везде печи ух какие. Просто с камином – по-настоящему тепло, особенно когда сам огонь разжег, понимаешь? Это тоже моя магия. И не вся, не думай. Вот скажи, ты любишь сказки?
«Он ненавидит твою болтовню», – чуть было не влез Лео. Но смолчал. Ему уже и самому было интересно, что девчонка дальше выкинет.
Тим медлил с ответом.
– Нет? Ну я же по лицу вижу – нет! А знаешь как няня говорила? Кто не любит сказки, тот боится мира. – Хлоя требовательно, совсем по-детски дернула Тима за рукав. – Слышишь, что говорю, истукан ты этакий? Я тоже не любила, а теперь очень люблю. Сказки, я тебе скажу, – магия посильней, чем твоя. Не веришь? Ну так слушай. И ты, Лео, иди сюда, чего двери подпираешь? Я вроде обещала тебе страшных сказок понарассказывать… или забыл? Кстати, сегодня будут только ваши, мне ваши больше нравятся… а нянюшка наших-то, может, и не знала. Чем страшнее была сказка, тем интереснее. А самая страшная из них… сейчас подумаю…
«Угу, тут и сказок-то никаких не надо, только за порог выйди. А можно и не выходить – и все равно испугаться до икоты». И снова он лишь подумал – не сказал. Нельзя выдать тайну даже намеком.
– И ты, Волк. Сюда, сюда, к Тиму. Тим, смотри, – она запустила пальцы в густую шерсть пса, – так еще проще согреться. Попробуй. Ну что же ты, – она улыбнулась, снова заискивающе, – не бойся.
– Не хочу, – не резкость – просто выдох.
– Не любишь собак?
– Не спрашивай.
– Хорошо, не буду спрашивать, – не стала возражать девчонка. Странно было видеть этих двоих такими покладистыми, не сказать – покорными. – Рассказывать буду. – Немного помолчала и вдруг протяжно, будто читая заклинание, провыла: – Ле-ео, свет погаси-и. – И, дождавшись, пока он в темноте ощупью найдет, куда усесться (попалось кресло-качалка, в котором прежде сиживал корабельный доктор), продолжила в том же духе: – Я расскажу вам о лисице, которая возмечтала стать девушкой. У девушек, думала она, красивые наряды, дорогие украшения, девушки покупают себе всякие лакомства. Девушки так звонко смеются и поют такие веселые песенки.
– Обещала страшное, а кормишь девчачьими сластями, – буркнул Лео. – Одежки, блестяшки и всякое такое. Давай я расскажу, а? Такое расскажу – у вас уши похолодеют!
– Вечно ты торопишься! – от досады Хлоя вышла из колдовского образа и превратилась в капризную принцесску. – Ты дальше слушай. Лисица жила у бродячих актеров, ее возили из города в город, из селения в селение в тесной клетке и показывали за деньги. Она ровным счетом ничего не умела, но старик-хозяин ухитрялся внушить доверчивому люду, что по ее поведению можно предсказать всем и каждому будущее, ведь она в самом прямом родстве с лисами-оборотнями из Леса Тысячи Молитв. Лес называли так потому, что только тот, кто, очутившись там, успевал вознести богам тысячу молитв, оставался в живых. Того, кто не успевал, сжирали оборотни, – голосок у девчонки дрогнул, будто бы она не на шутку испугалась. – Но тот, кто успел…
– Это сколько ж времени надо шататься по лесу, чтобы прочесть аж тысячу молитв! – Лео из упрямства пытался толковать сказку как быль. – А главное – зачем? Дураку понятно – первую прочитать не успеешь, как тебя уже кто-нибудь на зуб попробует.
– Тот, кто успел, – на этот раз девчонка не позволила сбить себя с толку, – целый год мог повелевать и оборотнями, и обычными лисами, а потом до самой смерти оставался под их защитой.
– А что, если сразу двое успели? И эти двое жуть как хотят друг от друга избавиться? – не сдавался Лео и раскачивался так, что рисковал завалиться на спину или клюнуть носом пол. – Еще сильней, чем вот этот мрачный тип – от меня? Или правильней спросить: а что, оборотни настолько дурные, что позволяют себя подловить? Даже если молитвы совсем короткие, все равно… В чем тут подвох-то?
– В том, что мы никогда не дойдем до сути, если ты постоянно будешь перебивать, – вдруг вступился за незадачливую рассказчицу Тим.
Ничего себе! Никак, сейчас самое время врезать ему по соплям?
– Лисица слушала-слушала, что плел о ней хозяин, – слегка повысив голос, давая понять, что не следует вмешиваться, продолжила Хлоя, – да и поверила. И решила во что бы то ни стало добраться до Леса Тысячи Молитв, чтобы найти своих родичей…
Весь рассказ о том, как глупая зверушка улизнула, когда ей меняли воду в плошке, долго странствовала, голодала, научилась охотиться, проявив при этом нежданную смекалку, нашла дорогу, встретилась с оборотнями и внезапно и вправду оказалась с ними в родстве, уложился в несколько фраз. Ну почему всегда так: дошло до приключений, а у сказителей фантазия иссякла?
– И узнала она от старейшин: не будет ей проку от наследственного дара, не сможет она оборачиваться девушкой, если не станет пожирать людей…
И, словно решив угодить Лео, Хлоя пустилась в долгий рассказ о том, как лисицу учили охотиться – но уже на людей.
– Лисы не охотятся стаями, если они не оборотни. Лисы не воруют одежду и украшения из домов зажиточных поселян, если они не оборотни. Лисы не могут пристально смотреть в глаза человеку, если они не оборотни…
– Ты оборотень? – Тим явно насмехался. Но обычного ожесточения в его словах не слышалось.
– Почему? – а Хлоя-то вдруг растерялась… странная девчонка!
– Постоянно норовишь в глаза заглянуть.
– Ну если ты говорить отказываешься, должна же я хоть по глазам что-то понять! – девчонка не утаила досаду… или сдержать не смогла?
– И много поняла? – Тим уже не просто иронизировал – он подначивал.
– Нет. – Лео показалось, что Хлоя сейчас шмыгнет носом. – Это потому, что ты колдун, да?
Прозвучало совсем по-детски. Даже Тим рассмеялся.
– Никакой я не колдун, не забивай себе голову глупостями.
– И не опасен?
– А ты меня боишься? Ну все-таки? – живо спросил Тим. Оказывается, он умеет веселиться! Поверить невозможно, но магия Хлои действует.
– Нет.
– Вот и не бойся.
– Ага. А научиться можно? Ну, тому, что ты умеешь?
Шестое чувство подсказало Лео: этот вопрос был лишним. Вот и Тим молчит, и Хлоя, кажется, поняла, что все испортила, испугалась.
– Ти-им…
– Нельзя, – слово жесткое, а тон – как у взрослого, который пытается успокоить огорченного ребенка. – Пользуйся своей магией. Она лучше.
Он это серьезно?! Вроде да.
– Продолжай. Я больше не помешаю.
И все-таки он не фальшивый! Присмиревший, спокойный – и спокойствие как будто бы не напускное. Но не фальшивый. Надо выяснить, в чем дело. Не в лоб, конечно, исподволь… хотя в лоб он тоже заслужил.
– Ну так во-от, – если Хлоя и была расстроена, то совсем немного, – бывают моменты, когда ты не можешь ни злиться всерьез, ни огорчаться, теперь он это точно знал, – лисица научилась охотиться и убивать. Научилась оборачиваться девушкой. Очень красивой девушкой. Однажды она, приняв человеческое обличье и надев лучшие из украденных у людей нарядов и украшений, пришла на ярмарочную площадь, где как раз выступали бродячие актеры, у которых она когда-то жила. Ее увидел сын хозяина, статный юноша, по нему вздыхали многие девицы, а он только отмахивался. А тут – влюбился без памяти. И она будто бы взглянула на него другими глазами, и в ее сердце тоже вспыхнула любовь…
– Чего, – Лео демонстративно зевнул, – все страшное уже кончилось? Тогда, пожалуй, пойду к себе, вздремну.
– Иди. Не буду тебя больше уговаривать, – небрежно бросила Хлоя.
Он остался.
– Няня говорила, что когда вспыхивает любовь, самое страшное только начинается, – девчонка фыркнула, и ему подумалось – а ведь Тим прав, она похожа на лисичку-оборотня, зловредную, но не опасную. – Так вот, юноша низкого происхождения никогда не осмелился бы подойти к той, кого он считал дочерью богатого, а возможно, и знатного человека, – Хлоя принялась делать пассы руками, в лунном свете тени сплетались в узоры – жутковатого вида, текучие, – ведь лицо ее было светлым и чистым, руки нежными, а одежда и украшения свидетельствовали о достатке семьи. Но любовь его была столь велика, что он отважился…
– Ну хоть сразу отважился, и на том спасибо, не то я заснул бы, – из вредности вставил Лео – чтоб не думала, что ему интересно, как там все дальше будет… а ведь и вправду интересно.
– Но едва он взглянул девушке-лисице в глаза, как к ней вернулась память, отнятая любовью. Вспомнилось, как он однажды в отсутствие отца три дня не давал ей пищи и воды, потому что пьянствовал со случайными приятелями, как он вытащил ее из клетки за загривок, чтобы показать публике, а когда она попыталась вывернуться и укусить, со всей силы ударил по носу раскрытой ладонью, как он, потехи ради, совал горящий факел меж прутьями клетки…
Волк тихонько заскулил и, встав передними лапами на подлокотник кресла, ткнулся мордой в плечо Тима.
– Уйди, – велел Тим.
Обиженный пес поплелся к двери и растянулся вдоль порога.
– С ним так нельзя, – укорила Хлоя. – Он чувствует, когда человеку плохо, и старается утешить.
– Раз он такой умный, объясни ему, что я не нуждаюсь в утешениях, – холодно промолвил Тим, становясь похожим на себя прежнего. Чего он на собаку-то взъелся?
– Ему я верю больше, чем тебе, – не осталась в долгу девчонка, но почему-то одним этим замечанием и ограничилась. – Ну да слушайте дальше. Едва она вспомнила обо всех тех унижениях и мучениях, которые пришлось терпеть…

Глава 12
Колдун накликал – на следующий вечер Хлоя была не в настроении что-либо рассказывать. Вообще. Не то что сказки. Признаться – в таком бешенстве Лео ее еще не видел. После ужина тетушка заявилась в библиотеку и куда-то утащила девчонку, походя приказав Лео отправляться к себе и отдыхать. В шестом часу вечера Хлоя ворвалась к Лео – вся в оборочках, кружавчиках, бело-розовая, как пирожное, аж в горле саднить начало, захотелось водички. Кукольные локоны, рана прикрыта разлапистым бантом.
– Иногда я думаю, что дядюшке и тетушке наплевать на так называемые приличия. А иногда – что они молятся на всю эту чушь, лишь бы выглядеть более или менее пристойно в глазах света.
Бросилась в кресло и единым духом выдала: оказывается, еще третьего дня господин военный министр попросил разрешения нанести неофициальный визит, причем в сопровождении старшего сына, а она об этом знать не знала, вроде как ее и не касается. На самом же деле дядя Ник уже который год лелеет мысль о помолвке… с кем? Да ясно с кем! С ходячим пособием по великосветскому этикету!
– Ты представь, я целых два часа была вынуждена трепаться о всякой ерунде с пустоголовым мальчишкой, пока они что-то обсуждали… я боюсь, дядя Ник никак не успокоится, что не удалось раздуть шумихи вокруг вашей истории. Да, мирный договор заключен, да, всякие репарации-контрибуции – дело решенное. Но наши спят и видят, как бы оттяпать у ваших западные провинции по самую Бирюзовую реку – там же и серебро, и свинец, и малахитовые залежи… Ну что ты смотришь на меня, как на заговорившее пугало? Если мне все-таки подарят попугая, на что я уже и не надеюсь, он скоро и не такое оттарабанит всем на удивление. Жить здесь и не знать таких вещей просто невозможно… недопустимо, как ты еще не понял?
– Так что с провинциями? – требовательно спросил он.
– А то, что найти предлог можно всегда – и, придет срок, найдут. Что бы не воспользоваться еще и вами? Из вас может такое знамя получиться – лучше и не придумаешь…
Долго возмущалась, еще дольше успокаивалась. К Тиму с рассказом о своих злоключениях не кинулась. И правильно. Ляпнет лишнее, чего ему пока знать не нужно, – и прощай, покой. И так не угадаешь, когда и из-за чего этот бешеный начнет чудить…
Ну да вроде бы все бури сегодняшнего дня миновали, осталось перетерпеть ужин – к счастью, нежеланные гости уехали сразу после обеда, на который Лео не пригласили – рыженькая миловидная служанка принесла поднос с кушаньями в его комнату. Ай, была бы охота обижаться! Дураку понятно – хозяин оберегает их с Тимом от этого проходимца в золотых эполетах. А Тим, будь его воля, вообще никого не видел бы. Вот и сейчас сидит по левую сторону от хозяйки, по правую – от Хлои, потускневший-посеревший, глаз не поднимает, режет отбивную на малюсенькие кусочки и не норовит после этого переложить вилку в правую руку, а ест левой… хотя видно – пальцы насилу сгибает. К десерту еле притрагивается… Они что там, в их Внутреннем городе, обжираются пирожными, фруктовым и шоколадным мороженым и прочими вкусностями на завтрак, обед и ужин, и теперь мальчишку от них с души воротит? У них-то дома дорогие лакомства были только по праздникам, а в обычный день – яблоки, а то и рисовые пирожки без начинки. И из-за стола было принято ставать следом за отцом, наелся, не наелся – какое кому до этого дело? В другой раз будешь расторопнее.
Здесь же терпеливо ожидали, пока последний из трапезничающих отложит столовые приборы, вели негромкие беседы, подкармливали собак. Кажется, он начал понимать, почему дядюшке так нравятся эти вечерние посиделки! Но сам хотел бы ужинать не в этой большущей столовой в окружении чужаков, а в компании Хлои за библиотечными стеллажами.
Сегодня последней оказалась девчонка. Да, в десерте ковырялась тоже без воодушевления, зато вроде бы понемногу пришла в неплохое расположение духа. Кинула взгляд на Лео, потом – на Тима: дескать, как и договаривались? Хозяин перехватил ее взгляд:
– Тим, мне надо с тобой поговорить. Не беспокойся, надолго я тебя не задержу.
Эти слова, понятно, были адресованы всем троим. Вот как старый лис это проделывает, а? Парой фраз и обнадежил, да, – мол, ваши планы остаются в силе, конечно-конечно, и сразу же пресек возражения – то, что он собирается сказать, только для ушей Тима, больше ни для чьих. Да и демоны с ним, не слишком-то и любопытно!
…Министр не обманул – начал без предисловий:
– Покажи руку.
Изображать непонимание было бесполезно, да и унизительно.
С повязкой бесцветный тоже возиться не стал – снял аккуратно, но без особой деликатности. Верно. Он и сам давно убедился, что проще сразу отрывать, а не тянуть понемногу.
Ладонь выглядела, как и следовало ожидать, мерзко – кожа отекла, раны покрылись желтоватой коркой. Все-таки загноились. Ну, ничего другого он и не ожидал – жжет и лихорадит-то не просто так.
– И как это понимать? – бесцветный говорил тихо, но тон не предвещал ничего хорошего. – О колотой ране я знаю. А резаная? – Руку не отпустил, продолжал разглядывать так, будто намеревался прочесть на ладони ответы на все вопросы.
– Так было надо.
Несложно догадаться: этот ответ не устроит министра. Но ничего иного на ум не приходило.
– Облегчу тебе задачу: знак Дракона я узнал. Тебе не повезло – это единственный из древних знаков, который мне хорошо известен. Или повезло, ведь достаточно будет ответить всего на один вопрос, а не на дюжину: зачем ты воспользовался своими способностями?
Когда-то ему казалось, что тяжелее всего – молчать. Молчать, чтобы не быть слабаком, молчать, чтобы не стать предателем. За эти дни он понял, как заблуждался. Тяжелее всего отвечать, когда этого отчаянно не хочется. Стыдно признаваться в милосердии к врагу. Но если ты принят в семью… Почему же так сложно?! И ни один из накрепко затверженных Законов Чести не дает подсказки! Спасает лишь одно из простейших правил поведения: младший, говоря со старшим, должен смотреть в пол. Раньше он ненавидел это правило. Смешно. А ведь так намного проще: никто и ничего не прочтет в его глазах… глаза его всегда выдавали.
– Позвольте мне умолчать о том, о чем я должен умолчать, – подбирать слова было нелегко, приходили на ум только мертвые, книжные, но, наверное, это к лучшему. – И позвольте заверить вас, что мои действия – не во вред, а во благо вам и тем, кто рядом с вами. И пока я живу под вашим кровом, я не использую свои умения против кого бы то ни было.
– Садись, – привычно скомандовал министр и требовательно позвонил в колокольчик.
Мгновение спустя на пороге появился слуга в синей с серебром ливрее (интересно, это цвета принца или всего королевского дома?.. как у них тут принято?.. всегда-то ему на ум приходят вопросы ни ко времени и не к месту!). Слугу он видел лишь боковым зрением – удостаивать низшего взглядом следует исключительно в случае необходимости. Да и все они тут на одно лицо.
– Шкатулку госпожи Фло, пожалуйста.
Слуга ушел, не проронив ни слова.
– Садись, – повторил министр и, дождавшись, когда он выполнит распоряжение, уселся рядом. – Ты не ответил на мой вопрос. Вопроса не понял? Поясню. Я не высказывал сомнений в тебе. Да, тебе здесь плохо, тебе – прости за откровенность, страшно, хоть виду и не подаешь. Ты постоянно просчитываешь каждый свой шаг, каждое слово, чуть ли не каждый вздох, ты не хочешь ошибаться – и забываешь, что ошибаться обречены все. Никто не сможет уследить за каждой своей мыслью.
Неужели все в его поведении настолько очевидно, что бесцветный читает его, будто раскрытую книгу? Молчи-не молчи – лучше не будет. А вот хуже…
– Обещаю не использовать твои ошибки против тебя. Дыши свободно, не ожидай подвоха. Наш договор предполагает, что я буду помогать тебе стать сильнее. И я намерен неукоснительно соблюдать его.
Министр умолк, ожидая, пока слуга освободится от ноши и откланяется.
Обтянутая темной кожей шкатулка больше походила на довольно объемистый сундук, с какими вроде бы ходят люди, продающие разные разности, он однажды видел такого, давным-давно, когда осмелился выглянуть за ограду отцовского дома. Ниже, по дороге у подножия холма, как раз проходил человек в темно-коричневых одеждах. «Странствующий торговец, – сказал старший брат. – Были бы монеты – можно было бы купить у него пару леденцов». – «А как? Ему же нельзя сюда подниматься». – «Зато кто-то из нас мог бы спуститься». – «А забор?..» – «Ты чего? Уцепился вот за этот выступ, ногу сюда… пяти минут за глаза хватит, чтобы вернуться». Брат не хвастался: ему бы хватило. Не то что болезненному и слабосильному младшему… «Но нам запрещено выходить за забор». – «Если повезет, никто и не узнает… Ай, что говорить, денег-то все равно нет!» Он так и не понял, почему можно нарушать запрет. Какая разница, узнает кто-то или не узнает? В первую очередь ты отвечаешь перед собой, не устает повторять отец. Таятся и лгут только трусы. Виноват – прими наказание… Брат трусом точно никогда не был, но…
Министр молчал, как будто бы чувствуя: сейчас не лучший момент для продолжения разговора. Но и времени даром не терял: открыл шкатулку, которая, как и думалось, оказалась наполнена всяческими баночками, пузырьками, маленькими кувшинчиками и чистым полотном, нарезанным на полосы и скатанным в тугие валики, и начал умело обрабатывать рану. Почему-то всех в этом доме – по крайней мере, тех, о ком удалось хоть что-то узнать, – тянет к медицине. Случайность? Не верится.
Он знает: если спросить – ответят. И бесцветный, и девчонка. Можно сравнить их ответы и узнать, честны ли с ним. Не спрашивает. И не потому, что приходится дышать через раз – руку просто разрывает, а потому что… да просто не хочется, и все!

Глава 13
Недавний смутьян сидит-посиживает за обеденным столом, по правую руку а манеры-то, манеры – индюку Рику впору от зависти удавиться! Хозяйка смотрит – умиляется. А чего бы ей не умиляться: Тим аккуратно является к столу трижды в день (Лео и Хлоя старательно избегают совместных завтраков и обедов, предпочитая трапезничать в библиотеке, в гостиной… да где угодно, только бы не прослыть благонравными детками).
И на занятиях он зубрила зубрилой, в книжки-тетрадки пялится, помалкивает, а спросят о чем – начнет говорить, да так, что не остановишь. И в комнате у себя все время над книжками. Наставники смотрят на него не как на чудика – как на чудо. Будь их воля, каждый, небось, заказал бы по его портрету и установил на домашнем алтаре… ай, у них же это не принято, а иначе бы точно! Почтительный, старательный, рассудительный… Ага, прям так и говорят, и в пример ставят. Появись такой гусь у них в школе – его бы на второй день поколотили. Рассуди-ительный! Это он-то?!
«Да ну, этого колотить – даром кулаки отбить, – злоехидно вмешался внутренний голос. – Не напугаешь».
Но хочешь-не хочешь, надо признать – с чего-то вдруг стал и старательным и рассудительным. Почтительным?.. гм! А ведь и вправду! Что-то задумал? Но что? На вопрос не ответил, отмолчался. В ответ на повторный процедил: «Это мое дело». Разве что не добавил – «чернь». Это снова был другой Тим. Третье превращение за считанные недели.
Хлое повезло ничуть не больше. Когда стало ясно, что мальчишка их избегает, она решила во что бы то ни стало вытянуть его на очередные посиделки – на этот раз в библиотеке, с вкусняшками и, конечно, с неизменными страшными сказками, и однажды, едва окончились занятия, принялась зазывать.
– Мне это неинтересно, – вот и весь ответ.
Хлоя оторопело замерла, но быстро собралась и перешла в наступление:
– Но ведь было интересно!
– А теперь неинтересно.
– То интересно, то неинтересно… Ты что, девица? Пойдем, говорю! – она притопнула ножкой.
Он невозмутимо повернулся к ней спиной и принялся собирать со стола свои книги, укладывая корешок к корешку, уголок к уголку.
– Ти-им!.. – жалобно протянула Хлоя. – Ну прости, я всегда несу всякую чушь, когда расстроена. Пойдем, а?
– Я не сержусь. Мне все равно.
Вроде бы обычный ровный тон. Но было в нем что-то такое, что Хлоя отступилась – и больше не подступалась.
Теперь они встречаются только за ужином и на занятиях. Мальчишка с равным усердием учит формулы, вычерчивает по памяти карты и сражается в примыкающем к оружейке тренировочном зале с Гартом – помощником начальника стражи.
Уроки фехтования им дает лично начальник, господин Эвард. Шутка сказать – отставной полковник. Тот самый толстячок, что казался таким забавным, когда суетился с ключами возле пристройки. Хворал он тогда – лично соблаговолил об этом сообщить после того как загнал Лео в угол – в самом буквальном смысле слова – и обезоружил. Потом прочел долгую лекцию о том, как нехорошо беспокоить старых больных людей и как опасно недооценивать противника (Лео понял не все слова, акцент у дядьки был жуткий, но уж общий смысл до него дошел… и без слов дошел бы, хватило бы одного выражения лица!), – и принялся за Тима. Тим продержался на две минуты дольше. На целых две минуты, как не преминул заметить господин Эвард и заключил: учить вас еще и учить. И принялся за дело с таким рвением, будто от результата зависела его жизнь. Гоняет их ежедневно по полтора часа, а то и дольше… впрочем, «гоняет» – это сильно сказано. Для издевательств над «бестолковыми мальчишками» – иначе он их и не называет – у него есть Гарт. Уж этот не упустит ни единого случая продемонстрировать свое превосходство, да не просто так, а чтоб на память ученикам остались синяки и ссадины. Еще и комментирует – на языке сыновей Дракона! И говорит он куда свободнее, чем господин Эвард. Как успел уяснить Лео, здесь их родной язык отнюдь не под запретом, по крайней мере, в доме министра иностранных дел – только поощряется. Шеф-повар – и тот способен пару-тройку фраз связать. Но Гарт… он что, нарочно затверживал всевозможные оскорбления?!
Пока Гарт дрессирует одного, господин Эвард, не торопясь и не раздражаясь – видать, загодя настроился на то, что имеет дело с безнадежными тупицами, – втолковывает второму премудрости благородного искусства. Потом наставники меняются местами – и так до пяти раз за урок. Выползаешь к ужину – глаза на еду не смотрят. Вообще ни на что не смотрят. «Ничего, втянитесь», – приговаривает хозяин. Ободряет или злорадствует?
На днях, слоняясь вечером без дела – читать и то не хотелось, муторно было на душе: в дом опять пожаловал военный министр с сынком, и бедную Хлою утащили в парадную гостиную, – Лео проходил мимо лестницы, что вела в оружейку и тренировочный зал, и услышал донельзя знакомые звуки… от которых, признаться, уже начинало подташнивать. Решил полюбопытствовать. Вошел – и обомлел: Тим и Гарт увлеченно сражались друг с другом. И кто знает, сколько еще длилась бы игра неутомимого кота с отчаянной мышью, если бы Тим не отвлекся при виде незваного гостя. Замысловатый финт – Гарт, как всегда, работал на публику, – и шпага Тима упала к ногам Лео. Суть уловки поняли оба: теперь, чтобы поднять оружие, этому гордецу, изображающему смиренника, придется склониться перед недругом. На это неизменно указывал Гарт в подобных ситуациях. И ясно было: зловредный помощник начальника стражи нарочно проделал этот трюк, стоило появиться свидетелю. Тим медлил. Лео глядел на него во все глаза, разве что на Гарта покосился – ну, так и есть: физиономия хищная, азартная. Вот гад! Эй, ну а ты чего застыл? Ты же можешь поставить его на место – да, не оружием, но словами уж точно…
– Не хочешь продолжать? – Кот разочарован: мышь, забавно агрессивная минуту назад, впала в апатию. – Напомина-аю: именно ты попросил меня дополнительно заниматься с тобой по вечерам…
Дополнительно?! Ему что, днем мало достается?! Ну точно, с придурью. Он, Лео, повыносливее – и то прекратил поединки с Бертом. Просто сил не остается.
– … И даже ходил ради этого на поклон к господину Эварду… А склониться, чтобы поднять свою кочергу – а так обращаются как раз таки с кочергой, – противоречит твоим представлениям о чувстве собственного достоинства?
Этот – на поклон?! И смолчал, хотя Гарт его провоцирует? Нет, теперь вообще ни капли сомнений: не просто так он стал образцом благонравия. И надо во что бы то ни стало…
– …Но если ты думаешь, что я готов попусту терять время, ты ошибаешься. В конце концов, я недавно в этом доме и еще не видел всех сокровищ искусства, их тут немало. Самое скромное полотно, которому нет и полувека, для меня представляет больший интерес, чем один маленький неумеха, начисто лишенный способностей…
Неужто и теперь стерпит?!
Тим потянулся к стойке с тренировочными шпагами – и молниеносно получил удар по руке клинком плашмя. Ай, да какой там удар – шлепок… тем обиднее.
– Твое оружие валяется на полу. Ты признал поражение.
Лео вдруг понял, что ему надоело наблюдать за глупейшей, скучной игрой, – и, отступив на несколько шагов, в дверной проем, пояснил небрежно:
– Мало ли, чем вы еще швыряться удумаете. А я не хочу, чтобы в меня железяка какая ненароком угодила.
Тим, не глядя на Лео, поднял шпагу.
– А, так все-таки продолжим? – деланно удивился наставник.
Врет Гарт, что Тим неумеха, нарочно врет, то ли раззадорить пытается, то ли разозлить зачем-то. Небось, и дома мальчишку чему-то такому учили… не сказать что выучили, но, надо признать, если их – вчерашнего благородного и вчерашнего простолюдина, которых уравнял случай, – когда-нибудь поставят друг против друга, побить такого противника будет трудновато. Может, тоже по вечерам… да ну, к демонам! В конце концов, к чему простолюдину заморочки благородных?
– Знаешь, в чем твоя беда? – спросил Гарт, лениво парируя выпад, который, казалось, невозможно было отразить. – Ты не любишь оружие. – Медленно отвел клинок от шеи Тима. – Не боишься его, нет, и действительно хочешь стать хорошим бойцом. Не станешь. Если не полюбишь.

Рядом с Лео Тим не сел – приткнулся поодаль на диване. Хлоя украдкой бросила взгляд на одного, на другого. Да будь она сказочной волшебницей, способной творить чудеса, она бы еще и стену между ними возвела. На всякий случай.
– Подождете меня пять минуточек? – умоляюще сложила лапки на уровне груди. – Вы ведь ничего не натворите, правда? Всего пять минуточек?
Ответа не дождалась, умчалась – и вернулась через три, хоть и с немалым грузом – здоровенной плетеной корзиной.
Вышла на середину гостиной, опустила корзину на ковер, отдышалась, – и вытащила одного за другим трех крупных щенков – двух темно-серых и одного белого. Собачата огляделись, белый тявкнул с подвывом, один из серых опрокинул его на спину – и все трое затеяли веселую возню, не обращая внимания на обращенные к ним взгляды.
– Мальчишки, это вам, – сияя, объявила Хлоя. – Ну и мне. Детки нашего Волка. Лео, ты первый выбирай.
Лео сунул руку в двухцветный клубок – и тотчас же отдернул.
– Да что ж такое, старый приятель меня кусает, мелочь размером с кошку – и та норовит на зуб попробовать!
Хлоя расхохоталась.
– А нечего им игру портить. Деликатней надо быть. Ты просто скажи, который – твой?
Он ткнул пальцем в одну из серых спин – но теперь уже с почтительного расстояния.
– Я еще спрашиваю! – Хлоя смахнула ладонью слезы. – Тот, который белого повалил! Ну кого еще мог выбрать наш Лео!
Ей было весело. До слез весело.
А он испугался: вдруг кто-нибудь заметит, что и у него глаза на мокром месте. Вот он, подарок на шестнадцатилетие, – маленький толстозадый вояка. Даже если Волчонок будет и вполовину не так хорош, как Волк… нет, он будет лучше! потому что – свой.
– Тим, теперь ты.
– Не нужно.
Ого! Давненько от этого чудилы не слышали настолько ледяного тона.
– Ти-им, – протянула Хлоя и осуждающе, и просительно. – Ну почему до тебя ничегошеньки не доходит? Он же с тобой навсегда, понимаешь, навсегда. Только с тобой. Собак умнее и преданнее просто не существует. Я еле-еле выпросила…
– Не стоило трудиться.
– Нет, стоило! – Хлоя притопнула. – Дядя и дарит-то их только ближайшим друзьям и изредка, в знак особого расположения, – иностранным дипломатам. Из шести щенков два давным-давно обещаны сыновьям дяди Ника, еще один – министру финансов…
Серо-белый ком подкатился к дивану. Тима передернуло. Непонятно было, что он сейчас сделает – отпихнет щенят ногой или просто отодвинется. Он остался сидеть, где сидел. Неподвижно.
– А беленького – между прочим, это редчайший окрас – дядя собирался торжественно преподнести на приеме во дворце какому-то там атташе. Я у атташе подарок отбила! Ненавижу, когда детей Волка увозят неизвестно куда. Да, ты не любишь собак… но это же не просто собаки. – Хлоя покачала головой. – Если ты не возьмешь, придется…
– Возьму.
А чего тогда выпендривался?! Лео едва сдержался, чтобы не задать этот вопрос вслух. Но сдержался – лицо у Тима было такое…
Такое, словно Хлоя сказала: все эти три месяца – просто череда забав, а завтра – казнь.
– Какого? – видать, и девчонка почувствовала что-то похожее, спросила осторожно, ласково, будто боясь, что он передумает.
Вместо ответа Тим наклонился и поднял с пола белого, посадил рядом с собой. Щенок встряхнулся – и, не раздумывая, полез к нему на колени. Тим положил руку ему на голову.
– Ворожишь? – прошептала Хлоя, не сводя с них глаз.
– Зачем?
– Он сразу притих…
– И что? – едва шевеля губами, отозвался Тим. – Он меня изучает. И он устал. – Помолчал. – Я действительно могу его забрать?
– Да, я же сказала. – Хлоя старалась казаться оживленной, но получалось только нервическое подергивание. – Ему пора привыкать… – осеклась, испугавшись неведомо чего, и преувеличенно бодро заключила: – Отнеси его к себе – и пойдем искать книги…
– Я уже сказал, что не нуждаюсь в помощи, – прервал Тим. – Я могу идти?
– Ну точно – решил провернуть с мелким какие-то свои колдовские штучки, – хохотнул Лео, пытаясь разрядить обстановку.
Тим не изменился в лице – да на него и так смотреть было страшно! Но Лео мгновенно стало ясно: с ним творится такое, чего и врагу не пожелаешь. Белый – и тот заворочался, заскулил.
– Если бы ты понял, что сейчас сказал, – откусил бы себе язык.
После ухода Тима ни Лео, ни Хлоя долго не решались заговорить. Как не позавидовать щенкам: играют себе и печали не ведают. Дерутся – и то в шутку.
– Он хороший человек, – робко вымолвила Хлоя. – Непонятный – да. Но хороший.
– Все-то у тебя хорошие, – выдохнул Лео – и вспомнил, что однажды уже говорил то же самое, слово в слово.
– Ты сомневаешься? – Девчонка перевернула обоих щенков пузиками вверх и принялась почесывать.
– В нем-то? Не-а. – Лео ревниво отстранил ее руку от своего собачонка и сам взялся его трепать и гладить. – Мудреный он, это ты верно сказала. Бывает, выбешивает, не без этого. Ну и в голове у него демоны знают что творится. А вообще – нормальный парень.
Хлоя засмеялась.
– Ну и портретик ты нарисовал!
– А что, не похож?
– Похож, похож! – девчонка замахала руками. – Ты мне скажи, когда вы цапаться-то перестанете?
– Да никогда. – Лео улегся на спину и позволил щенку прогуливаться по нему взад-вперед. Новая игра собачонку понравилась. – Сразу видно, ты других мальчишек, кроме своего индюка, знать не знаешь.
– Это как же? – возмутилась Хлоя. – А сыновья дяди Ника?
– Те самые, на которых ты постоянно жалуешься, что с ними со скуки помереть можно? – он лукаво улыбнулся.
– Ну, допустим, жалуюсь я на одного.
– А что второй?
– А второй еще скучнее. Так что грех, ой, грех мне ругать женишка!
– Вот видишь, ты просто понятия не имеешь, какие они, обычные мальчишки! Драка – тоже мне нашла печаль! Это твоя тетушка Ханна, будь ее воля, посадила бы нас с ним в этой самой гостиной и заставила на пяльцах вышивать.
– Это вы-то обычные? – недоверчиво проворчала девчонка.
– Ага, самые что ни на есть, – Лео, не вставая с пола, поднял щенка над собой на вытянутых руках. Волчонок удивленно крутил головой по сторонам, но беспокойства не проявлял. Доверяет! – И не смотри, что один из нас вытворяет всякое… не, не шибко умное. В драке толку с этого никакого, проверено. Мы с ним промеж собой еще не все решили. Так что просто стой в стороне и не дергайся.
– А если вы друг друга покалечите? – Хлоя страдальчески поморщилась.
– Мы чего, совсем не в своем уме? Угомонись, говорю.
Настроение у обоих заметно улучшилось. Но Лео готов был поклясться: Хлоя нет-нет да прислушается – что происходит там, за дверью, в комнате Тима?
Да и сам он, стоило девчонке уйти, подкрался, преодолевая стыд, к этой треклятой двери и прижался к ней ухом. Волчонок обиженно тронул его ногу лапой.
– Тс-с-с! – зашипел на него Лео.
Щенок на брюхе подполз к порогу, положил морду на лапы, вскинул уши… Тоже слушает?! Ну ты даешь, карапуз!
Неизвестно, как для собачьего уха, а для человеческого в комнате было тише тихого – ни единого звука.
– Эй, колдун! Ты там часом собачку не умучил? С тебя станется…
Тишина. Да он и не рассчитывал на ответ.
А за дверью Тим, склонившись над спящим чудом, беззвучно шептал не заклинание – молитву.

Здесь не были в ходу титулы, и даже разница в возрасте с Гартом – старшим из них – быстро и незаметно стерлась. Девять лет и должность помощника начальника стражи дворца его королевского высочества раньше стали бы для Лео непреодолимой преградой. Он и к старшим братьям обращался на «вы» – так было принято дома. Нужно было попасть в такой переплет, что хуже и некуда, чтобы узнать: вежливость и уважение – не одно и то же. И правила – не оковы, а опора. И, демоны его побери, он не один в этом мире. С Гартом можно славно поболтать, сидя у камина. Во время тренировки – никаких вольностей, слово наставника – закон для ученика. Берту можно дерзить и во время занятий, но ни одна дерзость не останется безнаказанной. Хлоя… все-таки младшая сестра – это не то же самое, что старшие братья. Принц не ошибся – она слушалась его беспрекословно… ну, почти. Даже этого ее маэстро цвета осенней листвы он спас: «Сказано – учись!» Она могла поворчать и даже похныкать, но быстро успокаивалась. И каким-то лисьим чутьем улавливала, когда на него наваливалась тоска. Приходила, молча садилась рядом, брала его за руку – и не отпускала, пока не пояснялось у него в голове и в сердце… Просто, так просто! Совестно признаваться, но этот дом… язык не поворачивается сказать «дворец» – сразу стал для него родным. Он не видел настоящих дворцов, только читал. И сомневался, что вот этот – настоящий. Ну да, алебастр, позолота, хрусталь… А по сути – не то казарма, не то псарня, не то зверинец бродячих артистов, не то лечебница для душевнобольных. Он тут прижился? Ну так тому и быть!
Двое старших порой делали серьезный вид и величали друг друга «господином профессором» и «господином помощником начальника стражи» – но лишь во время споров. При этом Лео так выразительно кривился, что смотреть на него было «не то чтобы больно, но щекотно до жути», как однажды сказала Хлоя.
Девчонка вообще повадилась озвучивать общие мысли. Однажды, к примеру, призналась, что не понимает – как она раньше жила без их «Оружейного клуба», так они стали именовать себя с чьей-то легкой руки. С чьей? Никто не помнил. Наверное, это был один из тех единодушных порывов, которым они уже перестали удивляться. Или опять Хлоя постаралась?
И только Тим не участвовал в беседах. И как будто бы тяготился ими. Но не уходил – правила вежливости боялся нарушить, что ли? Спросят его о чем-нибудь незначительном – ответит, как учителю урок, – кто бы ни спросил, пускай и Лео, нелюбовь к которому он если и скрывал, то не слишком старательно. Да и к другим особой приязни не проявлял. Скажут ему зажечь свет или открыть окно – выполнит поручение неслышно и аккуратно, словно хорошо вышколенный слуга. И снова усядется в своем уголке. К нему давно, наверное, перестали бы обращаться, если бы все не чувствовали неловкость: как это так – вот он, рядом, можно ли его не замечать? Ничего не значащие вопросы, ничего не значащие ответы. Терпеливое молчание – единственный ответ на брань Гарта (Лео – тот мог и поспорить, все ж таки тут они не ученик и учитель, а добрые товарищи).
Единственный, кто не знал сомнений – можно побеспокоить угрюмого типа или нет, – Блик. Белый щенок хвостиком таскался за Тимом («Как заколдованный», – не упускал случая прокомментировать Лео), в то время как Волчонок и Малыш делили время между родителями и хозяевами. Сворачивался у него на коленях тугим клубком – иначе уже и не поместился бы («Интересно, что ты будешь делать, когда он с папашу своего вымахает?»). Ревниво вскидывался, когда Тима окликали («Эй, только не вздумай его на нас науськивать… мало ли, на что у тебя ума хватит!»). Тим перестал реагировать на выпады Лео, ограничившись одним-единственным ответом: «А я думал, шпильки – типично женский атрибут». Если во время учебных боев Лео пару раз удалось пробить его защиту, то ни одной победой в словесном поединке он похвастать не мог – Тим просто не принимал боя. Постоянно напряженный, будто ждет удара – и готов уклониться.
– Ну когда ты уже оттаешь? – на днях спросила Хлоя.
Он не ответил. Но девчонка, видать, подумала: если что-то разрешается мелкому собачонку, то ей тем более не возбраняется. Подсела к Тиму – точнее устроилась у его ног, уставилась снизу вверх, скорчила умильную мордашку и подобострастно заегозила:
– Слушай, а сразись со мной? Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! С Лео неинтересно, он мне нарочно уступает.
Лео возмущенно кашлянул. Нахалка сделала вид, что не поняла намека.
– Да и другие… даже господин Эвард – вроде и учит чему-то, вроде как и взаправду – а все как будто бы понарошку. Надоело! Хочется испытать свои силы. По-настоящему.
– По-настоящему – на тренировочном оружии? – Вот уж какого таланта нельзя не признать за этим молчуном, так это умения – если уж заговорит – превращать самые обыкновенные слова в насмешку. И тон как будто бы обычный, и физиономия равнодушная, а сразу понятно – сказано не просто так, а с подковыркой.
– Спрашиваешь, зачем тебе это нужно? – очень вольно истолковала его слова Хлоя. – Давай так: ты меня побьешь – я тебе натаскаю таких книжек, что ахнешь. Сам ты их нипочем не найдешь, а тебе это интересно.
Тим недоуменно приподнял бровь. Едва заметный намек на заинтересованность, но от девчонки он не укрылся.
– Я же видела, что ты читаешь, – поспешила она закрепить успех. – И у меня даже есть кое-какие мыслишки, почему тебе это интересно. В общем, не пожалеешь. Можешь сколько угодно говорить, что сам, все сам, но я в библиотеке ориентируюсь намного лучше. Только сначала, конечно, тебе надо победить, в чем я со-овсем не уверена, – она помолчала, словно давая ему возможность вспылить. Он смолчал. – Ну а если побеждаю я, ты сегодня же идешь со мной в парк. Пора вызволять тебя из заточения.
Хлоя, конечно, племянница дипломата и явно поднахваталась у дядюшки всяких хитростей, но на этот раз у нее ничего не выйдет – не поведется высокомерный тип на детскую подначку.
– Заметил – ты в любом случае не в проигрыше… ну, разве что в поединке мне уступишь… ты ведь этого не боишься, а? – сладеньким голосочком прирожденной подлизы пела девчонка, не желая признавать, что уже потерпела поражение.
Тим осторожно ссадил щенка на пол, поднялся. Он что, и вправду собирается…
– Я знала, что ты согласишься, – захлопала в ладоши Хлоя и юркнула из оружейки в зал. Тим, не спеша, но и не медля, – следом. Все остальные – и люди, и четвероногие стражи, – за ними: и поглядеть любопытно, и из виду выпускать нельзя, мало ли, что может в голову стукнуть двум сумасбродам?
Однако нашелся тот, кому все это пришлось не по душе: едва противники вооружились и встали друг против друга, под ноги Хлое кинулся белый собачонок – и, оскалившись, норовя цапнуть, живо оттеснил к стене. Опешили все, даже большие собаки – должно быть, и они не ожидали этакой наглости от карапуза. И только братья, приняв происходящее за новую игру, попытались поучаствовать – и, получив чувствительные укусы, с обиженным визгом отскочили. Им и в голову не пришло дать отпор – это же не враг!
– Блик, ко мне, – не повышая голоса, приказал Тим.
Щенок попятился, не выпуская Хлою из поля зрения.
– Спокойно, все хорошо.
Только после этих слов белый позволил себе развернуться и ткнуться лбом в простертую над ним руку. Щенка трясло, и Тим, отложив оружие, опустился на колени и принялся гладить его, что-то шептать на ухо.
– Сам чокнутый, на своих бросается, и собака такая же, – не удержался от комментария Лео.
– На своих? – отстраненно переспросил Тим, и Лео понял: в этот раз он не пытается задеть – всего лишь невольно озвучил мысли, потому что внимание всецело поглощено маленьким агрессором, вдруг превратившимся в самое несчастное создание на свете. «Сам недавно был таким же, вот и тянешься…»
– А ведь он прав… – Гарт со значением посмотрел на Тима.
– Кхе-кхе-кхе… – нарочито закашлялся Берт. – Как я понимаю, господин помощник начальника стражи хочет донести до нас мысль о том, что высказанные Лео опасения по отношению к этому юному существу небезосновательны. И вполне очевидно, что ты, Тим, не контролируешь своего питомца, а значит он способен создать потенциально опасную ситуацию.
– Спасибо, – выцедил господин помощник с интонацией, позволявшей оценить всю искренность и глубину его благодарности. – Господин профессор, не стоило утруждаться, я и сам вполне могу донести до болвана простейшую мысль, что он болван.
– Вот этого я и опасаюсь…
– А я опасаюсь, что такая собака, попавшая в руки болвана, натворит бед, – Гарта невозможно было склонить к деликатности обычными ухищрениями: он рассердился не на шутку.
– Не натворит. – Тим, будто бы восприняв сказанное буквально, убрал руки за спину. Щенок тяжело вздохнул, но не запротестовал: перевернулся с бока на живот, положил голову на передние лапы, выказывая покорность.
– Предпочитаю верить своим глазам, – хлестко рявкнул Гарт. – И сегодня же доведу до сведения господина Эварда, что рановато тебе владеть такими опасными игрушками.

Тим осторожно затворил дверь, прислушался – нет, не скрипит. А ведь поскрипывала… пару дней, наверное. Кто-то из безымянных слуг озаботился смазать петли… Третий месяц подходит к концу, а он до сих пор знает по именам лишь хозяев, семейного доктора, наставников, да еще строгую Фло и Мэй, камеристку младшей принцессы, – и как не знать, если дня не проходит, чтобы по всему этажу не разносился писклявый вопль: «Тетушка Мэй, куда вы запропастились?!», да Кевина, камердинера принца, – молодого мужчину, но не просто бесцветного, а седого и серолицего. Тот сам ему представился и добавил: «Надеюсь, подружимся». Именно эту фразу глупые взрослые говорят детям, которых считают полными дураками, а из уст слуги она звучала, как намеренное оскорбление. В то, что его высочество держит при себе глупцов, не верилось. Но и объяснения навязчивому дружелюбию Кевина не было. Если женщины, видя «воспитанника его высочества», легонько кланялись и шли по своим делам, как ни в чем не бывало, Кевин всегда останавливался, спрашивал: «Осваиваешься понемногу? Как настроение?» – или что-нибудь в этом духе. И его вроде бы ни капельки не смущал повторявшийся из раза в раз ответ «хорошо», не всегда соответствующий вопросу. И разница в статусе тоже не смущала… хотя какой статус у пленника, только именующегося воспитанником? Прочие слуги были малозаметны и безгласны: единственный, кто мог его побеспокоить, – неопределенных лет низкорослый мужчина с пыльно-серой реденькой бороденкой. Он являлся трижды в день, стучал и спрашивал позволения забрать собаку на прогулку. Как вскоре сообразил Тим, он был приставлен ко всем собакам, в том числе и тем, которых здесь называли королевскими, – выгуливал, вычесывал, кормил.
Тим предпочел бы ухаживать за своим щенком сам. Так было заведено дома. Но в чужом доме – иные правила. Допустимо ли их нарушать, если ты по собственной воле связал себя обещанием, которое куда выгоднее тебе, чем принцу? Какова выгода прожженного политикана, вообще непонятно, сколько ни ломай голову. Отец говорил: есть то, что следует принимать, не размышляя. И есть то, что следует принимать, не оспаривая. Раньше казалось – это трудно, почти невозможно. Теперь думается – так и вправду проще. Да, неприятно знать, что в твое отсутствие приходят чужаки. Но когда день расписан не то что по часам – по минутам и нужно показывать результат (иначе какое право ты имеешь считаться принятым по договору? ты просто нахлебник), нет возможности как следует заботиться о Блике. Да и о самом себе, наверное, тоже. Чужие люди заявляются в твою комнату, прикасаются к твоим вещам. Остается радоваться, что и комната на самом деле не твоя, и ни одной собственной вещи у тебя нет. И тому, что тебя избавляют от кучи забот – комната всегда прибрана, кровать застелена свежим бельем, в шкафу чистая, выглаженная одежда. Все как будто по волшебству, все – в твое отсутствие. Но недобрая она, эта сказка. Плен, даже почетный, остается пленом.
Кажется, они этого не понимают… или прикидываются, что не понимают. Принц соблюдает все требования договора, но при этом старательно делает вид, что напрочь забыл его суть: изображает доброго дядюшку, постоянно интересуется успехами подопечных – в чем угодно, кроме того искусства, в коем их наставляют Эвард и Гарт, преувеличенно радуется, когда учителя ими довольны, изредка журит за недостаточное старание, и даже как-то обмолвился, что присматривается – к чему они склонны и в чем проявляют наибольшие способности. «В создании неприятностей себе и людям», – беззаботно фыркнул Лео. «Это, разумеется, может повлиять на вашу будущность, но не так, как мне мечтается», – в тон ему отозвался принц.
Иногда он завидует Лео: тот переступил – через себя и знать бы, через кого еще, – и пошел дальше. А он остановился – не хочет переступать. Только смотрит… смотрит и слушает, едва скрывая отвращение. Старшей принцессе по душе роль милой заботливой тетушки: «Тим, почему ты так мало ешь? Дядя слишком много от вас требует, для этого нужны ведь силы». – «Благодарю. Мне этого достаточно». По ее взгляду понятно: не верит. И об истинной причине наверняка догадывается. Но продолжает выпрашивать признание. Для чего? Чтобы утопить «воспитанника» в жалости? Тогда он не сможет и дальше выполнять условия договора. Ее игры в милостивую покровительницу обернутся для него бесчестьем. Были бы они все такими, как Рик, – тот, должно быть, и с прислугой безукоризненно вежлив.
Равнодушная вежливость – самый надежный щит. Иначе два года ему не продержаться. Он лучше всех знает, что только пытается быть сильным. В покое его не оставят. Они ведь понятия не имеют о договоре. А иначе… кто знает, не было бы еще хуже.
Младшая принцесса – своевольная надоеда. Лукавая, себе на уме – так он думал раньше. Потом – должно быть, в тот день, когда она притащила щенков, – увидел: простодушная. Неумело копирует своего дядю, но не ищет выгоды – нет, дарит самое дорогое, что у нее есть. Силится порадовать. Мало понимает, но чувствует куда больше. «Тетушка все время жалуется, что ты мало ешь», – вроде бы шутит, а на глазах слезы… смаргивает, чтобы не пролились. «Пора вызволять тебя из заточения», – вот ведь какое слово подобрала! Ему давно не терпится выйти из дома, но он делает вид, что безразличен ко всему – и в этих стенах, и за их пределами. И все вроде бы верят, но Хлоя… Как ему могло прийти в голову, что она собирается отнять Блика? Да, язвит беспощадно, но ранить всерьез боится. А вот он…
Он уткнулся лицом в ковер, прижался щекой к боку Блика.
– Прости. Я никого не могу защитить. Не умею. Верно он говорит – слабак.
А тот, кто давным-давно перестал считать его слабаком, едва не свалился с любимого места в библиотеке – подоконника, – услыхав:
– Теперь он будет на меня злиться. Если бы мне не стукнуло в голову, что надо его расшевелить, ничего бы не случилось!
– Чего не случилось? – До недавнего времени его забавляли те, у кого был талант спотыкаться на ровном месте. А если такому чучелу еще и пинка отвесить – вообще развлечение выходит что надо. Так продолжалось до тех пор, пока он сам не грохнулся и не разбился в кровь. И рядом с ним оказались эти вот двое, которые вечно падают и ранятся. И он будет их поднимать, отряхивать… демон их раздери, и сопли утирать – тоже, раз уж на то пошло! Потому что – стыдно признаться – ни одна, ни второй его не бросят, если он снова разобьется. А и бросят… он их – нет!
– Он не поругался бы с Гартом!
– Ну, нынче не поругался бы, а завтра – кто знает? Напускное оно, это его… – не сумев подобрать нужное слово, он просто скорчил кислую мину. – Ты ж видела, как его перекорежило, когда в башку его дурную вошло, что ты Блика отберешь. И Гартовы нападки его рано или поздно вывели бы из себя. Я так скажу, – Лео снова взобрался на подоконник и вперил взгляд в сумрак сада, будто бы силился что-то разглядеть, – слишком много он в себе таскает. Думаешь, я его просто так шпыняю? А Гарт… ну вот спорим, к утру все забудет?..
…Гарт икнул и прижал ладонь к губам.
– Вам нехорошо, коллега? – Иногда Берт забывал о своем высоком звании и начинал вести себя точь-в-точь как Лео, когда намеревался позлить Тима.
– М-м-м… – неопределенно ответил Гарт. Продышался и пояснил: – Чего хорошего? Если ты не заметил, сегодня я потерпел фиаско как педагог.
– Нет, не заметил. – Профессор посерьезнел. – Тим не подвергает сомнению твой авторитет, он дал это понять четко и однозначно. Самолюбивый мальчишка. Над ним каждый будет иметь ровно столько власти, сколько он позволит. Если позволит. За тобой он признал право карать. Ты в шаге от наивысшей ступени доверия, я так думаю. – Берт с такой силой потянул себя за мочку уха, как будто бы желал немедленно удостовериться, что конструкция надежно держится на голове. – А отступись он от друга – вот тогда бы я задался вопросом, тому ли ты его учишь. В общем, будь я на твоем месте, я проявил бы деликатность. В переводе на твой язык – продолжил бы его нещадно гонять, будто бы ничего не произошло.
– Фило-ософ, – покачал головой помощник начальника стражи. – А какая ступень наивысшая?
– Ага, заинтригован! Но… могу только предполагать. Исключительно гипотетически. Ибо не вижу никого, кто ее достиг…
– Перед учениками перед своими рисуйся, – рявкнул Гарт. – А мне прямо говори.
– Напомни, о чем это я? Ах да, о деликатности. – Профессор почесал согнутым пальцем кончик носа. – Ладно! Если он признает за кем-то право сопереживать и не примет это за обычную заурядную жалость, оскорбление для себя, – вот это и будет наивысшая.

И он выполнил приказание – по-своему. И если бы не Блик, долго они ждали бы, а потом, может быть, отправились бы на поиски. А он сидел бы снаружи, на этой вот теплой ступеньке, лицом к солнцу… Но щенок тихонько заскулил, учуяв по ту сторону двери свое семейство, а Тим не успел на него шикнуть.
На широкие ступени парадного высыпала счастливая толпа – маленькая принцесса в оливково-зеленых штанах, камзоле и кокетливом беретике с пером (оказывается, в ее гардеробе есть что-то кроме унылых платьев, похожих друг на друга едва ли не больше, чем одежды слуг), темно-серый пес и его белая подруга, оба щенка – кувыркаясь, полируя спинами и боками и без того чистый мрамор, а позади всех, гаденько улыбаясь – дескать, видишь, мы тебя нашли, – Лео.
Хлоя забежала вперед, встала перед Тимом, вгляделась в его лицо.
– Тебе нравится? Ну ведь нравится?
Наверное, он что-то не успел спрятать. Что? Он и сам не знал, что ей удалось прочесть.
– Да. – Не врать же ей? Пусть порадуется, от него не убудет. – Кто-то здорово придумал.
– Придумал? Ты о чем? – На смену боязливой настороженности пришло любопытство. И он невольно улыбнулся.
– Ну, дом – как будто бы в центре солнечного диска, а аллеи – лучи.
– Правда, что ли? – Глаза у маленькой принцессы расширились, она просияла. – Я никогда не замечала, хоть и живу тут страшно подумать сколько лет, а ты – вот так, сразу. Тим, ты удивительный! Сам не понимаешь, какой удивительный! Ну, пойдем, ты ведь еще ничего толком не видел.
Слишком суетливая, слишком восторженная. Но почему-то не раздражает. Неужели его можно подкупить парой добрых слов? Не раздражает, но…
– Пойдем! – Он медлит, и она хватает его за руку.
Это не сон сбывается, нет, – она всего лишь приснилась ему такой, какая есть. Дело в другом: в тот самый миг, когда они сделали первый шаг в одну из аллей, он почувствовал: совсем рядом кто-то умирает, тяжело, мучительно. И, высвободившись из девчонкиной хватки, он пошел туда, куда его потянуло.
– Тим! Что стряслось?
Она звала, но он не мог не то что ответить – даже обернуться. Под ребрами жгло, выдох давался тяжелее, чем вдох. Подташнивало, хотя он еще не чуял запаха крови… учуял за долю секунды до того, как увидел. Кошка – крупная, лоснящаяся, ярко-рыжая – утащила бы добычу, если бы он раньше не успел взглянуть ей в глаза. Она сжалась пружиной, встопорщила шерсть – и, не примериваясь, скакнула в кусты. Он опустился на колени рядом с бело-сизой птицей.
Голубь. Породистый. Глупый… не умеет… не умел бояться… ручной, что ли? Позволяет себя погладить, будто бы верит – человек поможет, человек прогнал страх, теперь заберет боль.
Он срывает широкий лист и прикрывает рану: Хлоя смотрит, он чувствует, смотрит неотрывно. Ей нельзя, рядом с ней и так стоит беда – сейчас он понял это отчетливо. Не указывай ей путь, маленькая. Ты не сильнее этой птицы.
Он шарит взглядом вокруг – нет, ничего, даже камушки, которыми посыпана дорожка, – гладкие… обточенные? А человеческие зубы слишком слабы…
– Волк!
Пес понимающе тычется носом в плечо – не в протянутую ему руку.
– Так надо. Помоги мне. Не бойся.
Собачьи – то, что надо.
Он опускает окровавленную ладонь на голову голубя. Тебе уже не больно, ведь не больно?
Дыхание птицы выравнивается и затихает.
– Где мы можем его похоронить? – не глядя на Хлою, спросил он, поднимаясь.
– Я подумала, ты его спасешь, – дрогнувшим голосом пролепетала она. – Ты ведь…
– А я подумал – ты окончательно свихнулся, – подал голос Лео. – Добить его вполне могла бы и кошка, но ей бы оно еще и на пользу было.
– Я задал вопрос. – Не важно, понимают они это или нет, но сейчас его слово – самое весомое.
– Ишь как ты заговорил, выкормыш Темных! – Ну да, не стоило и надеяться, что Лео уступит. – Мы тоже хотим услышать объяснения. Может, тебя уже лечить пора? Не хватало еще, чтобы ты носился по всему парку, мешал тутошним кошкам охотиться, потешал слуг и позорил дом, в который тебя приняли.
– Это кошка тетушки Мэй, – виновато вымолвила Хлоя. – Ее не выпускают, тетушка Мэй жуть как боится, что она потеряется.
– Угу, то-то зверюга по парку шастает! – Лео скривился.
– И тетушка Ханна своего кота не выпускает. Так уж заведено – с тех пор, как у Рика появилась голубятня… это давно было, еще до меня.
– Голуби, коты, собаки, колдуны… И все норовят друг другу напакостить… кроме голубей. Или голуби тоже? – Лео поглядел в небо так, как будто бы ждал сверху неприятного сюрприза – вот прямо сию минуту. – Угораздило ж меня попасть в этот зверинец!
Тим шагнул к Лео. Хлое показалось – ударит. И подумалось: Лео только этого и ждет, чтобы ответить не только словами. А уже ведь понятно, с Тимом надо как-то иначе…
– Я не колдун, – ровным голосом начал Тим. – Я говорил – ты не услышал. Вы не услышали. Но ты прав, я их выкормыш. Меня учили те, кого здесь зовут некромантами. И я ворожу на крови, иначе не умею.
– Некромантами? – недоверчиво переспросила Хлоя. И почувствовала, что руки холодеют. Это не может быть правдой, вот сейчас Лео скажет… и… И эта дикая, безумная сказка закончится!
Лео промолчал. Зато Тим все-таки снизошел до объяснений.
– Ей не нужна была птица – она сыта. Была бы голодна, и то не сожрала бы, побрезговала – не к такой еде привыкла. Да, инстинкты. Да, поиграла бы и добила. Нескоро.
Сосредоточенный. Спокойный… как он может быть таким спокойным?!
– Возможно, я сумасшедший. И возможно, надо мной станут потешаться. Но при мне никого не будут мучить. Что еще ты хочешь услышать.
– Кто такие некроманты? – вместо Лео спросила Хлоя. – Ну, по правде, а не в сказке?
– Прости, – Тим качнул головой, – пусть он скажет. Как понимает.
– Но я хочу, чтобы ты…
– Тогда продолжай читать сказки. У вас в библиотеке томов десять, не меньше. Обложки – как надгробные камни. И название преотличное – «Сказки на сон грядущий». По достоверности – то же самое, что может рассказать он, но хотя бы забавно.
Лео – быть того не может! – стерпел. Зато Хлоя возжелала высказаться в его духе:
– А зачем ты хочешь голубя похоронить? Это какой-то ваш ритуал, да?
– Да, – серьезно ответил Тим. – И не только наш. Тебя интересует его смысл? Я не хочу, чтобы садовник или дворник выкинул его в мусорную кучу. Нельзя относиться к смерти без должного уважения.
Он поднял мертвую птицу и скрылся за деревьями. Блик вприпрыжку кинулся за ним.
– Он что, руками копать собирается? – Лео пощипал себя за ухо, точь-в-точь как Берт, когда бывал озадачен. – С него станется.
– Расскажешь? Ну, про колду… про некромантов ваших?
Страшно, и любопытно, и страшно любопытно – почему всегда так?
– Он прав, я мало что знаю, – Лео нахмурился. – Он ведь из Темных. Так у нас называют Стражей Дракона. Но только шепотом. Оскорбительное прозвище. Я как-то спросил у старшего брата: почему Темные? Получил хорошего пинка, а заодно – строжайший запрет произносить это словечко. Верь-не верь, сегодня в первый раз вслух повторил. И думал – по физиономии получу. – Он усмехнулся – и снова посерьезнел. – Брат так объяснил: Темными их зовут потому, что вокруг них одни тайны да слухи, такие, что бр-р-р. А может, потому, что для колдовства им и вправду нужна чья-то смерть. И неизвестно, достаточно им животных резать или… Чтоб тебя, ты ж девчонка, зачем тебе такое? Люди разное говорят, но только с глазу на глаз с теми, кому доверяют. У Темных везде свои глаза и уши.
Хлоя передернула плечами. Вспомнились кошмары, в которых Тим лишь притворялся живым. Давненько ей ничего такого не снилось… а теперь, похоже, привидится еще и не такое.
– Но ведь Тим – он не… – она осеклась.
– Демоны его разберут! – с сердцем ответил Лео. – Он же не Страж. Кто бы вам Стража отдал? Да и мальчишка еще. А как он эти свои фокусы проделывает, – не у меня спрашивать. У нас в ихние дела вообще нос не суют – без башки останешься.
– Не Страж? Но ты назвал его Темным.
– Не Темным, а выкормышем ихним. Я чуть ли не сразу догадался, что у него отец – Страж. И не из простых. Стражи-то тоже, как и мы, место себе выслуживают, только места у них – нашим не чета.
– Погоди, объясни нормально – кто они, эти Стражи?
Лео озадаченно поскреб переносицу.

Глава 17
Дядя и тетя ссорились. Впервые на ее памяти. И впервые Хлоя и счастлива была бы не подслушивать – да не могла. Не могла заставить себя выйти из тетиного будуара в гостиную и, делая вид, что ничего особенного не произошло, прощебетать с наигранным подобострастием: «Тетенька, а я за нотами забежала, буду сегодня ту пьесу, что вы велели, разучивать». Она не настолько хороша в лицедействе.
Ей было стыдно и страшно: никогда, никогда еще дядя не говорил с тетей так резко, ни разу тетя не повышала голоса. Значит, все действительно плохо. Тиму плохо – иначе они не злились бы на себя и не кричали друг на друга!
… – Они столько пережили! У меня до сих пор в голове не укладывается! – на слезе восклицала тетушка. – Понимание и забота – только так можно их исцелить! А солдатская муштра…
– Сударыня, вы понятия не имеете, что такое солдатская муштра. Если вы столь образно и экспрессивно именуете составленную мной программу обучения, то, смею вас заверить, она в значительной степени соответствует принятой при дворе, – дядя, казалось, говорил не о семейных делах, а держал речь в парламенте о будущем образования. – Разве что меня и моих братьев воспитывали куда строже. О кадетских корпусах, не то что о войсках, лучше вообще помолчать – крайне некорректное сравнение. И да, осмелюсь вам напомнить, именно я приложил все усилия к тому, чтобы Лео и Тим не оказались в кадетском корпусе. И поддержал Рика… вы помните, о чем говорил Рик?
– Но я рассчитывала на то, что здесь все с ними будут обходиться бережно, и тогда…
– Как с хрупкими предметами? С хрустальными вазами, прошу прощения за банальность? Они – сильные мальчишки, так зачем же превращать их в хрустальные вазы? Чтобы они в итоге поверили – и разбились? Или, что куда вероятнее, назло нам превратились в камень. Пережитые испытания – не последние в их судьбе. И моя задача не столько в том, чтобы научить их проходить испытания достойно – это они и так сумеют, закалились, сколько в том, чтобы им не вздумалось бороться в одиночку.
– О да, в риторике вам нет равных! И, конечно же, любой факт и любой домысел вы без труда впишете в свою замечательную, едва ли не гениальную систему! Но как в нее укладывается то, что Тим слаб? Не духом – физически! Ему не выдержать тот бешеный ритм жизни, что вы навязали детям!
– А вы спросите его самого, согласен ли он на поблажки. И спросите у Лео, или у Рика, или у Эварда – у любого, кто согласится говорить с вами на эту тему и кто хотя бы немного знает Тима, что это такое для мужчины – ощущать себя слабым. Пусть даже и физически, – дядя скопировал тетушкин тон, добавив нотки сарказма. – Услышанное может неприятно вас удивить – вдруг выяснится, что забота убивает вернее, чем муштра. А я вам скажу только одно: был у меня старший товарищ, боевой генерал, о котором говорили, что он страха не ведает. Одряхлел, обезножел, все дочки – а у него было семь дочерей и, как назло, ни одного сына, – принялись вокруг него крутиться, не иначе как от нечего делать, чуть ли не как с младенцем сюсюкать… добрые девочки! И однажды он как будто бы случайно выпал из окна.
Хлоя заметила, что комкает в руках ноты, но было уже поздно – изрядно измочаленные странички теперь годились разве что на растопку.
– Ладно, доктор, ему по чину полагается нудить… простите, предостерегать, но вы-то что заладили – слабый, слабый? Да, он недостаточно окреп после предыдущей болезни, да, сейчас болен. Да, сотворил очередную глупость – вздумал вести полуголодное существование, ради того, чтобы… Чтобы – что? Чтобы чувствовать себя менее зависимым? Признаюсь, я не до конца понимаю, что творится у него в голове. Но это просто очередная глупость. Только и всего. Я надеюсь, что смогу его в этом убедить.
– Если вы все видели и понимали, почему раньше не попытались его убедить? Чего вы ждали? – контратаковала тетушка. Сейчас она куда больше походила на склочную мещанку, нежели на немногословную, всегда сдержанную принцессу. – Я хотя бы пробовала с ним договориться…
– Да-да, вы очень трогательно уговаривали деточку покушать, – дядюшкин голос сочился ядом. – Повторяю еще раз: он – сильный. И куда больше мужчина, нежели ребенок. Ваша навязчивая забота для него унизительна. Оставляю вас наедине с вашими сомнениями, мне еще нужно поработать. И да – настоятельно рекомендую отказаться от подобной линии поведения, если не хотите, чтобы он взбунтовался.
Хлоя вдруг поняла: они оба только думают, что знают Тима. Вроде бы и дядя, и тетя правы, но не могут договориться… и не договорятся, даже если очень постараются, ведь для одной он и вправду несчастное дитя, а для другого – неужто мужчина? Как бы не так! Скорее – подросток, и так сбитый с толку, в тут еще все эти доброхоты, наперебой норовящие его осчастливить. Им не впервой, и они уверены, что сумеют: у них ведь была Хлоя – то самое несчастное дитя, которое только и ждало, чтобы его приласкали, был слишком взрослый Рик, который через себя переступал, принимая заботу, и как-то обронил: дескать, я бедный родственник. Получил от дядюшки заслуженную взбучку без всяких поблажек, и сейчас поглядите как гордо держит голову. «Индюк», – Хлоя улыбнулась, хотя на душе было совсем не весело.
Вспомнилось: Рик тогда мечтал о беседке, как в родном поместье, о голубятне и о том, чтобы стать великим полководцем, вроде маршала де Гаста. Он читал и перечитывал знаменитый роман о приключениях и подвигах будущего полководца, и учитель истории, прознав об этом, принес ему подлинное жизнеописание… Рик некоторое время спустя рассказывал об этом со смехом: «Я был так разочарован, что мне вздумалось уйти в монастырь. Пришел к дядюшке с просьбой. Именно после этого у нас появилась столярная мастерская». Хлоя недоверчиво фыркнула, а Рик с деланной обидой заявил: «Зря сомневаешься. Дядюшка сказал, что не так уж важно, выйдет из меня офицер или столяр. Главное, чтобы вышел мужчина». Фраза в дядюшкином духе. Беседку и голубятню тоже соорудили, причем когда Рик сломя голову мчался помогать слугам, его никто и не подумал остановить.
А у нее, у Хлои, в тот момент была мечта только об одном: о тихом месте, где ее никто не побеспокоил бы. Дядюшка как-то сумел дознаться и провел ее по всему дому. Ей больше всего понравилась оружейка. Тогда он, к ужасу тетушки, дал ей ключи: «Приходи, когда пожелаешь». Конечно, за ней присматривали, она уже потом поняла. Но разве это не мелочи?
Вот и Лео на днях вроде как неохотно (ну да кто ему поверит! хотел бы промолчать – промолчал бы!) признался: «Поначалу я считал его старым лисом, а теперь понимаю, что он больше на Волчару на твоего похож – охраняет всех, кого считает своими».
«А он для тебя – свой?» – спросила она. Лео – не Тим, с ним можно не дрожать над каждым словом.
«Не скажу, что свой, но уж точно не нелюдь, как наши о ваших, глазом не моргнув, говорят. – Поколебался и добавил: – Брехуны. И хотел бы им верить, а не выходит. А в его словах я вранье нарочно искал – и не нашел. И я этому рад, пускай меня сто раз назовут предателем».
«Дурак. Кого и когда ты предавал, а?»
Только вот Тим думает иначе. Обо всех о них. И никто – даже дядя – не в силах его переубедить. И никто не знает, о чем он мечтает… ну ведь мечтает же о чем-то? Вспомнилась одна из сказок няни – о мальчике, у которого колдуны отняли часть души, так было нужно для обряда. Мальчик разучился петь, смеяться, видеть красоту, но взамен колдуны научили его отнимать часть души у любого, кто был меньше и слабее. Однако мальчик не лишился ни совести, ни сострадания и не захотел, чтобы кому-то было так же плохо, как ему. Он больше не хотел оставаться с людьми и ушел в горы. «И там погиб?» – спросила Хлоя. Няня ответила не сразу, положила ладонь ей на лоб – Хлоя тогда болела, у нее был жар – как сейчас у Тима – и странным хрипловатым голосом вымолвила: «Ну почему? Устроил себе жилище и прожил много лет». – «Один?» – «Один». – «И к нему никто не пришел?» – «Нет». – «Тогда ему лучше было бы погибнуть».
Хлоя и сейчас не понимала, о чем эта сказка. Ну не о том же, в конце концов, что кому-то лучше в полном одиночестве? Тут прав дядюшка: человек не должен оставаться с испытаниями один на один.
Она попробовала мысленно дотянуться до Тима – так, как учила няня. И как у нее никогда не получалось. И почти сразу отчетливо услышала: «Холодно». Содрогнулась, вскочила, споткнулась о скамеечку для ног, жестом велела собакам оставаться на месте… Из своей комнатки, смежной со спальней, испуганно выглянула тетушка Мэй. Точь-в-точь как кукушка из часов, есть такие в покоях тети Эллы, – в другой раз Хлоя посмеялась бы, но сейчас ей было страшно до спазма в животе.
– Что случилось, ваше высочество?
– Потом, тетушка, все потом! Я к Тиму.

– А хочешь секрет? Знаешь почему я пришла?
– Знаю. Лео позабыл, что Берт ему не только друг, но и наставник. А Берт не забыл. И теперь бедняга Лео, вместо того чтобы после ужина слушать сказки, вынужден читать стихи некоего рыцаря Бартоломью, кои упомянутый рыцарь писал для своей прекрасной дамы… двести с чем-то там катренов. Любопытно, когда же он успевал гонять диких горцев. Или его воинские подвиги – плод его же поэтической фантазии? Или стихи, как полагают некоторые педантичные ученые, – более поздняя стилизация?
Хлоя дотронулась до его лба. Доктор не ошибся: жар начал спадать. Тим продолжал лежать неподвижно, с закрытыми глазами – будто не почувствовал ничего. Добрый знак?
– И при чем тут Бартоломью? – вкрадчиво спросила она.
– Он отнял у тебя Лео – о глупости самого Лео, так и быть, умолчу. Нерыцарский поступок господина рыцаря. Хотя господин профессор истории уверяет, что на самом деле всяческие бартоломью не отличались образцовой нравственностью.
– Ты забыл, какой вопрос я задала? – Хлоя без труда призналась себе: ей нравится вот так сидеть и болтать вроде бы ни о чем. Если бы Тим всегда был таким… вот только не болел бы!
– Я на него ответил.
– Когда?
– Только что.
– Не понимаю.
– А что тут понимать? Тебе стало скучно, и ты решила испор… то есть скрасить мой вечер.
– Не угадал. Я же намекнула, что не все так просто! Сдаешься?
– Еще чего. Не хочешь – не говори.
– Ты все равно не поверишь. – Нет, он – поверит. – Когда его величество… ну, мой дедушка, но при дворе так говорить не принято, – тяжело заболел, меня перестали к нему пускать, а мне очень хотелось его увидеть. Почему-то казалось – то, о чем по углам шепчутся, – враки. Я скучала по нему. Няня сказала: ты можешь дотянуться до него и понять, что он чувствует. Достаточно просто представить его покои, его самого и задать вопрос – любой, на который хочешь услышать ответ. У меня не получилось. Ни разу. А потом я и пробовать перестала, решила, что это одна из няниных утешительных сказок. Ну, я их делила на умные, над которыми думать надо, и утешительные, скучные, которые лучше забыть. Почти забыла. А сегодня вспомнила и позвала тебя. И ты ответил. Сказал, что тебе холодно. Я это выдумала, да?
– Нет, – он, не открывая глаз, запрокинул голову – как будто бы мог сквозь веки что-то рассмотреть на потолке, – ты сама видела, что меня знобило. – Отбросил оба одеяла, сел в кровати, с усилием, но довольно уверенно. – Ты чего? Уже все в порядке. Не вздумай.
Она не сразу поняла, что плачет. Странно: в груди не давит, горло не перехватывает, а слезы текут.
– Я и вправду тебе ответил. Я услышал вопрос, отозвался, не задумываясь. Когда болеешь, всякое может почудиться. – Он пальцами дотронулся до ее висков. – У тебя получилось.
– Это ты не вздумай! – Она оттолкнула его руки. – Я отревусь, и все. А тебе сейчас силы беречь надо. Если немедленно не угомонишься, я позову тетю Фло.
– Кошмар! – он тихонько рассмеялся. – Да не нужно со мной сидеть. У доктора на удивление разборчивый почерк, я сам в состоянии…
– Не обсуждается, – тоном, позаимствованным у дядюшки, заявила Хлоя. – Не хочешь, чтобы тебя беспокоили и о тебе беспокоились, – не болей. – Забралась с ногами в большое кресло у окна (предусмотрительная тетушка Фло, которой, должно быть, надоело коротать ночи на жестком стуле, распорядилась доставить сюда этого близкого родича дивана и софы) и созерцательно уставилась на сплетение ветвей на фоне серо-синего неба. – А хочешь сказку? – Кинула короткий взгляд на Тима. – Она мне тоже сегодня вспомнилась. Может, ты растолковать сумеешь, что к чему.
Он слушал вполуха, больше прислушивался к себе. Удивительно, но ее присутствие не раздражало – к этому он уже начал привыкать, но изумлялся по-прежнему. Он соскучился по историям, которые она упорно продолжает называть сказками. У тех, кого Лео с бесхитростностью обычного уличного мальчишки кличет Темными, нет сказок. Есть легенды, преисполненные намеков. О том, как стать угодным Дракону и государю, о подвигах во имя них, о выборе между честью и бесчестьем, о пути… И о том, что все венчает не слава земная, а Открывающая Врата – смерть. Слабый духом во Врата не войдет. Истории Хлои как будто бы не похожи на легенды, слышанные им во время Обрядов Единения, слишком уж много в них обыденного, мимо чего Страж пройдет – и не заметит, много существ, и вправду проникших из сказок, одни милые ее сердцу лисицы-оборотни чего стоят! Но эти истории тоже…Двенадцатый наверняка сказал бы – угодны Открывающей Врата. И та, которая рассказала их… непохоже, чтобы она заигрывала с Открывающей. Нет, она защищала девчонку, учила ее смотреть в глаза страху. Вот почему Хлое так легко говорить и потом кошмары не снятся. Ему снятся до сих пор, и думается: он не был достоин и одного посвящения, а дошел до четвертой ступени.
А вот сегодняшняя «сказка» ей заметно не по душе. Предложила растолковать, вроде как снова на бой вызвала. А на самом деле попросила защиты. Ошибиться невозможно. Он перехватил ее взгляд. Когда она хочет поединка – смотрит совсем иначе.
Снова царапнула мысль о поединке: «сдохнуть не сейчас…» В ту минуту ему подумалось: министр проговорился. Нет. Пусть у него другие представления о чести, но он не станет посвящать в мужские дела девчонку. Она болтает, как обычно, только и всего. И пускай болтает.
– И бежал он в горы, и взошел на такую высоту, на какую не поднимались ни пастухи, ни самые отчаянные из охотников, и поселился в пещере. И никогда больше не видел человеческого лица, не слышал человеческого голоса… – Хлоя свернулась в кресле калачиком. – Ну? Что скажешь?
– Дай подумать. Пять минут.
Он сразу понял, о чем эта история, можно было и вовсе не слушать. Загадка в другом: откуда няня Хлои узнала об обрядах Стражей? Или правильнее спросить: кто она? Вряд ли девчонка сумеет ответить на этот вопрос. Ладно, пока нужно думать о другом: как отвечать? Что ей видится, когда она произносит слово «обряд»? Нашептывания и пассы руками? Почему няня не раскрыла ей правду? И суть обряда объяснила как-то странно, будто бы нарочно сбивала с толку. Что стоило сказать: мальчик прошел посвящение и получил Силу? Нет, не какую-то там нереальную и бесполезную способность отнимать у людей часть души, а право ворожить, проливая кровь более слабого и забирая его жизнь. Не воспользовался этим правом – ну и дурак. Отрекся от Силы, а значит и от тех, кто помог ее пробудить, – хуже чем дурак. Хотя бы хватило ума уйти.
– Ты ведь не случайно рассказала мне эту… сказку? – неожиданно для себя спросил он.
Хлоя не ответила.
Он встал, подошел к креслу: она спала. Вот и хорошо. Только вот окно приоткрыто. И никак не закрыть, не сдвигая с места проклятое кресло! Конечно, она хвастается, что не боится холода, но вдруг ночью замерзнет? На диване в гостиной есть плед…

Пальцы и ладони горят, в сердце будто бы раскаленная игла вошла, а он ведь не дотрагивался до ожога – только видел. Несколько секунд. Почти десять часов назад. Вроде бы уже не лихорадит – то ли порошки помогли, то ли питье, что принесла госпожа Фло. А может, лисичкины яства или ее болтовня. Или Блик – забрался в кровать, прижался к боку, греет. Но вот – накатило. Крошеный ожог так не болит. Да и сквозь стены боль не просачивается, это ж ведь не зов. А Хлоя его не зовет, позвала бы – он точно услышал бы. Откуда взялась уверенность? Да демоны знают, как сказал бы Лео. Заявиться самочинно и выдать: я начинаю сходить с ума, разреши поворожить, не то рискую необратимо помешаться? Можно без долгих слов сказать: я чокнутый. Абсолютно то же самое!
А что если?.. Стоп! Такого он никогда не делал. И делал ли кто-нибудь вообще – знают разве что демоны.
Он довольно неделикатно сгоняет с постели Блика – если тратить время и силы на дипломатические переговоры с хвостатым, решимость успеет уйти. Ему надо слышать только свое сердце. Не в метафорическом, а в самом что ни на есть прямом смысле этих слов. Представляет себе узкую красновато-бурую полосу на запястье Хлои. А дальше? Как можно почувствовать боль, что давно уже утихла? И зачем? Девчонку шрам не беспокоит, к тому же, скорее всего, через короткое время и следа от него не останется. И все-таки – его не должно быть! А значит…
Он представляет себе, как сквозь багровую корку проступает розовая, еще тонкая кожа, вот-вот посветлеет, словно и не было ничего. Но это «вот-вот» не наступает: он перестает видеть, на мгновение – вообще. А потом взгляд упирается в уныло-зеленую стену (почему-то этот цвет раздражает только тогда, когда бесит вообще все?). Ничего не вышло? А почему тогда руки не болят, только пальцы слегка пощипывает, будто за крапиву ухватился? И да, они не онемели, не закостенели! Так получилось или нет?
На несколько секунд возникает дурацкое, ребяческое желание позвать Хлою. Да, как раз таки не выходя из комнаты! Идея ворваться к ней, как обычно врывается в чужие комнаты она, тоже страшно привлекательна – лисичке полезно поглядеть на себя со стороны. Но позвать и по ответу, каким бы он ни был, понять, удалось ли… Нет. Это не любопытство, а глупость и несдержанность.
Он с тоской смотрит на кувшинчик с сонным снадобьем госпожи Фло. Хорошо бы выспаться, пока и вправду мозги не отказали. Жаль, никакие зелья не помогут, если он не прекратит то и дело обращаться к Силе.

Маленькая ладошка дотрагивается до его щеки. Прохладная, но прикосновение согревает.
– Что случилось, лисичка? – спрашивает он, не торопясь открывать глаза. Чувствует: ее сердце бьется спокойно.
Рука отдергивается – и в следующее мгновение ударяет его по губам. Несильно, но во рту появляется привкус крови. Он вскакивает с кровати, смотрит на сестру снизу вверх (почему-то совсем не удивляясь, что это она, а не Хлоя, и что он дома). Тэхи выше него всего-то на полголовы. Но сейчас – он сразу понимает – на Солнечной деве праздничные туфли на высокой, очень высокой подошве. И на голове как будто бы башня, того и гляди рухнет… Но нет, не рухнет даже под тяжестью большущего гребня – конечно же, в форме половинки солнечного диска. У сестры вышколенные служанки и всезнающая мать, которая не упустит, не проглядит ни единой мелочи… Вон сколько заколок, похожих на кинжалы! У Тэхи болит шея, боль растекается ниже, до самых ступней. Он ничем не может ей помочь – она одета для свадебной церемонии. И ослепительна, по-настоящему ослепительна: в свете заходящего солнца алый шелк превратился в рубиновый, от каждой чешуйки вышитых на одеянии золотых драконов – искры.
– Я беспокоилась, что ты опять простудился. А ты, как вижу, окончательно забыл и о долге, и о простых приличиях, – сестра не повышает голоса, она никогда не нарушила ни одного правила, она безупречна… равных ей не существует, как она не поймет?
– Хи…
Сестра поджимает губы – высшее проявление гнева. Да, он знает, что так нельзя, он, младший, назвал старшую по имени, да еще так, как ее звали только в детстве. Невесту!
– Хи, – упрямо повторяет он. У сестры есть имя, по которому уже сегодня к ней будет обращаться кто-то совсем чужой. Да, наверное, достойный ее, это же выбор отца, но чужой!
А он лишен имени. И больше не услышит его даже из уст Тэхи.
– Замолчи, – приказывает она. – И ступай готовиться к Обряду Единения.
Разве не к свадебному? Два обряда нельзя проводить одновременно.
Спросить он не осмеливается: все равно уже потерял Тэхи, не надо позволять ей задуматься, не то она потеряет себя.
Все, что он может себе позволить, – поклониться так низко, как не кланялся даже отцу.
Солнечная не могла ошибиться, и она спасла его не то что от наказания – от позора: он едва успел сбросить одежду и занять свое место у дальней от входа стены Зала Посвящений (кольнуло сомнение: он должен быть пятым, а не тринадцатым в ряду, но как будто бы в спину кто-то подтолкнул – он оказался среди посвященных первой ступени, по левую руку от него – только один мальчишка, незнакомый), даже дух не перевел, как начали входить Стражи. Несуетливо раздевались, оставляя алые ритуальные одеяния на широких лавках у входа, и так же степенно рассаживались вокруг огромного деревянного стола, выскобленного до белизны.
На секунду то, что было перед ним, заслонило видение: заполненная светом комната, полупрозрачные занавеси и полупрозрачный фарфор. Смех и мягкий голос: «Тим, почему ты так мало ешь?»
Раньше ему не подумалось бы, что те, кто сидит вокруг этого стола, похожи на почтенное семейство, которое готовится к самой обычной трапезе. Да вот все – и те, кто на нее зван, и те, кому предстоит прислуживать, – обнажены, а в столешницу вбиты кольца с цепями.
Страх никогда не уходит из Зала Посвящений, но панике здесь не место. А она приближается: непонятно, как видение нашло дорогу сюда!
Стоящий слева робко дотрагивается до его локтя.
– Меня зовут Хэюн.
В ответ нужно представиться. Но у него нет имени.
– Я в первый раз… Что сейчас будет, а?
Что ответить, если и сам не знаешь? Наверняка известно только одно: будет плохо. Очень. Иные новички валяются в беспамятстве с первых минут обряда и до тех пор, пока кто-нибудь из Стражей не распорядится привести их в чувство. Не распорядится – можно сказать, повезло, ничего не увидишь, а как все закончится – один из мальчишек, обычно низший по рангу, сбегает за ведром воды, самой ледяной, какую найдет, и выплеснет в лицо. Но везение это – страшное, как и все здесь. Три обряда повалялся в углу – убирайся. Вон из дома, в военное училище, куда принимают даже детей простолюдинов. Фамилию получишь там же, чтобы не позорить отца. И не быть тебе даже Младшим Стражем – в тех какая-никакая Сила пробудилась.
Ему повезло: он терял сознание только дважды. От увиденного – дважды. И с десяток раз – во время испытаний, но это другое, это от боли, к ней тоже надо себя приучить. Стражи знают – нужно время…
Он пытается придумать хоть какой-то ответ: молчание затянулось, Тэхи не понравилось бы нарушение правил поведения. Пытается найти слова – и едва удерживается на ногах: те воспоминания принадлежат посвященному четвертой ступени, пятому в ряду. Пятому, не тринадцатому! И Хэюн появился одновременно с девятью новичками, но действительно стоял рядом и задал этот вопрос ему, самому младшему из посвященных. Но это была третья ступень!
Тем вечером его рукой убили человека, он впервые пил кровь из костяного кубка, такого же, как у Стражей, и поднялся на четвертую ступень.
…Тогда откуда же здесь Тень? Тень, единственный отцовский подарок, темно-серая девчонка-волкодав, уже почти взрослая и знает все основные команды. Но при виде хозяина бросается к нему, по-щенячьи заваливается на спину, подставляет брюхо.
Ему нельзя двигаться без приказания одного из Стражей. И он знает, кто первым отдаст распоряжение. Отец.
– Убей ее.
Он склоняется над Тенью, гладит: «Ты ведь знаешь, что я тебя не оставлю?»
Нужно убить. Чтобы не видеть снова ее бесконечную агонию. Но пальцы сводит такой судорогой, какой не бывает и после ворожбы на пределе сил. В самом темном уголке сознания угольком тлеет мысль: ты ведь тогда еще не ворожил. Да, в те минуты еще не ворожил – не умел.
Отец, не меняясь в лице, спокойно велит:
– Тогда умри вместе с ней.
Их приковывают рядом.
Он знает, как она будет умирать. Знает, что первым его ударит Страж Знания, следом – Страж Традиций. Кто потом – неведомо, потому что его захлестнет болью Тени. И он начнет вытягивать из нее эту боль. И потеряет сознание только тогда, когда сердце Тени перестанет биться.
И в этот раз он приходит в себя, когда ему в рот, ложка за ложкой, начинают вливать кровь. Теперь ему ведомо то, о чем тогда он догадался не сразу, – это была его собственная кровь.
– Интересное ты создание, – Страж Знания ухмыляется в седую бороду.
Отец брезгливо отворачивается. Подает кубок одноглазому Стражу Справедливости.
– Что скажешь, брат? Я думаю, что жертва из него выйдет неплохая. Но хочу оставить последнее слово за тобой. Не исключено, что стыд за него помрачил мой разум.
– Прости, брат. Но для меня очевидно, что он перешел на вторую ступень.
Вторая! Он глядит на свое левое плечо – вместо шрамов тончайшей работы изображение Дракона – алый, оранжевый, золотисто-желтый, серовато-черный огонь.
Он не позволяет себе верить, что вернулся. Горячечный бред или безумие.
– Ты воспользуешься ею как ключом?
Слова из кошмара. Отец никогда не спрашивал. Тогда он сказал: «Возьми ее». Без каких бы то ни было объяснений.
А сейчас продолжил:
– Ты ведь знаешь, что для нее это честь. И если ей удастся зачать дитя, она станет женой Младшего Стража и матерью старшего из его детей. Матерью Дара Дракона.
– Я тоже Дар? – он никогда не задал бы отцу этот вопрос, но сейчас…
– Лучше бы ты был Даром. Я надеялся, что от светлоглазой родится тот, перед чьей Силой все будут преклоняться. Но родился нелюдь. Я отец нелюдя.
Никогда, никогда отец не произнес бы таких слов! Это даже не безумие. Пожелание Лео сбылось: демоны забрали его душу.
– Возьми ее.
Он отводит глаза. Мужчины без одежды убивают, едят плоть, пьют кровь и набираются силы. Женщины без одежды – испуганные и слабые.
Ключ!
Он всматривается в лицо Подношения. Если это Хлоя…
Нет, та, которая предназначалась ему, была высокой… была взрослее.
Тэхи!
Этого не может быть! Она дочь Стража, госпожа, ни один отец не…
– Мальчик, – стонет она, – ты же добрый…
А вот эти слова он слышал. От девушки-служанки. Подношения, которое предназначали ему.
– Мальчик, ты же добрый. Принеси мне нож.
Он никогда не сможет забыть, что с ней сделали. Он отступился – и Стражи все, один за другим… Кто еще не насытился другой пищей…
Наверное, так правильно.
Отец говорит, что так правильно.
Почему же тогда она просит нож?
Он опускается на колени перед столом-колодой… алтарем, следует говорить и думать – алтарем, кладет руки на виски девушки с лицом божественной Тэхи.
– Нет. Ты для жизни, не для смерти. Ничего страшнее с тобой никогда не случится…
Хэюн на раскрытых дрожащих ладонях протягивает ему глиняную плошку. На самом деле плошку подал Страж Знания. И он же утром, удостоверившись, что яд не подействовал, провозгласил во всеуслышание: «Я старик, но не утратил интереса к миру. Позвольте мне увидеть, до какой ступени дойдет это дитя».
Тогда – позволили.
Сейчас… Не хочется оставаться ни в той светлой комнате с полупрозрачными занавесями, ни в этом зале, пропахшем кровью. От запаха крови тошнит. Но совсем уйти нельзя. Сбежать – нарушить бескровную клятву, что он принес принцу Теодору, равную клятве на крови.

– Тим! Тим, мне страшно!
Он с привычным усилием открывает глаза.
Маленькая лисичка в каком-то белом кружевном балахоне, делающем ее совсем прозрачной, устроилась на краешке его кровати, гладит по голове. Похожа на свою тетку. Прикладывает ладошку к его щеке.
– Не чувствую, чтобы жар был. Лео?
Этот тоже тянет лапищу.
– Не сдохнет. Привиделось что-то, а мы сдуру всполошились.
Привиделось? Наверное, самое правильное слово. Но что же это было? Не сон и не явь.
Понять все равно не удастся. Не сейчас.
Надо сказать им, чтобы ушли. Но сил нет.
Лео сидит у кровати. Хлоя – в изножье. Госпожа Фло – в кресле у окна.
Пусть остаются.

Глава 20
Вроде бы он живет здесь долго, невообразимо долго и волей-неволей научился отличать Кейт от Бесс, а Бесс от Барб, а вот садовника толком рассмотрел впервые. Почему бы и не поглазеть, пока греешься на солнышке, сидя на широких перилах. Можно было бы и прилечь – почти что диван, разве что пожестче. Но не хочется выказывать себя дикарем, пускай даже и перед слугами… тем более перед слугами!
Садовник низкорослый, коренастый, похожий на здешнее сказочное существо – гнома. И на картинках в книжках как раз таки чаще всего светло-русые, как и этот бородач. И прячутся отменно, если сами того желают. Вот и этот промелькнет между ветвей – только его и видели. О том, что он где-то здесь, не испарился, не ушел под землю, не врос в ствол одной из лип, свидетельствовали фигурно подстриженные кустарники, клумбы без единого сорняка, чистый песок на боковых, не мощеных аллейках, даже беленький заборчик высотой по щиколотку, появившийся вокруг лисичкиной землянички.
Сегодня гному не до игры в прятки. Мерит свои владения широкими шагами, высматривает, все ли в порядке. Ему в помощь дали нескольких подчиненных господина Эварда – небывалое дело. По крайней мере, видеть подобное еще не доводилось.
Занятия отменены, слуги открыли парадные залы, большую столовую и тоже наводят лоск. Он заглянул походя, не желая привлекать к себе внимание, – и спустился в сад. На такие его отлучки теперь никто не обращает внимания. Поначалу кто-нибудь из «серых» маячил поблизости, на глаза не лез, но настороженное внимание чувствуется и на большем расстоянии. Сейчас если и следят, то издалека, из окна, с ленцой, довольствуясь тем, что и дверец, и парк, и сад охраняются.
Им невдомек, что если он захочет – уйдет в любое время. Но прогулки по незнакомым улицам не представляют интереса, разве что тоже – поглазеть. А исчезнуть навсегда нельзя – он связан словом.
Лео высовывается наружу, щурится на солнце, примеривается, как поудобнее расположиться на ступеньке, а потом растягивается рядом, на перилах, свесив ноги. Волчонок заползает в тенек, к Блику.
– Девчонку не видел?
– Куда уж мне? Если она даже тебя не почтила визитом.
– Муторно как-то. У меня так обычно на чужих чутье срабатывает. Еще и малая запропастилась.
– А кто тебе свои?
– Да все, кто не чужие! И суеты в этот раз что-то многовато.
Они не ссорятся, не провоцируют. И ничего не выясняют – ни отношения, ни информацию. Ругаться лень, и знают оба одинаково мало, можно сказать, ничего: во дворце будут визитеры, вот и все.
Вот Гарт точно в курсе происходящего. И послан – сразу видно – за ними.
– Юноши, извольте вернуться в дом и проследовать в свои покои. И не покидать их до тех пор, пока я не позволю.
– Вроде ничего такого сегодня еще не натворили, – бурчит Лео.
– Обед должны принести в вашу гостиную, – привычно не дает сбить себя с толку Гарт. Продолжает инструктировать на ходу: – Если нужны какие-то книги из библиотеки – у вас четверть часа, чтобы их взять. Ну а чтобы вам наверняка было чем заняться, для тебя, Лео, доставлено дополнительное задание от Берта, для тебя, Тим, – от господина Станли.
– Может, все-таки напомнишь, чем мы провинились? – Лео взял обыкновение говорить помощнику начальника стражи то «ты», то «вы», и непохоже, чтобы Гарта это смущало.
Но и о субординации он не забывал:
– Еще один вопрос, и я запру ваши двери снаружи.
– Угу, запри, опечатай и караул приставь, – не думал сдаваться Лео. Остановился на пороге своей комнаты – и ни шагу. – А давай так: два вопроса? Ну, то есть после второго запрешь. А на один по-хорошему ответишь? Что сегодня тут творится-то?
– День рождения ее высочества. И прием по этому случаю.
– Хлои? – Лео удивленно присвистнул.
– Это второй вопрос.
– Э-э-э, так нечестно! Я же просто уточнил.
– И я просто уточняю: занимайтесь чем хотите, хоть, как ты обычно говоришь, крестиком вышивайте, но чтобы тихо было. Вознамеритесь склоку устроить – чтобы ни звука за дверью слышно не было.
– Стеречь будешь?
– Не сомневайся.
Лео по-шутовски поклонился и, уворачиваясь от пинка, влетел в комнату. Дверь оставил открытой – ясно, не для Гарта.
Первая мысль: демонстративно удалиться к себе, а уж потом перейти в гостиную. Но то-то и оно, что демонстративно. Глупость это.
И он двинулся следом за Лео.
– Ну и свинарник у тебя. – Мелкая месть – тоже не слишком умно. Но хотя бы потешно.
– Зато я уверен: куда что положил, там и найду. Велел служанкам только тряпье мое подбирать, если на виду оставил, значит в стирку, – с превосходством парировал Лео.
– Неужели для того, чтобы на столе был порядок, нужны слуги, а грязная одежда должна валяться по всей комнате? Какое-то превратное у тебя представление о благородном воспитании.
– А на что ж тогда слуги? – Начал прикидываться простачком. Дразнит.
– Тебе не понять, ущербное дитя предместий, – он старательно копирует Берта.
– Можно подумать, ты в своем Верхнем городе сам постель заправлял и вещички по шкафам распихивал.
– Именно. Содержать в порядке все, что тебе принадлежит, ты должен сам. Так положено.
Лео снова присвистнул – на этот раз озадаченно.
– Ну и чего тогда хорошего в вашей житухе? Чего наши вам завидовали-то? – И вдруг как будто бы спохватился, воздел руки в жесте защиты. – Ладно, ладно, мне не понять. Пойдем, что ли… отметим день рождения ее высочества. К тем, кому рядом с ней быть пристало, нас выпускать нельзя, может, мы в два пальца сморкаемся и вилкой в зубах ковыряем. Или гости ихние воображают нас чудищами какими с рогами и жопами, как у павианов, и хозяевам не хочется их разочаровывать, еще и сами чего-нибудь прискажут. Но хотя бы голодными нас сидеть не заставили, и на том спасибо благородным господам.
Он был обижен. Очень обижен. Ай, да когда это портило ему аппетит? На сервированный по всем правилам стол (сами-то они, завтракая или обедая тут, нарочито избегали церемоний), на многочисленные блюда под серебристыми колпаками и хрустальные графины, общим числом три, позолоченные – наверняка старинные – столовые приборы, кубки с чеканкой в виде виноградных лоз Лео воззрился с вожделением. Преувеличенным – да. Но в целом искренним. Первым делом сунул нос в каждый из графинов, разочарованно скривился:
– Опять соки… еще и кислятина, небось. Ну, лимонад – терпимо. – Скривился еще сильнее. – Ладно, главное, чтобы мы не скис… – Прикусил язык, вытаращил глаза. – Выцарапай демон мне глаза, а эта зверюга откуда взялась? – Прошагал к дальней стене, потыкал пальцем в черный лаковый корпус пианино, словно подозревая, что перед ним мираж.
– Думаю, скоро узнаем. – Ну как тут не улыбнуться? – Пусть Хлоя расскажет сама.
– Расскажет. Еще как расскажет! – Лео изобразил то, что в его понимании, наверное, было зверской физиономией. Похоже, и он не сомневался, что это дело рук девчонки. – Ты подожди лимонадик-то хлестать.
Нырнул в свою комнату, как совсем недавно Хлоя… они туда что, все запасы стаскивают? А беспорядок – для маскировки?
Но притащил не надкусанный кусочек шоколада, а запечатанную сургучом бутылку синевато-зеленого стекла.
– Вот. Это, вообще-то, твое. Тетка Эйб на той неделе тебе, дурню, кланяться велела.
– Кто это?
– Кухарка, кто ж еще?.. Ну да, где ты и где кухарка! – Сейчас он язвит по-настоящему. – А она о тебе спрашивала. И сказала, что это вот, – он встряхнул бутылку, – от простуды помогает лучше всяких снадобий, какими тебя лекарь и Фло пичкают.
Вспомнилось навязчивое «бедный мальчик!» старшей принцессы. Теперь и кухарка жалость выказывает? Что-то давно ему не напоминали, какое он ничтожество. Мальчишке из черни ни до чего подобного дела нет, тараторит в радостном предвкушении:
– Я сперва собирался ее бальзамчик тебе торжественно вручить и, это самое, проконтролировать, да вокруг тебя все, кому не лень, день и ночь роились. А потом ты оп – и очухался. Ну, я бутылочку и припрятал.
Гордится своей предусмотрительностью. Что там Гарт сказал насчет склок? Если бы не лисичкин праздник…
Внизу, будто откликаясь на его мысли, тоненько взвизгнули скрипки. (Интересно, кто у кого крадет музыкальные инструменты?.. дома скрипки – только для слуг, а тут и на высоком приеме не брезгуют…) И словно испугались сами себя, притихли, замурчали ласково, едва слышно.
– Они там совсем дурные – в этакие кубки лимонад разливать! Благо не молоко! – Лео с азартом сковыривал сургуч, орудуя антикварным ножом, будто обычным старым ножиком. – Пусть они все там лопнут от собственной важности, а и мы отметим, как полагается.
– Ты вино-то пил? – издевки в голосе как раз столько, чтобы она не была нарочитой.
– А как же! – огрызается Лео и шипит: соскользнувшее лезвие ударяет его по пальцу. Рубленой раной эту царапину не назвала бы даже впечатлительная госпожа Ханна, но это не обычный порез: тупой столовый нож порубает кожу.
Знакомая кровь. Для того чтобы безошибочно ее угадывать, не нужно ритуалов. Достаточно одной драки. И да, месть бывает разной. Расстояние великовато, но и ранка пустячная. Он поднимает руку на уровень груди, не распрямляя, ладонью вперед.
– Э-э-э, ты совсем с башкой не дружишь? – Лео подозрительно быстро почувствовал ворожбу. Да, быстро. Но все-таки недостаточно.
– Не хватало еще, чтобы ты кровью скатерть заляпал.
Неужели ты настолько толстокожий, что можешь усесться жрать, когда на столе кровь?
– Уж там крови-то… – снисходительно тянет Лео и торжествующе водружает на самое почетное место откупоренную бутылку. – А ты пил.
– Как и ты. Разбавленное.
Ума у Лео оказалось больше, чем норова, – отрицать не стал. Но в спор все равно полез:
– И чего, лимонадом разбавлять прикажешь?
– Тебе настолько необходимо, чтобы воду подавали слуги? Из крана набери.
– Да ну тебя! Когда еще настоящее вино попробовать доведется. – Лео льет вино в свой кубок, так, чтобы до краев, готовится уничтожить предмет спора в самом прямом смысле слова. – А ты, как тебя там… безукоризненно воспитанный молодой человек, хоть и вовсе воду пей.
Он давно привык к подобным выходкам Лео, они не задевают, да и забавляет разве что одна из десяти. Но и оставлять последнее слово за тем, кто намеренно выказывает дурные манеры, негоже.
Он наполняет кубок ровно на две трети (не вспоминать о том, что научился этому, прислуживая побратимам отца, не получается), берет за середину ножки, слегка покачивает (не думать о том, как похоже оно на кровь, не удается). Вкус… нет, это чудится, на самом деле – как у густого виноградного сока, только с горчинкой.
Лео поглядел на него с насмешкой – и разом выхлебал содержимое своего бокала. Задохнулся, на скатерть пролил, по подбородку стекает… ну и что кому ты в итоге доказал? Ждешь едкого комментария? Не дождешься. Все слишком очевидно.
Дальше пьют маленькими глоточками, понемногу. До Лео дошло, что хорошее вино ударяет в голову не сразу, начал осторожничать. Поглядывает украдкой. Продолжает ждать. Нет. Такие спокойные вечера надо ценить. Копить силы.
Он отходит от стола, полулежа устраивается в кресле и закрывает глаза. Но не спит, даже не дремлет. Думает о том, что все настойчивее заявляет о себе: что-то здесь ему помогает. Сначала думалось: находясь между жизнью и смертью, он поднялся на пятую ступень и обрел новые способности. Начиная с четвертой, продвигаться дальше, расплачиваясь чужими жизнями, невозможно. Чужие всего лишь дают силы выжить, когда сам умираешь.
Может ли лишенный имени пройти следующее посвящение? Для него это тайна.
Потом он понял: что-то здесь ему помогает. Об Алтарях Дракона он кое-что слышал. Кое-что напоминающее лисичкины сказки: одни намеки, и ничего, за что можно было бы уцепиться – и…
И попытаться стать по-настоящему достойным Сыном Дракона.
У него есть почти два года, чтобы узнать хотя бы что-то.
Он пытается почувствовать, куда его тянет больше всего. Неживое звать не может, но наделенное Силой неживое иногда указывает путь к себе, об этом иногда рассказывал Страж Знания. Почему-то чаще всего вспоминается и снится именно он. Только бы это не оказалось знаком, что он попал в беду.
Все, что удается увидеть, – пятно, похожее на нераспустившуюся лилию, белое с серебристым ореолом, на черном. И всего на мгновение: потом черное поглощает «лилию». Первое, что он видит, открыв глаза, – черный лаковый бок пианино. Не сумел. То ли стукнувшая в голову не ко времени мысль не дала сосредоточиться, то ли сил и опыта для этого маловато, то ли вообще не каждому дано. И снова: он знает слишком мало, даже понять, что ему помогает или мешает, способен далеко не всегда.
– Эй, ты пить-то еще будешь?
…Или такие эксперименты лучше проделывать на светлую голову?
– Нет. И ты не будешь. Мы должны дождаться Хлою.