Употребление словосочетания "юмористическая фантастика" - это, с одной стороны, удачный рекламный ход. Кто откажется от предложения вволю посмеяться?
   А с другой стороны, охарактеризовать книгу посредством этого словосочетания - все равно, что клеймо поставить. Кто будет искать второе дно, какие-то глубинные смыслы у книги, цель существования которой - рассмешить читателя? Увы, принадлежность книги к этому жанру зачастую стала свидетельствовать о ее монофункциональности. Развлекательная - и все. И виной тому, как ни печально это признавать, качество и направленность произведений этого жанра, выверенных в соответствии с золотым принципом "спрос определяет предложение"... Ох, как дорого обходится следование этому принципу художественной литературе, которая уже не пытается делать мир лучше, нет - она обслуживает потребителя, а все, что сверх того, автоматически становится избыточным. Можно возразить: книга, которая дарит минуты отдыха, уже оправдывает свое существование... и все же этого мало, крайне мало...
   ...И это понимание решительно расходится с традициями юмористической прозы, заложенными еще Рабле и Сервантесом. Юмористической прозы, которая, несмотря на обилие бытовых подробностей, собственные чудачества героев и вынужденное их вовлечение в неловкие ситуации, даже несмотря на пародийные элементы, была ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ. То есть в центре ее внимания находился человек, все дороги вели к человеку. И суть ее, та самая идея, без которой любое произведение - только набор слов, подобранных сообразно теме, была в утверждении добра. Причем не абстрактного, а более чем конкретного, ориентированного на находящихся в пространстве повествования людей, а значит - опосредованно - на читателя, провозглашая человека величайшей ценностью. Человека в мире людей. Ведь конкретное добро воплощается только во взаимосвязях людей друг с другом. И, что особенно ценно, люди эти представлены отнюдь не идеалистически. Герои классической юмористической прозы в равной степени наделены достоинствами и недостатками, они имеют право плакать, когда другие над ними смеются, то есть их характеры и психологические реакции - не наброски к примитивной карикатуре; они полноценны. Как правило, они оптимисты, но это тоже не категорическое требование. Они могут быть любыми, но так или иначе, они утверждают в мире доброе начало.
   Я совсем не случайно использовала в данном контексте слово "начало". Начало - это значит "то, что зависит от меня". Начало - это значит, я не дожидаюсь, пока первый шаг сделает кто-то другой, я иду - даже если приходится зажмуриться от ужаса в предчувствии вероятных последствий. Потому что так правильно, потому что иначе нельзя.
   В книге, о которой я говорю, в полной мере проявилась классическая традиция. Герои бывают смешными - но никогда не прикидываются смешными. Они могут попадать в неловкие и даже нелепые ситуации - но именно потому, что им чужда расчетливость. Они могут посмеяться над собой, не утрачивая при этом лица, и подшутить над другими, не теряя взаимного уважения. Они крайне редко задумываются о том, что и почему совершают (исключением - и то лишь до известной степени - является главный герой, ибо происходит его становление, которое невозможно без такого рода рефлексий), - они живут естественной жизнью, в которой доброта и участие - обыденные явления, а не что-то из ряда вон выходящее.
   Они не только не мнят себя сотрясателями вселенной, но и чужды самолюбованию. Их доброта - тот самый пресловутый сердечный инстинкт, которому свойственно опережать неизбежное рацио. Особенно явственно это проявляется в образе Мишки с его детской открытостью миру. Вот почему в качестве ключевого для понимания его личности (и одного из ключевых для понимания сути книги вообще) я обозначу эпизод, давший название книге. В этом эпизоде не взрослый беседует с ребенком, нет. Два ребенка - постарше и помоложе - рассуждают о самых важных на свете вещах и постигают самые важные в мире истины. Иначе как бы они могли понимать друг друга с полуслова и за считанные минуты проникнуться такой значимой для них обоих взаимной симпатией? Взрослые, сохранившие в себе детей, не мудрствуют лукаво, рассуждая, что такое добро, не намечают критерии определения добра, не тестируют всякое деяние на соответствие этим критериям. Им это не нужно. Потому что они интуитивно без ошибки определяют добро - и с максимализмом, свойственным детям, отделяют его от зла. Я сейчас не только о юном Мишке. Я и о других положительных героях этой удивительной истории.
   Добро порождает добро - такова главная суть книги.
   Что же до ее жанровой принадлежности...
   Юмористическая фантастика? Формально - да, хотя ряд сцен заставляет крепко задуматься, а можно ли давать столь однозначный ответ. По сути - история о хороших людях. Люди - главное. Юмор - сопутствующее. И именно потому, что нет юмора ради юмора, он служит не просто приятным дополнением - он усиливает центральную идею книги.
   Каждый из героев, включая эпизодических, несет в себе частичку этой идеи, и главный герой-попаданец - не кто-то исключительный, а один из. Это ни в коей мере не лишает его индивидуальности, а напротив, усиливает ее. Да, та самая реализация потенциала героя в книге (как и человека в жизни), которая возможно только во взаимодействии с окружающими. Формулирую еще четче: человек может быть самим собой потому, что рядом есть те, с кем можно быть самим собой, и потому, что рядом есть те, кого можно одолеть, только оставаясь самим собой...
   Кстати, о попаданце.
   Нередко, ох, нередко звучит читательское мнение: если попаданец не исключительный, не сверхчеловек, не прогрессор, то тогда зачем вообще нужен попаданец?
   Единый ответ на этот вопрос вряд ли существует. Нет, многие думают, что он есть, - и неминуемо прославляют клише. А ведь потребность в попаданце определяется не стереотипами, волюнтаристски возведенными в ранг законов жанра, а внутренними потребностями - прежде всего, идеей - произведения. Так что осмелюсь утверждать: каждый случай - особый.
   Феномен попаданчества в "Часовом Большой Медведицы" в том, что, несмотря на наличие первоначального "беспопаданческого" варианта, Мишка в качестве попаданца вдруг оказался просто находкой. Одно дело - молодой специалист, в свое время что-то там не слишком хорошо выучивший и вынужденный восполнять пробелы в знаниях, приобретая опыт, порой весьма печальный. Совсем другое - пришелец из мира, где добро и зло - категории этические, умозрительные. Насколько мощнее должно проявиться понимание сути добра и зла, если появляется неожиданная возможность прикоснуться к ним в самом буквальном смысле слова! Уже вполне достаточное основание для попаданчства. А то, что в итоге Мишка оказывается в числе тех, кто спасает город (и, заметим в скобках, юмористическая фантастика перерастает в героический эпос логично и естественно), - просто стечение обстоятельств. Нетривиальное и очень убедительное воплощение попаданческого сюжета. И меня ничуть не смущает, что попаданец получил от мира не меньше, нежели мир от него. Во-первых, это жизненно. Во-вторых, утверждает веру в жизнь и в людей. А в-третьих, необычайно удачно вписывается в идею книги - сила в доброте - далеко выходящую за рамки жанра. Итак, юмористическое фэнтези? Формально - да (с оговоркой "отчасти"). По сути - книга, которая, если вдумчиво ее читать, способна влиять на судьбы людей

Решила вот попробовать себя в новом жанре отзыва на отзывы. Точнее, не решила, а просто сил нет молчать. Читаю в Сети высказывания о изданной книге - и то замираю в восторге ('Ух, как сказано-то! Ну почему не я до этого додумалась?!'), то прихожу в изумление на грани негодования - как все ж таки приучился читатель к клише в современном искусстве! Настолько, что по-настоящему глубокие и неординарные герои и детали повествования порождают весьма своеобразную реакцию.
   Все то главное, что привлекает читателей, можно было предвидеть уже на этапе создания книги. Нетривиальная тема. Весьма серьезный для художественного произведения учет исторических реалий и специфики периода не только на 'глобальном', но и на 'бытовом' уровне. Отличный язык. Композиция, которая выше всяких похвал, - при таком количестве героев и мест действия (да один только взгляд даже не с двух противоборствующих сторон, а с трех, с учетом державных интересов России и человеческих интересов главных героев, чего стоит!) суметь не только ни разу не оборвать нить повествования, но и создать монолит, - деяние поистине титаническое. Ничуть не преувеличиваю: крайне редко в современной литературе появляются книги, в которых соединяются эпичность и динамичность. Крайне редко! И вдумчивый читатель, не склонный к потреблению литературных шедевров быстрого приготовления, не мог этого не оценить. Равно как не мог не оценить и ту грань между смешным и драматичным, которая - я на этом категорически настаиваю - и есть наша жизнь. Виденные мною в Сети отзывы свидетельствуют именно об этом. И я не могу не радоваться солидному количеству вдумчивых читателей.
   Более того, вдумчивые читатели вполне оценили (не увлекаясь одной только этой стороной книги, на то они и вдумчивые) искусно вплетенные в текст цитаты, аллюзии - все то, что я назвала бы приправой, придающей книге особую изысканность.
   А вот критические отзывы... Судите сами! Кого-то смутила многонациональность команды главных героев и местная специфика их поведения, кого-то - некоторые подробности биографии.
   Конкретизирую.
   Мне искренне жаль человека, не воспринявшего образ Дато. Если далее следовать его логике, из истории культуры надо вычистить Робин Гуда, Ринальдо Ринальдини, Дубровского... и уж тем паче - шиллеровских разбойников из одноименной драмы, всех оптом. Вне зависимости от мотивации поступков и от самих поступков. Странно и весьма.
   Еще кого-то возмутил Коля Корено, причем даже не образом действий, а исключительно тем, что говорит 'по-одесски'... один из читателей и вовсе заявил - дескать, по-бабелевски. Вместо того, чтобы приняться усердно восторгаться его начитанностью, я впала в меланхолию: воистину, эрудиция не всегда соседствует с интеллектом, то есть, с умением делать на основе фактов логически правильные умозаключения. Меня терзают мрачные предчувствия: к кому отошлет нас упомянутый читатель, когда в третьей книге появится герой, говорящий на диалекте казачества... неужто к Шолохову?!..
   Ну и наконец, самый главный человек в альтисторическом произведении, мимо которого критики ну никак не могли пройти, - его величество попаданец. Лично для меня как для вредного литературоведа-любителя это самый печальный из всех печальных вопросов. Глядя на все со своей колокольни, я прочувствованно восклицаю: 'Побольше попаданцев, хороших и разных! Обратите внимание, ключевое слово не 'побольше', а 'разных'. Я допускаю существование в АИ-вселенных крутых спецназовцев с навыками прожженных дипломатов и прочих неведомых зверушек. Но как человек, из которого увлечение не то что АИ, даже фэнтезятиной, не вытравило реалиста, тяготею к обычным людям в качестве попаданцев. К обычным людям, которые как-то выживают, более или менее успешно адаптируются, находят - или же окончательно теряют - себя в новых условиях. Судьба Алика Строкина-Льва Троцкого для меня - самый выигрышный из всех возможных вариантов попаданчества. Он не супергерой, но он нашел себя. Нашел себя в менее благоустроенной исторической реальности, нежели его родная. И мне очень и очень по душе мотивировка, почему он себя находит; по душе то, что он впервые в жизни начинает чувствовать себя по-настоящему нужным и связанным серьезными обязательствами с другими людьми. Нет, он (к счастью) не демонстрирует сверхспособностей бойца или политика... или того и этого разом. Но то, что он умеет делать хорошо и с внутренней убежденностью, оказывается востребовано и помогает не просто какой-то там адаптации - самоопределению.
   Но, увы, некоторые читатели настолько привыкли именно к их величествам попаданцам, что объявили нашего бесподобного, жизненно прописанного Левку Троцкого... лишним! Ну, уж такого цинизма я снести не могла. Это что же получается? Ели попаданец не жонглирует державами и не ворочает судьбы мира, то он и не нужен никому? Что, вообще никому не нужны обыкновенные - необыкновенные по своим душевным качествам - люди?! И вообще, как литературовед-любитель я категорически протестую! Нужность героя в произведении определяется отнюдь не исключительностью его судьбы и возможностей, а совсем наоборот! Вглядитесь: Левка Троцкий, в чем-то неумелый и робкий, в чем-то одаренный, сильный, самоотверженный, живет в каждом из нас. Он - одно из ярчайших проявлений ЧЕЛОВЕЧНОСТИ этой замечательной книги.
   Резюмирую.
   Автор волен был избрать торный путь создания книги, соответствующей общепринятым канонам жанра. Критики, разумеется, нашлись бы и в этом случае, потому как - не устаю повторять - тот, кто ругает, всегда кажется умнее и принципиальнее (и неуязвимее) того, кто хвалит... а уж объективная критика сродни эквилибристике над пропастью. Но, руководствуйся автор привычными клише, книга не получилась бы такой замечательной, своеобразной, неординарной. Автор избрал трудный путь отрицания клише и разговора с читателем без упрощения. Но лично я за это говорю ему спасибо.

Вопрос о том, что же появляется раньше, события или герои, на первый взгляд ничуть не проще знаменитого – о яйце и курице. Но только на первый. Что первично, видно очень хорошо. Причем и по плохим книгам, т.е. по графомани обыкновенной, и по хорошим, и по просто замечательным. С графоманью совсем просто: если автор шел от событий и просто лепил на предложенную линию квеста героев, как наклейки на холодильник, будет много приключений (как правило, честно списанных у кого-то, от господина Дюма-отца до соседа по литтусовке) и некоторое количество героев, как правило, непропорциональное событиям (герой – он ведь как пресловутое ружье, если появился, то обязательно должен «выстрелить»). Герои будут четко делиться на беленьких и черненьких (как в смысле принадлежности к добру или злу, так и в смысле цвета волос) и иметь главное отличие друг от друга – имена. Благодаря им и памяти читателя, если таковой приключится, Машу никогда не спутают с Витей, а светлого эльфа с дроу. Если же графоман шел от героев, будет много чувств. Причем не пытайтесь их увидеть – никто их не покажет. Зато все герои наперебой и автор в роли «авторского я» будут многословно о чувствах рассказывать. Вы будете ждать, когда же хоть что-то начнет происходить, но не факт, что дождетесь.
С хорошими книгами сложнее, но не намного. Если герои идеально отвечают предложенным им обстоятельствам по своим ТТХ, можно не сомневаться – автор идет от событий и пишет ради событий. Это не значит, что он не симпатизирует кому-то из своих героев (как правило, тем, что в итоге оказываются самыми правильными и при этом самыми успешными). Это даже не значит, что герои обязательно на все сто героичны, архетипы Иванушки-дурачка и Емели-везунчика в литературе очень живучи, они даже добавляет образу обаяния. Но путь героев к четко обозначенной цели – это бег по полосе препятствий, проложенной мастерски, с выдумкой, с душой. Такие книги, как правило, хорошо продаются, потому что украшают отдых. Их даже иногда перечитывают – интересно же! Они безусловно хороши для того, чтобы приятно скоротать время в электричке, в маршрутке… на работе, наконец. С их героями читатель может проассоциировать себя – каким бы он был, если бы как-то по-особенному сложившиеся жизненные обстоятельства ему это позволили.
Но по-настоящему любимыми книгами, как я обычно говорю – книгами-друзьями, обычно становятся книги, в которых автор шел от героя. В них тоже есть место приключениям, но и повседневная жизнь – она ничуть не менее интересна. С героями обычно случается то, что может случиться, с одной стороны, с любым и каждым, а с другой – именно с конкретным человеком, именно в силу его характера, склонностей, умений. Герои, как правило, кем бы они ни были, хоть даже самыми что ни на есть фантастическими существами, - по сути своей обычные люди. Они не спасают землю от инопланетного нашествия, не прорываются к Сталину, неся с собою груз послезнания, даже Кольцо Всевластия никуда не несут. Да и на вызовы обычной жизни не всегда отвечают правильно и четко. И дров могут наломать – и отнюдь не для Емелиной печки. Их цели неочевидны, как неочевидна вообще цель жизни, их пути извилисты и иногда ведут вообще черт-те куда. Но они никогда не живут только для себя. Ведь, если подумать, все в мире по самому наивысшему счету определяется мерой любви, все остальные мерила добра и зла, справедливости и несправедливости слишком несовершенны. А еще у этих героев всегда – ВСЕГДА! – есть жизненные принципы, которыми они не могут поступиться. Из-за этого простой житейский выбор, который может встать перед любым человеком в самой что ни на есть реальной реальности, - потруднее иного героического деяния. Сопереживая таким героям, мы не примеряем на себя плащ Зорро или мифриловые доспехи, - мы вспоминаем о чем-то похожем, что было с нами. И порой немножко завидуем: они поступили правильнее, чем мы! и рядом с ними оказались те, кого так не хватало нам! Не люблю казенных слов о воспитательном значении книг, но такие книги неизменно нас воспитывают. Не морализаторством. И не только примером. А так, как воспитывают нас близкие люди, в непосредственном общении делящиеся с нами своим жизненным опытом… умением жить достойно.
Ранее, когда только-только появились первые главы «Одиннадцатой Заповеди», я уже обращалась к ее героям, говоря о том, чем интересны герои-подростки. И тогда же сказала: я делю людей (отнюдь не только литературных персонажей) на вечных детей и впадающих в детство взрослых, и книга будет любима не потому, что она – повод ностальгически вспомнить о детстве (от добрых людей детство не уходит, а недобрые читают и чтут совсем другие книги), а потому, что герои – это мы с вами, живущие в предлагаемых самой судьбой обстоятельствах и влияющие на эти обстоятельства сообразно собственным возможностям и душевным силам. Просто у подростков всё выражается ярче и непосредственнее, для них многое впервые – и потому острее и значимее. Ну, а то, что один из главных героев оборотень… Вот никто меня не убедит, что это – дань жанру фэнтези. Уже в «Часовом Большой Медведицы» наметилась тенденция: «фэнтезийность» персонажей – это прием, на уровне всей книги позволяющий показать, как много удивительного в мире… нет, не похожем на наш, а НАШЕМ. Начальник – наг, спасайся, кто может! Друг – темный эльф, вытворяет такое, что с точки зрения человеческой логики и не истолкуешь, но тем с ним интереснее – и надежнее. Сосед – орк, чудит, природолюбец, ну так ведь по доброте душевной чудит, вон, его и дети любят, и зверушки… Вот мы и пришли к тому, что, в общем и целом живописуя реальность как чудо из чудес, автор в частности ненавязчиво, но вполне очевидно указывает нам на какую-то значимую черту героя. Возможно, на ту, которая открывает потаенную, поэтическую сторону натуры героя. В «Часовом» меня поразил своими «несовременной» рыцарственностью и внутренним надломом Таурендил. В «Одиннадцатой заповеди» неизменно удивляет Феликс. Оборотень, причем не просто оборотень, а оборотень-кот, он не такой, как те, с кем сводит его судьба, но он всегда старается, образно говоря, падать на четыре лапы… потому что рассчитывать ему не на кого, только на самого себя. И еще он одинок. Автор пошел дальше простого символа, он вышел на уровень архетипа: только храбрый и добрый человек может разглядеть в превращенном истинную сущность. И, что поразительно, даже этого автору мало, он продвигается еще дальше: Феликс предстает перед Кариной не в человеческом и не в зверином обличье, не обычным прохожим и не трагическим персонажем. Застрявший между двумя ипостасями, он… да, он вызывает у равнодушных презрительный смех, а в сострадательном должен пробудить жалость.
Но Карина не была бы героиней своего автора, если бы остановилась на уровне жалости. И даже на уровне деятельной помощи постороннему человеку. В первых главах мы видели, что она тоже в некотором роде одиночка, только у нее это идет не от непринятости, не от детской душевной травмы, а от лидерских способностей. Если вокруг Феликса – почти пустота (единственный, кто может претендовать на роль близкого человека – это учитель химии Лев Петрович), то вокруг Карины – приятели и сотоварищи, многочисленные и… и, увы, те, рядом с кем она, чтобы оставаться самой собой, должна быть сильной и чуть ли не всезнающей-всемогущей. Плюс – пример семьи, которая очень много дает, но и много требует – не предъявляя требований, просто своим примером. Встретившись, два таких неординарных героя с такой непохожей судьбой и такими сильными характерами неизбежно должны были если не подраться, то повздорить. И тут вступает в действие то, что сильнее не только жалости, но и деятельного сопереживания – несколько как будто бы случайных фраз, манера держаться… каждому из них еще не хватает материала для обоснованных и основательных выводов, но они интуитивно почувствовали свою похожесть в главном: у обоих есть жизненные принципы, а значит, и силы идти своей дорогой, спотыкаясь, падая, разбиваясь в кровь – но идти… и теперь уже ждать помощи, не просто на уровне мечтаний, а на уровне твердого знания, откуда она может прийти. Я не думаю, что они оба и сразу в это поверят, у автора во всех книгах выверенный психологизм. Но в том, что, сначала почувствовав, потом проверят и наконец утвердятся в понимании, я уверена.
Уже сейчас герои, каждый из которых в предыдущих фрагментах демонстрировал свои способности в принятии решений (замечательный прием – «зеркальные» ситуации: каждый из героев успел что-то натворить и пережить непростой разговор с педагогами; Феликс – вступить в очередной конфликт с компанией Барбоскина, Карина – в очередной раз почувствовать свою чуждость сотовариам-кружковцам… наконец, у обоих неприятности, связанные со стеклянными изделиями – у Феликса – с химпосудой, у Карины – с вазой), начинают учиться принимать решения – нет, пока еще не коллективные, но уже обозначающие ответственность друг за друга. И, вместе с этим, учатся друг другу доверять.
Посмотрим, что из этого выйдет. Наверняка что-то очень необычное. И при этом – правдивое.

Отзыв о рассказах автора (http://samlib.ru/b/buzinin_s_w/oshapoch … lowo.shtml).

Кстати, о жизни…

Есть произведения, на которые просто невозможно написать рецензию. Рецензия – это всегда рамки, упорядоченность, некоторая наукообразность. По-настоящему талантливые авторы, о чем бы они ни рассказывали, всегда говорят не просто о событиях и о людях, а о жизни. Если вписать ее в рамки, получится лубок. Или карикатура. Там же, где есть жизнь, патетика никогда не подменит искренность, а смех не превратится в кривляние. Да и вообще, о жизни хочется говорить просто и естественно – размышляя вслух, беседуя, рассказывая, сплетничая.
Вот почему всякий раз, когда речь заходит о произведениях нашего уважаемого автора, я в своих отзывах ухожу далеко в сторону, вспоминаю по ассоциации какие-то личные события, сравниваю… обобщаю – и то не как любитель политературоведничать, а как человек, пораженный узнаванием чего-то очень близкого и понятного в истории, которая была не со мной.
Кстати, о жизни и о литературе. Без особого труда могу вывести закономерности смены издательских и читательских предпочтений, но это – на уровне логики. Объевшихся сладкого, пряного и острого, сиречь романтики, читателей потянуло на солененькое – натурализм, который очень скоро пришлось заливать-запивать ключевой водой реализма, после чего снова захотелось экзотики – дас ист фантастиш! С этим все предельно понятно.
Что же до эмоций, неизменно пребываю в изумлении по поводу сейсмоактивности художественной литературы. Не от эволюции и не от революций, а именно от постоянного бурления, которое одновременно сродни и возвышенным самоуглубленным терзаниям Гамлета, и перманентному скандалу на коммунальной кухне. Уж как пестовали соцреализм, как взращивали на его щедро удобренной писательскими льготами стальной цветок производственного романа! Казалось – вот-вот… Однако ж то ли с техпроцессом что-то непоправимо, но без дурного умысла напутали, то ли злонамеренно растащили то, что было необходимо для правильного течения техпроцесса… словом, при ближайшее рассмотрении стальной цветок оказался жестянкой, крашеной «под серебро».
Вот мифрил – это да, это металл что надо! И звездолет из жести не построишь. Да здравствуют все жанры фантастики?
А жизнь?
Давайте начистоту. Много ли вы прочли производственных романов? Если да, то многое ли в них утвердило вас во мнении, что вы живете богатой, яркой, увлекательной жизнью в рукотворной сказке? Я не о точности описания производства, слава Богу, в те времена писатели не стеснялись работать с консультантами. Я именно о том, чтобы о жизни было рассказано как о ЖИЗНИ?
Есть у меня давний близкий друг – металлург. Он много читает, причем именно реалистической прозы, много размышляет… да и просто чувствует слово. Так вот, только единожды он с восторгом отозвался о производственном романе – о таком, в котором чувствуется, как рождается и начинает жить металл.
У меня есть собственная давняя любовь – подростковые романы ленинградца Вильяма Козлова. В них видится город. И люди, которые могут принадлежать только этому городу, куда бы их ни забросила жизнь. И обычный труд, обыденность, но не тупое серое существование, из которого осчастливленно выскакиваешь в блещущий неоновыми огнями досуг, чтобы нахватать столько позитива, сколько сумеешь, пока душа по швам не треснет, а маленькие и большие радости, собирающиеся в удивительные соцветья. Возвращение старой любви, и появление нового друга, и следование давно и прочно усвоенным жизненным принципам – это все позволяет человеку быть человеком. Счастливым человеком. Но солнечный зайчик на стене, запах весенних цветов, хорошо выполненная обычная работа, улыбающийся незнакомый прохожий, добрая книга – без них жизнь обеднела бы – ровно на них, не больше, но и не меньше.
Чтобы увидеть это в литературном произведении, надо видеть это в жизни. Если же нет… ну, на нет и суда нет. Тогда только кирпичом по темечку (возможны варианты) – и в параллельную реальность. К колдунам, драконам, мерцанию драгоценных камней (лучше – в королевской короне) и бряцанию мифрила (лучше, чтоб мифрил на тебе, а против тебя – какие-нибудь орки в набедренных повязках). Ну, или к штурвалу звездолета, покорять космические пространства, сражаться с киборгами и вяло переругиваться с бортовым компьютером, который хоть и искусственный, но интеллект. Проще говоря, каждый может придумать себе то же самое, но с перламутровыми пуговицами. Выцепить в сети, чтобы скоротать часок-другой (не)скучного досуга. Или самостоятельно изваять… правда, опасаюсь, часом-другим тут дело не обойдется.
Что же до нашего автора, я уже не раз говорила: в самой что ни на есть фантастической фантастике он остается реалистом. Не то что какие-то действия – простой быт оказывается у него не таким уж и простым. Потому что мудрый автор знает: любая вещь, если внимательно на нее посмотреть, расскажет о себе целую историю. У неодушевленных предметов тоже есть судьба. А еще они, как правило, жуткие сплетники – могут столько порассказать о своих хозяевах, что литературно обработай – и смело в книжку вставляй. И скучно точно не будет.
А люди… да с ними же постоянно что-то случается! И для этого совсем не надо никуда переноситься. Даже в неприятности можно не влипать, хотя многие и многие авторы настоятельно рекомендуют, факт. Как характер не формируется вдруг, под влиянием одного исключительного момента (увы тем, кто зачитывается историями о клерке, ставшем в параллельном мире паладином!), так и судьба – не конгломерат глобальных событий. Каждый день мы чему-то улыбаемся, над чем-то плачем, каждый день кто-то с нами рядом, мы можем этого кого-то огорчить или порадовать, каждый день мы совершаем что-то, что повлечет за собой дальнейшие события. Дети это чувствуют интуитивно, для них нет неважного, третьестепенного. Взрослые… ну, о взрослых я как-то уже говорила, что они – это погрязшие в вещизме и надуманных мелочах дети, противоестественно замыкающиеся в своем внутреннем мире.
А ежели выйти из него и по сторонам посмотреть... Ну, это все равно что перестать осенней мухой ползать по глобусу, а взять да и отправиться в кругосветное путешествие. И вдруг выяснится, что раздражавшее тебя оранжевое пятно на карте – это дивная страна.
Ежели выйти да посмотреть, вдруг окажется, что вот эту трагедию и вон ты драму ты себе надумал, проще говоря, они существуют только в твоем изнемогшем от агорафобии и клаустрофилии сознании. А мелочи и вовсе испарятся. Потому что в мире людей мелочей нет и быть не может, всякое обычное событие таит в себе фантастический потенциал.
Вот, пожалуйста: безымянная (пока) история о котенке на дереве. Чем она может обернуться? Трагедией? Запросто. Романом воспитания? Без труда. Анекдотом? Может. Но как по мне – это даже сложнее. Рассказать историю по-настоящему смешно – дело непростое. Но автор это умеет, еще как! Я показывала этот короткий рассказ доброму десятку людей, и все выражали бурный восторг. Сразу же после того, как отдышались после смеха. Но автор идет еще дальше. Веселая байка превращается в притчу. Можно много толковать о том, что же такое притча, но все сведется к одному: это короткий рассказ с широким обобщением и убедительным выводом (вывод не обязательно «закрывает» все смыслы). Перечитайте рассказ – и вы убедитесь, что это действительно притча. О нашей с вами жизни, в которой китайская петарда способна спалить полквартала, а домашний очаг – превратиться в очаг напряженности. Участники событий, вроде бы, творят несусветное. Но поглядите за окно: мы с вами каждый день встречаемся с персонажами рассказа. Да и мы сами… неча на зеркало пенять, одним словом. Кстати, лично у меня не возникает ни малейшего протеста, в такую притчу я попасть не испугалась бы. Потому что люди в ней, несмотря ни на что, - вполне нормальные люди-человеки. У которых условные рефлексы иногда бегут впереди разума, а потом разум, догоняя рефлексы, сокрушает на своем пути все, что успеет сокрушить.
Да и профессионалы в этом рассказе вызывают симпатию: приехали по вызову, сделали… ну да, тоже напортачили, но ведь не по злобе, а проникшись общим легким безумием. Прошу обратить внимание – легким безумием, а не стадным инстинктом, мера соблюдена точнейше. Всякий раз, когда берусь говорить о произведениях нашего уважаемого Голландца Шульца, не могу не упомянуть о поразительном чувстве меры, что проявляется и на уровне формы, и на уровне содержания. Очередное подтверждение.
О профессионалах я заговорила неспроста. Милицейские рассказы автора – яркий, архиубедительный пример того, как надо рассказывать о трудовых буднях (пламенный привет производственному роману!), чтобы виделось не существование, но жизнь.
Вот о чем, скажите пожалуйста, рассказ «О шапочке бедной замолвите слово»? Сразу и не получается ответить, так? Вот просто взять – и определить, коротко, но чтоб суть была видна? В коротком рассказе – множество сюжетных линий. И судьба предметов (то, о чем я говорила выше) вызывает то улыбку, то печальный вздох. Может ли нечто неодушевленное порождать такие колебания эмоций? Кстати, если бы меня спросили, а чем этот рассказ, я бы вполне серьезно ответила: о лампочке.
Честное слово, всех любителей нарочитых сюжетных ходов я заставила бы учиться на примере даже не всего рассказа – чтобы написать подобное, надо все-таки быть незаурядным автором – а этого вот эпизода. Подумаешь, великое дело: лампочка перегорела! А если дать себе возможность чуточку подумать – дух захватывает. В контексте рассказа эта вот лампочка становится мощнейшим символом служения. Говорю без улыбки и на полнейшем серьезе. Не верите – перечитайте.
И снова не могу не восхититься сбалансированностью рассказа: грустное не подавляет, а является всего лишь оборотной стороной веселого. Или веселое – оборотная сторона грустного? Как бы то ни было, то и другое просто необходимо, чтобы чувствовать жизнь не как монотонный дождь 365 дней в году (кто пожелает, может вычесть из этого числа уик-энды), а как буйство стихий.
Герои Голландца Шульца живут, а не существуют. Трудятся («труд» и «трудно» - слова однокоренные, но что-то мне не хочется малевать здесь грустный смайлик), а не тянут лямку. Они ответственны и разумны, но не позволили работе превратиться в рутину и не заглушили в себе детей. Им ничего не стоит изобрести экстремальный способ дератизации (рассказ «Наша служба и опасна и трудна...») или отнестись к смертоносной штуковине как к новой игрушке (рассказ «Террорист»). Перечитала сегодня эти рассказы и подумала: может, главная беда авторов производственных романов в том, что они, идеализируя своих героев, превращали живых Галатей в статуи? Не знаю.
Но стопроцентно знаю другое: если когда-нибудь автор решит создать собственный производственный роман – это будет просто здорово.

Истинные истории еще двух исчезновений
   
  1.
   
  Он был слесарь шестого разряда, и куда охотнее отзывался на имя Гена, нежели на данное ему родителями - Грзааг. За золотые руки и незлобивый нрав ему прощалось многое. Сотоварищи на удивление лояльно относились к его неизменным отказам становиться третьим (при этом Грзааг-Гена туманно ссылался на некие родовые традиции, категорически воспрещавшие быть каким-то ее, кроме как вторым или четвертым), начальство сквозь пальцы смотрело на периодические запои. Тем более что запои у необычайно мастеровитого гоблина тоже были особенные: он писал стихи. Ночь напролет... не замечая, что уже настало утро, и музе лирической поэзии пора, смущенно потупившись, уступить место музе вдохновенного труда. И только когда оба телефона, домашний и мобильный, впадали в истерику, а мамаша - в ярость (а то как же! запросто одним только добрым словом и дедовым ремнем научила уму-разуму пятерых сыновей, а с меньшим так опростоволосилась!), Грзааг всплывал на поверхность реальной жизни, удивленно крутил головой - и мчался на родной завод с такой скоростью, как если бы за ним гналась беспощадная совесть, и терял на бегу бесценные строчки... Оставалось только удивляться, как, обретаясь в столь немилосердной реальности, он исхитрился издать сборник стихов под псевдонимом Геннадий Слесарев. Разумеется, тайно, то есть знали все. Директор втихаря гордился, мамаша громогласно ругалась, Грзааг днем привычно стоял у слесарного станка, ночью - у поэтического.
   Вот и сегодня, выведенный из творческого запоя стенанием мобильного на мотив "Извела меня кручина, подколодная змея" и грозным материнским окриком, он спешил к остановке, не слишком старательно обходя лужи, зато со всем тщанием сберегая в памяти образ, равных которому его творческая биография еще не знала. И едва не угодил под колеса черного, как душа литкритика, джипа. Джип, не снижая скорости, рванул из проулка на трассу, остался только нечеткие следы колес в жидкой грязи. А вот гоблина нигде не было. Но и удивляться этому оказалось некому: проулок, в котором отсутствовали кафе, столовые, даже пивные забегаловки и наличествовал один только скромный гоблинский зоомагазинчик, в этот обеденный час мог порадовать разве что пустотой.
   
  2.
   
   Геральд Ингварссен по праву гордился своей удивительной биографией. А как же иначе! С самого его рождения вся семья была стопроцентно уверена, что он пойдет по стопам отца и деда и продолжит наследственное дело, заняв подобающее ему место в автомастерской. Но он еще ребенком разорвал цепь предопределенности, по собственной воле поступив в хореографическую школу. Геральд и сам не знал, когда зародилась в нем эта страсть к танцу как к универсальной возможности без слов выразить чувства. Домашние не верили в серьезность его намерений, другие ученики смеялись над нескладным гномом, и даже первая наставница нет-нет да говорила: никогда не стать жуку бабочкой. Но он все преодолел, он закончил школу, он уехал в столицу. И вот теперь приехал на гастроли в родной город. Он, Геральд Ингварссен, артист столичного балета! Пусть пока еще не исполнитель ведущих партий, но это все впереди. Главное - он вернулся победителем. И сегодня вечером у него первое выступление. Наверно вот это самое чувство, как будто бы внутри тебя то ли облако, то ли сахарная вата, и называют эйфорией...
   А еще у него невеста. Лепреконка (по маме). Но сердцем и на сцене - просто фейри...
   Как замечательно было бы сейчас промчаться в машине по утренним улицам: здравствуй, город, я вернулся, погляди, каким я стал! погляди, сколького я добился!
   И судьба как будто бы услышала: рядом с Геральдом притормозил автомобиль. И артист, ни мгновения не размышляя, спросил:
   - До автомастерской Ингвардссенов не подбросите? Дорогу я покажу.
   Все-таки он очень любил машины. А эта была воплощением силы и красоты. Ни в этот день, ни на следующий Ингвардссены так и не дождались блудного сына. И выступление прошло без него, и оваций, кои он должен был разделить с коллегами, Геральд не услышал. А все потому, что имел неосторожность сесть в черный джип.