Звезда на рукаве

Мокро!
Противное ощущение проникшей в нос грязной воды, неприятный вкус во рту. Меня волочет и крутит водяной поток, то притискивая ко дну, то выталкивая к поверхности.
Жуть!
Начинаю барахтаться, пытаясь всплыть. Пловец из меня — так себе, но, тем не менее, получается высунуть голову над поверхностью. Отплёвываюсь, кашляя, вода вновь проникает в открытый рот… Голове тяжело, как в школе, когда ради забавы мы клали на башку несколько учебников и так ходили по коридору: у кого первого книжки посыплются, тот и проиграл. На ноги как будто по гире привязали, как ни стараюсь лечь на воду и плыть, их всё равно тянет в глубину.
Зар-раза!
Где я? Почему? Вокруг темнота, небо, будто чёрный бархат с яркими крапинками звёзд. Речное течение у поверхности заметно слабее, чем в глубине. Или это мне так кажется? Но куда меня несёт? Не суть. Я не рыба, мне на сушу надо, а то ведь потону, зар-раза!
С трудом разворачиваюсь и, как учили в детстве, саженками плыву в темноту. Раз вода пресная, значит, не океан, так что берег должен быть где-то неподалёку…
Удивительное дело, но рука зацепила береговой обрывчик уже минуты через три-четыре. Земля скользкая, руки мокрые, течение приличное — пока пытался уцепиться, меня снесло ещё метров на семь. Но вот ладонь цапнула какой-то куст, тут же ухватился второй лапой, подтянулся, оперся о скользкий край бережка и вскарабкался наверх. Вы пробовали в мокрой одежде и обуви лезть на метровую земляную стенку, норовящую соскользнуть вниз под весом вашей тушки? Нет? Вот и не пробуйте, неприятное это занятие. Разве что совсем уж нужно. Вот мне — НУЖНО. Я жить хочу.
Повалился тут же, перевернувшись на спину, пережидая, пока стихнет хрип в груди и свист дыхания. Небо над головой — тёмные тучи на чёрном бархате, льют струи сильного дождя. Где-то далеко изредка побухивает, но это не гром: видно, пьяные охотнички никак не угомонятся, шмаляют, салютуя собственной невыразимой дурости. Равномерно протатакала пулемётная строчка…
Резко сажусь.
Что за нафиг? Какой пулемёт? Это же явно он: «голос» солидный, очередь патронов на сорок. У «калашмата» звук другой, да и не станет никто высаживать за раз весь магазин, а тут непрерывно били дольше, чем на три десятка патронов.
Что происходит и вообще — где я, а главное — кто? Так, Саня, соберись, вспоминай… Нет, не помню. Или… Или да? Лежу, задыхаясь, пытаюсь извернуться и высвободиться из наручников, а кто-то прижимает мою голову коленом, ладонью затыкая клапан противогаза с заткнутым пробкой фильтром… Это что — про меня? Да твою ж дивизию!..
Удушили и ночью выкинули в реку? Да ну нафиг, что я, нашу реку не знаю? Ширина — во! Глубина — во! Скорость течения — у-у-у-у-у-у!!!! Там бы не выплыл, даже если бы и очнулся. Да и груз не привязан, чтобы не всплыл покойничек…
Стоп. Груз. А что же это меня ко дну тянуло?
Глаза потихоньку привыкают ко тьме. Подтягиваю ногу, ощупываю. Сапог! Узкий, внатяг — потому, видно, и не соскользнул в воде. С кряхтением ухватываю задник, медленно с трудом стягиваю, разматываю мокрую, как тряпка для мытья полов, портянку. Так, теперь то же самое проделаем со второй ногой. Отсыревшую кожу на ногах овевает ночной ветерок, ступни покалывают травинки. Хо-ро-шо! Сто лет сапоги не носил, последний раз, кажется, в Новгородской области, когда мы в конце девяностых ездили к парням поднимать из озерка утопшую в войну «тридцатьчетвёрку». А так на коп я предпочитаю обувать берцы, либо кроссовки, в зависимости от местности. Разбаловался. А почему тогда сейчас в сапогах? Что, полицисты сподобились переодеть-переобуть? Да ну нафиг. Не бывает.
Привычно чешу в затылке. Вернее — пытаюсь почесать. Пальцы натыкаются на скользкий от воды металл. Блин! Каска! То-то башке тяжело! Пытаюсь снять — ага, сейчас! Подбородочный ремешок затянут до упора. Расстёгиваю, стаскиваю с головы железный «горшок». Поля широкие, заметный козырёк спереди, на макушке приклёпан характерный гребень. Сбоку — солидная, с детский кулак, вмятина. Такие каски у нас ввели в тридцать шестом, но решили, что слишком сложны в производстве и перед самой войной начали менять на всем привычные по фильмам куполообразные. Впрочем, во всей армии поменять не успели, так что большинство кадровых бойцов встретило войну именно в таких вот.
Так это что? Я в сорок первый год попал? Да ну нафиг, не смешно. Это уже литературная банальность в наше время. Тем более я не фанат книжек про попадунов, хотя десятка полтора в домашней библиотеке и имеются: приобретал в моменты, когда хотелось разгрузить мозги. Нет, ну смешно же, если вдуматься: типы с уровнем знаний и умений хорошо, если военного училища, а так в основном недавние школьники или «менеджеры с высшим гуманитарным», оказавшись в прошлых временах, начинают резво «крутеть», валят пачками вражин любимой (без иронии) Родины или переустраивают государства, попутно общаясь с высшими лицами или вовсе вселяясь в их мозг. Причём эпоха попадания не принципиальна: такой ГГе-й равно готов изобретать бердыш с гуляй-городом, а также спасать от злодейских козней юного царя Ивана (пока ещё не Грозного, но уже Васильевича) или, вселившись, аки бес, в Михаила Александровича, брата «царя-тряпки», нагибать долу всевозможных гадов при помощи геройских армии и флота Российской Империи… Нет, почитать такое, конечно, можно, и даже некоторые занимательные идейки, случается, мотаешь на ус. Но вот в реальности такое никак не проходит…
Ладно, фиг бы с ними, с книжками. Мечтать не вредно, вредно не мечтать — к обезьяньему состоянию скатываться без мечты легко и приятно. Есть вопрос важнее: кто я есть такой? В мозгу какие-то обрывки: «тут помню, тут не помню». Саня — значит, Александр. А дальше? А вот не знаю. Какой-то парень в камуфляже сидит у костра напротив: «Ну чё, Бульдозер, давай, водка ж выдыхается!» В руке моей жёлтая пластиковая стопочка, такая же у парня. «Ну, за сегодняшних мужиков! Два медальона. Прочтём — вернутся.» И знание: позади меня, в трёх пластиковых мешках, лежат коричневые человеческие кости.
Оглядываюсь — нет, помстилось. Всё также спокойна степь, также льёт дождь, дальняя стрельба совсем стихла.
Блин, ну вот за что мне всё это???
Ну ладно, нужно шевелиться. А то ведь пневмонию подхватить на ветру — дело нехитрое. «Хоть воспаленье лёгких, но… ох и тяжёлое оно»… Из какой-то книжки ещё того, советского, детства. Советского… Если сейчас взаправду сорок первый год, то и здесь всё советское должно быть, вот только детство здесь не моё, и родители мои ещё не родились. Зато вокруг сплошной СССР, ну, возможно, оккупированная врагом территория, но всё равно наша. Как говорится, «сбылась мечта идиота».
Расстёгиваю гимнастёрку. Так и есть: пуговички на манжетах со звёздочками. Затем стягиваю майку, высвобождаюсь от неудобно зауженных на голенях шаровар и сатиновых трусов. Ладонями растираю голову и тело, сгоняя остатки воды. Поочерёдно выжимаю бельё и портянки, накидывая на кустарник: пусть хотя бы чуть-чуть подсушит ветерком. Тем более воздух оказывается не слишком холодным, несмотря на ночное время. В кармане штанов обнаруживается самодельный фанерный портсигар с тремя разбухшими от воды папиросами и раскисший коробок спичек. М-да, костерок такими не разведёшь… Да и не стоит, пожалуй, раз тут пулемётами балуют: мало ли, какой народ на огонёк может заявиться? Не хочется голяком перед немцами с автоматами оказаться как-то…
Ощупываю гимнастёрку. На воротнике, как и ожидалось, петлицы, на каждой по четыре треугольничка. Старшина я, значит. Получается, «разжаловали»: дома-то я «страшным» лейтенантом запаса числился и даже на военных сборах бывал. Ну и ладно, всё равно здесь ни средств радиоэлектронной борьбы, ни ракет ПВО, ни даже «калаша» ещё не изобрели. А большей частью тутошней техники и вооружения я пользоваться всё равно не умею. Нет, стояла у меня в сейфе охотничья версия СВТ-40, доводилось побабахать из ТТ, нагана, трёхлинейки, немецкого маузеровского карабина, а разок даже с позволения приятеля-реконструктора выпустить несколько очередей из его «максимки» холостыми, но вот что-то посложнее — увы… Да и транспорт здешний: мотоцикл, возможно, ещё заведу, с велосипедом тоже справлюсь, а вот уже «полуторка» для меня — антиквариат и музейная редкость, не говоря о танках-самолётах.
В нагрудном кармане обнаружил хорошо завёрнутый в клеёнку пакетик. Документы? Так и есть: отсыревшая книжечка, ещё какие-то размокшие листочки, сложенный вдвое почтовый конверт с письмом и, по ощущениям, небольшой фотокарточкой. Всё равно в темноте, да под дождём не прочитать. А документы — это важно! Иногда даже важнее оружия. Впрочем, оружия-то у меня как раз и нет. Мало того, куда-то пропал поясной ремень, на котором, по идее, должны висеть в боевой обстановке патронные подсумки, лопатка и фляжка. А ещё старшина! Раззвездяй ты, Саня, а не старшина! Чем врага поражать будешь? Голой задницей? Так фрицы поразятся, до полного изумления. Выжимаю гимнастёрку. Ладонь накалывается на металл. Что такое? Ага, форма «железки» знакомая: комсомольский значок. Носил такой в школе, только на том был ленинский профиль, а здесь и сейчас на флажке должна стоять звёздочка с буквами «КИМ».
Выходит, сознательный я боец, не партийный, но всё-таки и не подкулачник затаившийся. Ладно, учтём. Товарища Сталина, как Верховного Главнокомандующего, я уважаю, хотя и не со всеми его действиями согласен. Потому не станем выпендриваться, а будем пока поддерживать политику партии и правительства, тем более в сорок первом она простая: «остановим, разгромим и уничтожим врага». Когда принялся выкручивать рукава, обнаружил накрепко пришитые звёздочки. Это что, я комиссар, что ли? Не может такого быть, у них на петлицах «шпалы». У меня — треугольники. Четыре на каждой. Вспоминай, Саня, вспоминай! Комиссары, политруки… Есть! Замполитрука — была такая должность в Рабоче-Крестьянской! Политинформации проводили, читки газет всякие… Не, ну нормально?! С теми, кто такие звёздочки носит, немцы не церемонятся, сразу в расход пускают.
В памяти всплывают кадры чёрно-белого фильма: строй наших пленных, церковь на пригорочке, перед строем прохаживается гитлеровский офицер: «Коммунистен, комиссарен, юден — выходи!» Людей выдёргивают из строя, отводят в сторону. А потом — треск выстрелов…
Страшно стало. Спороть звёзды? Хоть зубами содрать?
Блин! Я что — не русский? Ничего вокруг ещё не знаю, только выкарабкался, спасшись от утопания, только осознал себя, где и что — и уже зассал? Сволочь ты, Саня, однако.
Вызверился на себя как на Ельцина, вот правда.
Торопливо принялся облачаться обратно в форму, со сдавленными матюками натянул сапоги поверх сырых портянок, собрал и спрятал в карман непросохшие документы. Хотел было зашвырнуть в реку каску, но передумал: надёргав травы, скрутил жгут, обмазав его землёй и заткнул изнутри вентиляционное отверстие на макушке. Пройдя вдоль берега, нашёл место, где обрывчик пониже, лёг на пузо и ухитрился-таки зачерпнуть стальным шлемом мутной воды. Авось, сразу не вытечет, будет сочиться потихоньку. Фляжки-то всё равно нет, а топать с пересохшим горлом — грустное это занятие.
Человек я городской и в ночной степи хоть и бывал, то либо на копе, с костром, автомобилем и одним-двумя такими же поисковиками, либо ещё раньше, во время учений в годы армейской службы в составе большого скопления народа под названием «рота». Конечно, это дало кое-какой опыт, но вот совершать одиночный пеший поход в состоянии недотопленного кошака прежде не доводилось. Но хочешь-не хочешь, а к своим выходить нужно: «один и без оружия» — это только в кино интересно, а в жизни всё наоборот.
Так что, прикинув по редким хлопкам выстрелов направление, я потопал в темноту, время от времени спотыкаясь на кочках и незаметных в траве норках неизвестных грызунов. Вода из тяжёлой каски при этом плескала на траву и на без того мокрые сапоги. Говорят, в Средние века была такая пытка: человека связывали, накрутив на ноги сырую кожу наподобие голенищ и клали его на жаркое солнце либо просто к горящему костру. «Голенища», естественно, сильно усыхали, причиняя пытаемому сильные страдания. Сейчас, конечно, ночь, хоть и довольно тёплая, невзирая на стихающий дождь, но яловая обувка поверх мокрых портянок радости ни разу не доставляет. Но идти по такой местности босиком без привычки, полагаю, будет ещё хуже. Всяких колючек наподобие перекати-поля и прочего саксаула здесь полно, да и на спящую змейку впотьмах наступить — проще простого. Нет уж, нужно либо успеть дойти до своих и там добыть хотя бы годные портянки (сапоги-то, по рассказам бабушки, в довоенные времена, да и позже были немалой ценностью и вряд ли кто согласится со мной ими махнутся. Или, в лучшем случае, выделят какие-нибудь опорки: «на те, убоже, что нам не гоже». Не согласный я на такое). А не успею дойти, так хоть пересижу светлое время где-нито в балочке. Там и подсушу имущество. Если тут и правда сорок первый год, так будет спокойнее. Безоружному политработнику ходить в предположительно прифронтовой полосе может быть чревато: если немцы не поймают и в чистом поле к стенке не прислонят, то свои с большой вероятностью задержат как подозрительного и доказывай потом особистам, что не верблюд… С учётом полного незнания здешних реалий, начиная от фамилии своего командира роты и заканчивая ценами в гарнизонном чипке перед войной — могут и за диверсанта принять, а с ними в первые месяцы боёв не церемонились. Но даже если просто сочтут дезертиром — особо лучше не станет.
Другой коленкор, если удастся где-то добыть хоть завалящий ствол и патроны, а для полного цимеса приволочь геройски пленённого оберста: вот тогда вопросов возникнет меньше…. Но они всё равно будут.
Размышляя примерно таким образом я неспешно двигался приблизительно в том направлении, откуда раньше слышались звуки выстрелов. Неизвестная река оставалась справа и чуть сзади, местность постепенно повышалась, глаза, привыкшие к ночной темноте, уже замечали разницу меж землёй и небом по линии горизонта. Всё так же в шелестящей траве цвиркали насекомые, дул несильный ветерок… Благодать! Если бы не форма дедовских времён, да не столь давняя пальба, да ещё не странный перенос из вполне современного города в мутную степную речку… Впрочем, за последнее стоит быть благодарным тем силам или явлению, которые совершили его: если верить отрывочным воспоминаниям, за миг до переноса меня тупо «месили» люди в одежде полицейских. Вот только память пока отказывается пояснить причину, да и с собственной фамилией пока что ничего не понятно.
Километра через полтора-два справа послышался лязг металла о металл, чуть позже — равномерное постукивание-погрюкивание.
О, это дело! Такие звуки — явный признак что-то мастерящих, либо, наоборот, разбирающих, людей. Пожалуй, стоит посмотреть, что там за пепелац у здешних «самоделкиных». Вот только не стоит мчаться очумевшим Робинзоном с воплями «Ура! Люди!». Поскольку люди эти вполне могут оказаться каннибалами, пиратами, или, что гораздо хуже, пьяными эсэсовцами, меняющими проколотое колесо мотоцикла. Так что нужно быть осторожнее…
Ах, твою ж дивизию! В размышлениях об осторожности я отвлёкся и грохнулся в неглубокую яму с песчаными стенками и дном, усыпанном стреляными гильзами. Колено больно стукнулось о что-то твёрдое. Да что ж за непруха-то такая!!! Хорошо хоть, не вскрикнул от неожиданности, сдержался. Потёр коленку: вроде цела, ушибся только. Пошарил по дну ямы: гильзы советские, с закраиной донца, притом много: пулемётчик тут, что ли, сидел? Сомнительно: тогда бы отстрел улетал вперёд и вправо. Рука наткнулась на ту самую клятую железяку. Ага, знакомая вещица: пехотная лопатка старого образца, с полотном прямоугольной некогда формы. Впрочем, сейчас полотно заметно погнуто: чем-то хорошо так стукнуло, скорее всего осколком, потому-то владелец и бросил такую нужную в солдатском быту штуку. Ну ничего, мы люди небогатые, нам и гнутая лопаточка сгодится на что-нибудь, хотя бы временно. Это явно стрелковая ячейка, вот только какая-то странная: для стрельбы лёжа глубоковата, для полноростовой — мелка, стенки не укреплены, что с учётом песчаной почвы не слишком хорошо. Слой дёрна есть, и довольно толстый, но вот всё, что глубже — того и гляди осыпаться начнёт. Не, ребята, нужно отсюда выбираться и топать дальше. Нащупываю свою мятую каску: как ни странно, в ней ещё плещется несколько глотков воды. Не пропадать же добру? Выхлебал, водрузил шлем на башку и полез на поверхность.
Судя по побрякиванию металла, неизвестные люди уже совсем недалеко.
Чтобы не выделяться силуэтной мишенью на фоне неба дальше двигался, пригибаясь и крепко сжимая в руке покорёженную лопатку. Дважды обходил стрелковые ячейки, раза три — резко воняющие сгоревшей взрывчаткой снарядные воронки. Услышав раздражённую фразу на незнакомом языке, тут же рухнул в траву, стараясь не шуметь… Но нет, обращались явно не ко мне: уже другой голос принялся что-то рапортовать, явно стараясь смягчить начальственное недовольство. Это был явно не немецкий или румынский язык: слышны были сплошные «ся» и твёрдое «р». Чем-то напоминает китайский, но речь их гораздо мягче: был у меня знакомец, работавший в КНР преподавателем и приезжавший на малую родину только в отпуск. Вон он и пытался познакомить нас с мовой Мао и Конфуция. Правда, тщетно: в моей голове отложилось только «нихао» и «кан лян», то есть «привет» и «неси бревно/остыла печка». Да и что китайцам делать у нас в сорок первом году?
Или это не сорок первый? Да ну! А форма, каска, гильзы в окопчике — это куда? Может, там вообще наши чего-то ковыряются, а что гутарят непонятно — так мало ли в армии нацменов? Я по говору какого-нибудь эвенка от тувинца точно не отличу, если заранее не объяснят, кто из них кто: ну вот ни разу не полиглот, английский с немецким знаю на уровне «руки вверх, Гитлер капут, кто ваш командир, где танки и сколько это стоит?».
Метрах в двадцати впереди, чуть правее, появился неяркий синий свет, частично проявив угловатые очертания какой-то техники. Спустя несколько секунд он стал тусклее, словно пробиваясь через щели неплотно закрытой двери. Светомаскировка, похоже? Я такое не застал, но слышал неоднократно, что в прежнее время стёкла фар и электролампочки специально в синий красили, якобы он менее заметен издалека. Ладно, поглядим, что это за Винтики-Шпунтики такие маскировкой забавляются…
Не пройдя и десятка шагов я вновь споткнулся — и на этот раз вовсе не о кочку. Прямо передо мной вытянулось, раскинув в стороны окостеневшие руки, тело лежащего навзничь человека.
Опустившись на колени, ощупываю его шею. Пульса нет. Покойник, однако, и уже не первый час. Погона на плече вроде нет… Хотя нет! У шва рукава поперечная полоска сукна в пару пальцев шириной, прощупывается пара нашитых тканевых звёздочек. А вот пальцы натолкнулись на кожу наплечного ремня вроде портупейного. Осторожно, стараясь не шуметь, обшариваю убитого. На поясном ремне — неуклюжие патронные подсумки, похожие на небольшие кирпичики, но винтовки рядом что-то незаметно. То ли кто подобрал, то ли отлетела в сторону… В нагрудном кармане какая-то книжечка, наверное, аналог нашей красноармейской. Покойник точно не наш, но и не фриц: уж немецкого-то снаряжения за годы занятий поисковыми работами я навидался. Сую книжку себе в правый карман гимнастёрки, подальше от своих. Документы противника на войне — это важно. Пытаюсь перевернуть тело: маленький, однако, но тяжёлый! О-па! А это что у нас? Справа на уровне поясницы убитого на ремне висит фляжка в чехле, а вот справа — длинный «тесак» с выгнутым к острию крюком на рукояти, упрятанный в железных ножнах. Чёрт, да это же японец! Наконец-то всё встало в голове на места. Штык-нож к винтовке «Арисака» — очень уж характерная штука, подобных к середине двадцатого века даже известные знатоки извращений французы уже не делали, а вот самураи провоевали с такими вплоть до конца Второй Мировой.
Со стороны «Винтиков-Шпунтиков» донеслась короткая фраза агрессивной тональности. Неужто кувалду на ногу уронили? Ну, добро хоть люди своим делом заняты и меня не замечают, хотя расстояние до непонятного ремонтируемого объекта уже совсем недалеко, всего шагов двадцать, если не меньше. Недолго повозившись, разоружаю покойника, вытянув штык из ножен. На ощупь клинок достаточно острый: побриться таким вряд ли получится, но вот колбаску порезать или консервы вскрыть вполне реально. Была бы тут винтовка в комплекте — подобрал бы и уполз подальше, но придётся добывать оружие у тех говорливых ремонтников. Заниматься починкой техники с оружием в руках проблематично, так что свои «стволы» японцы должны отложить как минимум на то время, пока руки заняты инструментом. Так что задача-минимум — тихонько подобраться и прихватизировать их «Арисаки» в пользу малоимущего бойца Красной Армии в моём лице. При этом желательно не обратить на себя излишнего внимания. Поскольку в ином случае придётся рассчитывать только на замародёренный тесак и гнутую лопатку: убегать в темноте от пули слишком рискованно: то ли убежишь, то ли нет. А если у них автоматы вместо винтарей, риск увеличивается многократно. Не просто так в армии нас учили: при обстреле нельзя поворачивать назад, надо уходить из-под огня только рывком вперёд, на сближение с противником. Только тогда есть шанс выжить и уничтожить врага.
Так что, как говорится, приступим, благословясь…
Стянув с покойника ремни, с трудом приспособил их на себя: прежний владелец заметно уступал в росте и телосложении. Воткнул под ремень черенок лопатки так, чтобы прикрывала живот. С детства помню строчки из фронтового письма первого мужа бабушки о том, как такая же лопатка спасла его в рукопашном бою, отрикошетив автоматную пулю. Но и похоронку на него также помню: не уберёгся боец при прорыве Миус-Фронта в сорок третьем, так и остался на высотке, по которой в грёбанные девяностые легла украино-российская граница.
Сдерживая дыхание на четвереньках подбираюсь к непонятной технической хрени почти вплотную. Несмотря на дождь, всё-таки хреновина выделяется на фоне неба. Похоже, это танк неизвестной мне конструкции. Явно поменьше наших «тридцатьчетвёрок», но тоже приличных габаритов машинерия.
И что характерно: на переднем крыле виден силуэт невысокой фигуры курящего человека. Он сидит спиной ко мне, так что то, что он курит, понятно только по запаху табачного дыма и сечению при размеренных затяжках. При этом со стороны невидимого мне левого танкового борта продолжается металлическое постукивание-позвякивание. Разговора больше не слышно, так что, вероятнее всего, японцев только двое, вряд ли третий такой весь из себя ниндзя, что его не услыхать. А с учётом того, что один спокойно курит, когда второй впахивает, курильщик — командир, а второй — простой член экипажа, скажем, мехвод. Это у нас в Союзе «иногда даже ездовые академики встречаются», а у этих скуластых островитян субординация: «я самурай, а ты трудяга, так что трудись давай, миляга».
Помню, крутили когда-то по телеку один мультик, в котором толстый злодей постоянно задавал сам себе вопрос: «есть ли у вас план, мистер Фикс?». У меня, план есть, хотя я и не мистер, но фамилию свою отчего-то запамятовал: раз уж довелось угодить в такую передрягу, то нужно выбираться к своим. А поскольку особисты у этих своих суровые, то в историю с потерей памяти они ожидаемо не поверят, и даже если не шлёпнут на месте за дезертирство или шпионаж, то вполне могут загнать лет на десять, если не больше, в дальние дали, за колючей проволокой с караульными собаками за миску перловой каши драться. Вариант подойти и сдаться прям сейчас самураям вообще не рассматривается: даже если сразу не зарубят — за потомками Аматэрасу это водилось во все времена, — то японские лагеря для военнопленных ничем не лучше родимого КолымЛага, вот только в итоге, если доживу, разменяют наших пленных на своих, и — здравствуйте, товарищи чекисты! Кто бы сейчас не рулил: Ежов или уже Берия — но с мутного мужика спросят со всей чекистской бдительностью. Оно мне надо? Да вот ни разу. Так что, Александр Батькович, придётся добывать себе индульгенцию. И вот что-то совесть совсем не трепыхается, поскольку выбор прост: или я, или эти типы в чужой форме. В конце концов мы явно не в Японии, и этих типов никто не приглашал.
Самурай докурил и сильным щелчком отправил тлеющий чинарик в шуршащую дождевыми каплями темноту. Что-то спросил у ремонтника. Из-за танка раздалась фраза в явно успокаивающем тоне.
Ну, работаем!
Стараясь не шумнуть, поднялся в рост и, пробежав отделяющие меня от танка полдесятка шагов, оперся левой рукой о броню и, наступив на гусеницу, вскочил на боевую машину, чуть было не грохнувшись, когда подошвы скользнули по мокрой стали. Сидящий самурай, накрытый с головой плащ-палаткой тут же отреагировал, резко разворачиваясь в мою сторону и запуская руку под плащ.
Не успел, гад! Правой, с зажатой рукояткой тесака, со всей дури заряжаю офицеру ниже козырька кепи, вкладывая в удар вес собственного тела. Отчётливо слышу хруст переносицы и тут же, оскальзываясь на мокром металле, с матом валюсь в мокрую траву, еле успевая откатиться вбок, чтобы не попасть под падающее сверху тело джапа. Из-за танка появляется второй японец: в комбезе, с молотком недо-бейсболка на черноволосой голове сбита набекрень — ну чисто работяга с автобазы!
Заорав что-то невразумительное, но явно обидное, япона-мамин сын без размаха запустил в меня молотком, умудрившись в темноте угодить вскользь по каске — вот собака! — и вновь заскочить за танк. Умудрившись подняться на четвереньки и при этом не выпустить своё оружие, я как был, с низкого старта, рванулся за ним. Ну, ну а чё? Если каждый будет молотками швыряться, так никакого здоровья не напасёшься!
Оп-па! А танкист-то шустёр! Уже схватил короткую винтовку без штыка и возится с затвором, норовя загнать патрон в патронник. Нафиг мне такое щасте! Подскочив, хватаюсь ладонью за ствол у мушки, тесаком наношу удар по руке джапа, но солдат как-то изворачивается, выдёргивая оружие и рефлекторно нажимая спуск. Бабах! И пуля, звонко ударившись о броню, с обиженным визгом рикошетирует в ночное небо.
Японец делает выпад «Арисакой», норовя ударить мне в грудь. Был бы штык примкнут — могло быть плохо. Они у них длинные. А так что винтовка, что палка, только потяжелее. Поворотом корпуса ухожу от тычка, раскрытой ладонью отбиваю оружие врага и тут же лишаюсь своего тесака: неожиданным хлёстом танкист бьёт по запястью и пальцы сами разжимаются. Рефлекторно отдёргиваю руку, второй хватаясь за ушибленное место — и тут же эта сволочь, подскочив вплотную, пыряет неизвестно откуда взявшимся ножиком прямо в живот! А вот фиг! Лезвие натыкается на лопату и складничок выпадает из руки врага: я пытаюсь выкрутить его руку на излом. Ага, щ-щаз! Согнувшись, джап проворачивается в том же направлении и, зацепив свободной рукой меня за ногу, делает резкий рывок. Мы оба обрушиваемся в мокрую степную траву и японский танкист остервенело вцепляется мне в горло. Пытаюсь боднуть каской в лицо — не выходит резко согнуть шею. Луплю японца по ушам — бесполезно, он только болезненно-зло вскрикивает, наверное, тоже по-своему матюкается. Эх, тесак бы сейчас, а лучше — «макарку»! Но нету. И какой ещё Макарка? Мне б хоть кто подсобил, и на Абрама Шмулевича согласен! В глазах темнеет, нечем дышать… А руки сами ухватываются за голову и челюсть врага и резко рвут в сторону. Мнится, что слышно, как трещат шейные позвонки, но так не бывает… Накатывает Тьма.