Малоизвестное или крепко забытое...

ГАТЧИНСКИЕ ПОТЕШНЫЕ

(Из приказаний при пароле цесаревича Павла Петровича по гатчинским войскам, с 5 июля по 5 ноября 1796 года).

Оригинальность приказов императора Павла I по военному ведомству общеизвестна. Стремление провести законность, вывести хищничество, уничтожить пьянство и другие пороки облекалось в такую форму, которая по современному взгляду граничить с анекдотичностью. Приказы были наполнены сарказмом, отличались мелочностью, даже придирчивостью и носили отпечаток особого стремления императора войти во все подробности, разрешать все даже мелочные вопросы собственною властью. Всякое отклонение от уставной нормы вызывало строгое преследование; малейшее нарушение дисциплины влекло суровое возмездие. Это был своего рода чад строгого режима.
Конечно, план преобразования военного ведомства созрел у императора Павла еще в бытность его цесаревичем; еще до восшествия на престо ль он подмечал все те неурядицы, которые, по его мнению, мешали совершенствованию русской армии, и те её недостатки, которые надлежало уничтожить. И гатчинское войско, при всей своей малочисленности, сыграло для императора Павла роль подготовительной школы; оно далеко не было пустою забавою и бесцельным времяпровождением.
Это положение ярко подтверждается теми приказаниями при пароле, которые издавались по гатчинскому войску в период, предшествовавший воцарению Павла Петровича.
Приведу из них нисколько выписок, группируя их по содержанию.
Выговоры и замечания переполняют эти приказания. Майору. Палицыну был сделан выговор «за подпрапорщиков, что оные не посланы были прежде со знаменами» (6 июля); чрез девять дней ему дается снова выговор за незнание «своего дела», и притом с предупреждением, что при повторения: он «будет отослан во флот» (14 июля); «за дурное ученье и за лень» был также сделан выговор целому «разводу», с повелением произвести со всех участников развода «вычет суточный, как жалованью, так и провианту» (17 июля). В приказании 23 июля читаем: «Его императорское высочество приказал отдать при пароле, что сегодняшнее батальонное ученье очень плохо; как офицеры, так и нижние чины не имеют никакого примечания, за что и вычесть со всего баталиона как провиант, так и жалованье; майору Куприянову 2-му рекомендуется также смотреть и за опрятством людей и не запускать в надежде, что оный — его императорского высочества Александра Павловича баталион; и ежели из нижних чинов примечена еще будет впредь таковая же лень, как и сегодня, и непримечания, то таковой будет прогнан сквозь строй»; приказание — характерно, как выясняющее взгляд цесаревича, что для него нет поблажек и мирволения, а есть одна справедливость. В приказе от 18-го августа великого князя Константина Павловича, очевидно, согласовавшемся с намерениями самого августейшего гатчинца, изложено, что «вседневная оплошность господина прапорщика Соханскаго» вынудила великого князя повелеть: «господину майору Куприянову 1-му собрать всех офицеров к себе и сделать ему следующий выговор именем моим, что стыдно офицеру, а особливо служащему в войсках его высочества государя наследника, не знать своей должности, и всегда лучше доводить до хорошего слова, нежели до дурного; и потому сие как ему в последнее прощается, а ежли впредь что сие такое приключится, то немедленно рапортовать государя наследника, чтоб он его арестовал и отослал во флот с аттестатом нерадетельного и дурного офицера». Приказом 23 августа «рекомендовалось» майору Куприянову 2-му «смотреть лучше за батальоном, и чтоб оный был попримечательнее и поподвижнее». Суровый приказ, совершенно в духе Павла, дан был инспектором Аракчеевым (4 сентября): приказом «рекомендовалось» — «знать, что должно делать, когда я проезжаю по фронту, если батальон идет на ученье, ибо забывают, что я — их инспектор». Последней приказ любопытен еще и тем, что показывает, насколько требователен был по службе «без лести преданный» Аракчеев, и насколько важное значение он придавал каждой должности, им занимаемой. Выговор же был объявлен подпоручику Гессе за то, «что оный не знает своего дела» (9 июля). Хитрость строевого ученья должна быть усвоена всеми; непостигшие сего заслуживали порицания; в приказе 10 июля сделан выговор майору Фёдорову за то, «что его развод не умел зайти во линиеман». Кологривову объявлен выговор «за жандармов», с рекомендацией «смотреть за оным лучше» (19 июля). Кратко выражал немилость цесаревича приказ 20 июля: «майор Куприянов 2-й после разводу арестуется за унтер-офицеров».
Особенно преследовались побеги нижних чинов. В приказе 10 июля изложено: «если чьей роты бежит солдат, то оной роты фельдфебель разжалован будет в солдаты и будет прогнан сквозь строй, а ротный командир будет посажен на месяц под арест»; это — приказ цесаревича; соответственно сему и Константин Павлович того же числа объявил: «видя гнев его высочества о побегах, за нужное признаю дать нижеследующий приказ: солдат, за которых ручаться нельзя, не отпускать со двора без унтер-офицера, или ефрейтора, или старшого надежного человека, никуда, даже на двор за нуждою; отпущенных куда бы то ни было записывать дежурному по баталиону офицеру и дневальному по роте унтер-офицеру или гренадеру, куда отпускаем, зачем отпущен, с кем отпущен и в котором часу отпущен; по ночам ставить в сенях на обоих крыльцах по одному я в сенях по одному гренадеру, то есть шесть человек на смену и, как летом ночи короткая, то на две смены, итого двенадцать человек при одном унтер-офицере, или при виц-унтер-офицере, которых после переклички ставать, а в 5-ть часов поутру сводить, а зимою еще третью смену, итого осьмнадцать человек». Побеги, однако, не переводились, и приказом 31 октября Константин Павлович, помимо объявления выговора «унтер-офицерам, дежурным при ротах», за то, «что на их дежурстве бегают люди», изъявил свое желание, «чтобы господа офицеры по баталиону дежурные не отпускали б неверных людей без хорошаго солдата со двора, даже за нуждой». С целью же, вероятно, убеждения в том, что все нижние чины находятся налицо, повелевалось батальонному и ротным командирам «ревизировать людей» по три раза в день (приказ 4 октября). Жертвою недосмотра за нижними чинами, результатом чего явился побег последних, был между прочим фельдфебель роты майора Куприянова, который «за побег рядового» был разжалован, приказом 11 июля, в рядовые.
Соблюдение казённого интереса и забота об уменьшении расходов казны, что так настойчиво проводил Павел I, будучи императором, также бывали часто предметом особого попечения его в бытность цесаревичем. Гатчинский инспектор Аракчеев приказывал произвести починку всего неисправного оружия «на счета ротных командиров и что будет коштовать, то вычесть с них из жалованья» (приказ 9 июля). В приказами же от 2 августа было объявлено: «с подполковника Кологривова вычитается сто двадцать рублей за упалую лошадь, данную им под верх корнету Безобразову, притом подтверждается, ежели кто из кавалерийских офицеров впредь! испортить свою верховую лошадь и для строя будет просить другой, то таковому дать из ремонтных, назначенных под офицеров, но при первой трети жалованья вычитать с таковых за лошадей сто двадцать рублей». Имущество караульного помещения предоставлялось попечение караула, и в приказе 16 июля было объявлено о том, что «ежели что разобьется или сломается от небрежения офицера или унтер-офицера, стоящих в караулах, то будет на счет того сделано, за чем и смотреть плац-майору».
Поддержание дисциплины, этой души военного дела, ставилось в ряд первых забот. Приказанием от 12 октября был сделан выговор шестерым унтер-офицерам за то, «что держатся пьянству и игре, вещам, которые не только суть годны, но и званию всякого человека противны». Этим же желанием вкоренить железную дисциплину объясняется стремление строго соблюдать раз установленную форму одежды и раз объявленный нормы письменных сношений. А таких распоряжений немало. Так приказано: «чтоб служители по утру всегда брили бороды, также чтоб на галстуках не иметь пряжек» (5 июля); «у ружей сделать шомполы, чтоб были с дулом наровень, а штыки, кои покривились, поправить» (7 июля); «для облегчения офицеров иметь виц-мундиры темно-зелёные, подкладка и воротник оного же цвета, пуговицы суконные иль гарусные на одну сторону, воротник же не пришитый, а отложной; зимой же могут подкладывать байкою, шляпы трехугольные без позументу, с бантом» (11 ноля); «чтоб господа офицеры, также и унтер-офицеры вохрили перчатки под цвет камзолов» (21 поля). Приказом 21 августа подтверждалось, чтобы в баталионе его императорского высочества Константина Павловича кисточки на шапках у служителей были всегда завернуты в бумажку, а если будет у, кого примечено, что кисть, без всякого наблюдения, то оный будет наказан». Далее офицеры не избегали напоминаний в приказах о строгом соблюдении формы одежды. Майору Давыдову был объявлен выговор за то, «что у него офицер пошел в караул с разодранным обшлагом»; вместе с тем рекомендовалось «смотреть за оным лучше, а господам офицерам не допускать себя до онаго» (29 ноля).
Все это — распоряжения насчет формы одежды. А вот распоряжения, относившихся к письмоводству. «Усмотрено мною, что во всех батальонах приказы журналов очень дурны и не чисты, то и рекомендуется господам батальонным командирам и шефу батальона за адъютантами своими смотреть и всякий месяц оные своею рукою подписывать» (приказ от инспектора Аракчеева, 20 августа). Установлено, «чтоб господа офицеры в партикулярных между собою письмах никогда не писали милостивый государь, а просто господин майор или господин капитан; подписываться также один чин и фамилию; на конвертах подписывать баталиону такого-то, господину майору такому-то, или капитану такому-то» (приказ от майора Куприянова 1-го, 17 октября); следовательно, в гатчинском обиходе началось гонение на витиеватые канцелярские выражения, на все те «имею честь», на всю ту «истинную преданность», которые и поныне составляют неотъемлемую принадлежность каждой «министерской» бумаги, писанной «министерским, столоначальническим» слогом.
Здесь же уместно привести подтверждение приказом от 18 июля того, чтобы военные чины «впредь как вышних, так и нижних начальников во время службы не называли по имени и отчеству, но по чину и фамилии; например, так: господин майор или капитан такой-то; и всех прочих господ штаб и обер-офицеров называть по сему, как предписано, но с тем, однакож; чтоб нижние чины знали своих штаб и обер-офицеров, как кого зовут по имени и отчеству». Этот приказ времен цесаревича Павла очень напоминает приказ времен Павла, императора: в последнем коротко говорилось, что в службе его величества Ивана Карповича нет, а есть фельдмаршал Эльмат.
Запрещалось в гатчинском обиходе упоминание слова канцелярия: «подтвердить о том, где письменный дела производятся, отнюдь не называть канцелярией)». Опять и здесь полнейшая аналогия между гатчинским приказом и указом императора Павла: одним из указов Павла I генерал-аудитору был сделан выговор за употребление слова канцелярия в одном из всеподданнейших докладов.
Однако вся мелочность требований и их строгость, составлявшая характерные черты гатчинского режима, далеко не могут представить подлинного облика августейшего гатчинца. Да, служба была тяжела, она была строго регламентирована, она стесняла свободу, убивала всякую инициативу; все это — так. Но есть другая сторона дела — светлая, положительная, и упоминание о ней необходимо для соблюдения равновесия в своих заключениях о цесаревиче Павле, как «вожде» гатчинских войск, и эта светлая сторона — в заботливости о нуждах последнего солдата, в попечении об их здоровье, в поднятии нравственного уровня войска, в великодушных награждениях достойных людей.
Действительно, если неисправность должна быть порицаема, то взамен того особая рачительность должна быть награждаема. Каждому — по заслугам. Вот, например, приказ от 9 июля — о том, чтобы во всех ротах «были у ружей замки так исправны, как у рядового Тимофея Ильина»; следовательно, заурядный рядовой ставится в общий образец. Если развод не удачен, то производится вычет суточного жалованья и провианта, но при удачном разводе жалуются деньги и дается улучшенная пища.
В здоровом теле — здоровая душа. Старый афоризм особенно приложим к военной службе, где больной воин не только не приносить пользы, не только составляет нуль, но, отягчая собою армию, является для неё бременем, отрицательной величиной. И в этом заключается утилитарная польза попечения о воинском здоровье. Но ведь есть еще и другая побудительная причина — мягкосердечие, гуманность. И, кажется, именно добротою цесаревича Павла нужно объяснить распоряжения о сохранении здоровья в гатчинских войсках. Повелевалось, например, «чтоб те люди, которые бывают больные чесоткою, непременно отправляемы были в лазарет, ибо замечено, что от одного пристаёт к другим» (приказ от коменданта Кологривова, 13 июля); приказывалось, чтобы была полуда на «медных с крышками котлах», ибо иначе «происходит в людях нездоровье» (приказ от коменданта Кологривова, 16 июля); установлены были еженедельные «всякую субботу при перекличке в вечеру» медицинские осмотры нижних чинов, «чтобы не скрывали оные венерическую болезнь от стыда» (приказ Константина Павловича, 31 октября).
Жестокое и унизительное обращение с подчиненными, без-спорно составляющее постыдное явление, преследовалось и при гатчинском режиме. Приказом 23 сентября разжалован в рядовые фельдфебель Алексей Волков «за то, что он осмелился без позволения ротного командира наказывать жестоко рядового». Взгляд на позорность телесного наказания, проводимый в приказ ах императором Павлом, выработался у него при гатчинском режиме; отчасти это следует из приведенного приказа, который инициативу наложена телесного наказания предоставляет офицеру, имеющему, конечно, возможность глубже, чем простой фельдфебель, вникнуть в проступок нижнего чина и оценить необходимость применения позорящего наказания. С другой стороны, отсутствие больных, доказывающее особую заботливость в начальствующих лицах, поощряется приказами, и в одном из них, от 26 сентября, читаем об объявлении благодарности майору Куприянову 1-му, капитанам Билистейну и Седморацкому «за то, что в ротах их больных нет, а которые и есть, то такие больные, которые изуродованы; сие доказывает их смотрение за людьми; желательно, чтоб всегда так осталось». Офицеры должны присутствовать на всех строевых занятиях и этим обстоятельством показывать примерь для нижних чинов в усердии к службе. В приказе от 22 августа рекомендовалось «господам ротным командирам всегда учить людей самим, и чтоб при оных были их офицеры и все унтер-офицеры». Требование обязательного участия офицеров в строевом образовании войск, достигнутое лишь за последнее время, конечно, является весьма целесообразным требованием: офицер — не барин, а первый солдат и первый учитель своих подчиненных.
Заключая настоящий беглый очерк, нельзя не привести еще хотя бы двух-трех приказов, содержащих выражения высочайших одобрений и тем доказывающих, что в гатчинских распоряжениях строго проводился принцип «достойному достойное»: провинившийся должен быть наказан, отличившийся награждён. Любимец Павла, Аракчеев, заведовал артиллериею; она была вообще в блестящем положении; в приказе от 26 августа ей объявлена «отличная похвала». Разводы и учения удостаивались нередкого изъявления удовольствия цесаревича. В приказе 22 августа читаем: «сегодняшними учениями, как кавалерии, так и батальоном его императорского высочества, очень доволен; своему батальону жалует говядины». Приказом 6 июля жаловались 160 р. «вчерашним всем караулам». Шефу батальона, от коего был развод 8 июля, «была объявлена благодарность за его старание и усердность к службе и за то, что во все части и подробности входить».
Таковы были распоряжения цесаревича Павла Петровича по его гатчинскому отряду накануне его воцарения. Типичность этих распоряжений, исключающих всякое подобие пристрастия и лицеприятия, всякий намёк на чрезвычайный произвол, вырисовывается весьма ярко. Те же черты встречаются и в приказах императора Павла, для которого гатчинский отряд сыграл роль потешных. Это не была забава, как не было забавой для Петра Великого занятие с его потешными. Это был полный смысла и обдуманности «подготовительный курс». И если гатчинские потешные не сыграли в русской армии такого же значения, как и подмосковные потешные, то причиною тому разница характеров Павла I и Петра Великого, разница исторической обстановки двух эпох, разделенных почти вековым промежутком, и, наконец, разница самого духа обоих потешных войск. Во всяком случае, и потешные Павла I имеют свою особенную историческую роль.

М. Соколовский.
«Исторический вестник», апрель-июнь 1904 г., т. XCVI.